Биография Стамбула - Орхан Памук

Рассказам о любовных похождениях в старом Стамбуле Ахмет Расим умел придать привкус интриги, злодейства, экзотики и романтики. Влияние этих рассказов заметно не только в большинстве статей энциклопедии, но и в «основанных на исторических документах» статьях, которые Кочу, как и Расим, сериями публиковал в газетах. (Самые яркие примеры — «Как в Стамбуле добивались любви» и «Питейные дома старого Стамбула и выступавшие в них танцовщики, переодетые женщинами».) В 1960-е годы, когда публиковалась энциклопедия, законы, защищающие авторские права, были в Турции весьма несовершенными, поэтому Кочу мог свободно позволить себе делать обильные заимствования из работ своего предшественника. Он вырезал или переписывал его статьи, складывал вырезки и выписки в сумки, папки и конверты, а потом, годы спустя, использовал без зазрения совести — возможно, потому, что считал их уже своей собственностью (простим ему это заблуждение, свойственное многим коллекционерам).

Сорок лет, разделяющие даты рождения Расима (1865) и Кочу (1905), вместили в себя множество произошедших в Стамбуле событий: появление первых газет, правление Абдул-Хамида, ознаменованное усиленной европеизацией и политическими репрессиями, открытие университетов, возникновение оппозиционного движения младотурок и их печатных изданий, преклонение перед западной литературой, первые турецкие романы, волны переселенцев и пожары. Но главное, что отличает друг от друга этих двух великих и странных писателей, — это их отношение к заимствованной у Запада философии литературного творчества. Ахмет Расим, в юности писавший романы и стихи в западном духе, очень рано потерпел в этом деле неудачу, после чего стал считать следование западным образцам пустым и неоправданным подражательством, столь же нелепым, как попытка торговать улитками в мусульманском квартале. Более того, он находил слишком западными и «чуждыми» идеи творческой оригинальности, бессмертной славы и преклонения перед людьми искусства; сам он придерживался более веселой и скромной, почти дервишеской философии: он просто зарабатывал на хлеб своими статьями, которые писал так, как ему хотелось, черпая вдохновение в бесконечном водовороте стамбульской жизни, не особенно себя утруждая и не заставляя себя страдать во имя «бессмертного искусства». Что же касается Кочу, то он никак не мог избавиться от идеи литературного «величия» и от «научного» западного представления о литературе как о системе жанров. Эти взгляды ему было нелегко примирить со своими любимыми темами, с пристальным интересом ко всему необычному и ненормальному, ко всему странному, прячущемуся в темных углах. Отчасти это объяснялось тем, что, живя в Стамбуле, он не был в достаточной мере знаком с теми произведениями западной литературы, в которых разрабатывались темы «романтического» существования на обочине жизни. Но даже если бы он и был знаком с этой маргинальной литературой, это бы ему не помогло. Та культура, внутри которой он существовал, культура, несшая на себе отпечаток османских времен, подразумевала, что писатель, преподаватель, издатель не должен прятаться в андеграунде, изучая, что творится в темных углах, а наоборот — должен быть в центре общественной жизни, вступать в диалог с другими деятелями культуры и с властью, поучать и направлять. Кочу, собственно, об этом и мечтал — сначала хотел стать университетским профессором, потом, когда его выгнали из университета, задумал создать грандиозную энциклопедию. Между университетом и энциклопедией есть определенное сходство, заключающееся в накоплении и классификации знаний и в некой власти, которую они благодаря этому приобретают; но Кочу они были нужны еще и для того, чтобы придать своему интересу к «странностям» ореол официальности и научности.

Между тем у писателей османских времен, чувствовавших ту же любовь к городу и к красивым юношам, что и Kочу, вовсе не было необходимости прибегать к подобной защите. Авторы поэм-шехренгизов (в XVII и XVIII веках это был очень распространенный жанр османской литературы), подобно Кочу, восхваляя красоты Стамбула, уделяли немало место и его прекрасным юношам, которых называли словом махбуп — «возлюбленный». Более того, они не прятали стыдливо строки, посвященные юношам, среди описаний величественных зданий и других достопримечательностей города. Напротив, эти писатели, у которых Кочу многое позаимствовал при составлении энциклопедии, приступая к полушутливому, полусерьезному восхвалению мужской красоты, прибегали к особой литературной форме: Кочу называл их «дервишескими стихами». Если мы перелистаем «Книгу путешествий» Эвлии Челеби[55] (даже в том сокращенном и отцензурированном варианте, который стал издаваться после создания Турецкой республики), то увидим, что даже этот самый «классический» представитель османской литературы, рассказывая о каком-нибудь городе — его домах, мечетях, климате, водоснабжении — и связанных с ним занимательных историях, неизменно упоминает и о красоте живущих в городе юношей, махбупов. Но в XX веке, когда модернизирующееся и европеизирующееся государство стало насаждать централизацию, единообразие, дисциплину и всеобщий контроль, стамбульские писатели потеряли возможность открыто выражать свои странные вкусы, навязчивые идеи и «сексуальные пристрастия, несовместимые с семейной моралью среднего класса». Осознавая это, Кочу и приступил к созданию энциклопедии.

Это было смелое предприятие, и я испытываю к нему искреннее уважение, но в представлении Кочу о том, что такое энциклопедия, несомненно, было нечто очень наивное и детское. В книге «Панорама шести веков истории Османской империи», написанной после прекращения издания первой «Энциклопедии Стамбула», он говорит о переведенной в XV веке на турецкий язык с арабского «Книге об удивительных тварях» Зекерии из Казвина как о «своего рода энциклопедии». В порыве патриотизма Кочу пытается доказать, что османы дошли до создания подобия энциклопедии в стародавние времена, своим умом, без всякого западного влияния, — это показывает, что Кочу понимал энциклопедию просто как антологию всякого рода сведений, организованную по алфавитному принципу. Ему, похоже, не приходило в голову, что между фактами и «историями» существует разница, что в энциклопедии они должны быть определенным образом, исходя из своей важности, упорядочены и встроены в некую иерархию, логика которой определяется самой сущностью цивилизации, и поэтому некоторые статьи в энциклопедии должны быть длиннее, другие — короче, а третьи, следуя все той же логике, лучше вообще опустить. Не приходило ему в голову и то, что не энциклопедист должен служить истории, а история — энциклопедисту. В этом смысле Кочу похож на «бессильного историка» из работы Ницше «О пользе и вреде истории для жизни», который, уделяя чрезмерное внимание историческим подробностям, превращает описание истории города в рассказ об истории своего собственного эго.