Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

Крофт стоит несколько секунд, дрожа от гнева, а затем, рванувшись, выбегает из комнаты. (Сука проклятая!) Он ничего не чувствует, потом его охватывает гнев и стыд, потом снова никаких эмоций. В этот момент в нем с прежней силой вспыхивает любовь к ней, желание обладать ею.

"Если бы Сэм знал, с кем она изменила ему, он убил бы его, — рассказывал Джесс Крофт. — Он кидался на нас так, как будто собирался всех нас задушить, а потом уехал в город и напился, как никогда. Он вернулся только после того, как завербовался в армию".

После этого Крофт спал со многими чужими женами.

— Ты, наверное, не считаешь меня порядочной женщиной, раз я позволяю себе такое.

— Почему же! Каждый хочет хорошо провести время.

— Вот именно. — Пьет пиво из своего стакана. — Я тоже так считаю. Страшно люблю хорошо провести время. Ты не думаешь обо мне плохо, солдат?

— Xa! Ты слишком симпатична, чтобы думать о тебе плохо. Выпей еще пива.

А потом:

— Джек обращается со мной плохо… А вот ты понимаешь меня.

— Все правильно, правильно, дорогая… Я понимаю тебя.

Они ложатся в постель.

— Я думаю, что в таком моем поведении нет ничего плохого, — говорит она.

— Абсолютно ничего, — подтверждает Крофт, крепко прижимая её тело к своему. "Все вы одинаковые… — думает он про себя. — Ненавижу все, что не во мне самом".

6

Бой, начавшийся в ту штормовую ночь, продолжался до второй половины следующего дня. Атака, которую отразил разведывательный взвод, была одной из многих, предпринятых противником по всему руслу реки; все они закончились мрачным, не предвещавшим ничего хорошего ничейным исходом. За это время, только в разные часы, почти все находившиеся на линии фронта роты провели бои с наступающим противником, причем всякий раз бой развивался по одной и той же тактической схеме. Группа в тридцать, пятьдесят или сто японских солдат пыталась форсировать реку на участке, обороняемом отделением или взводом американских солдат, расположившихся в наспех подготовленных индивидуальных окопах и пулеметных гнездах. Японцы нанесли свой первый удар по ближайшему к морю левому флангу оборонительной линии генерала Каммингса, а на рассвете атаковали две роты правого фланга у обрывистого подножия горного хребта; правофланговой на этом участке была, как мы видели, небольшая часть разведывательного взвода Крофта. Не добившись успеха ни на том, ни на другом фланге, Тойяку атаковал ранним утром на центральном участке фронта, жестоко потрепал здесь одну роту и заставил другую отступить почти до того места, где находился штаб второго батальона. Генерал Каммингс, все еще находившийся в то время в штабной батарее сто пятьдесят первого, быстро принял решение, соответствующее тактике, обдуманной им еще накануне: он дал приказ удерживать позиции на центральном участке фронта.

Тойяку имел возможность перебросить на другой берег реки около четырехсот солдат и четыре или пять танков, и они успешно продвигались до тех пор, пока артиллерия Каммингса и контратаки его рот не сделали это продвижение слишком дорогостоящим. Бросив свои резервы в контратаку, Каммингс заставил прорвавшегося противника сосредоточиться на расположенной в тылу поляне и открыл по ней ураганный огонь дивизионной артиллерии, а находившиеся в готовности всего в четверти мили танки закончили полный разгром оказавшихся в мешке солдат противника. Это был самый крупный и самый успешный бой с начала операции. К концу следующего дня японские ударные силы были разбиты, а скрывшиеся в джунглях остатки были или уничтожены по частям в течение последовавшей недели, или сумели перейти реку в обратном направлении и присоединиться к японским частям. Уже во второй раз Каммингсу удалось направить прорвавшиеся силы противника в подготовленную им мясорубку.

В течение нескольких дней после этого крупного боя то в одном месте, то в другом, на линии фронта и в тылу, возникали и быстро прекращались боевые стычки патрулирующих подразделений. Но генерал Каммингс — Хирн видел это — не придавал абсолютно никакого значения пи этим стычкам, ни путаным и противоречивым донесениям командиров патрулирующих подразделений. Он инстинктивно чувствовал, что бой — в части, касающейся планов Тойяку, — закончился сразу же после того, как были смяты ударные силы противника на центральном участке фронта. Каммингс потратил весь следующий день на восстановление положения на участке прорыва и перевод резервных частей в тыл для продолжения дорожных работ.  А через два или три дня, после довольно активных действий патрулей, Каммингс, не встречая противодействия противника, даже продвинул свои части более чем на милю вперед, в результате чего его части располагались теперь всего в нескольких сотнях ярдов от оборонительного рубежа Тойяку. Каммингс подсчитал, что на доведение дороги к линии фронта потребуется еще не менее двух недель, а в течение следующей недели оборонительная линия Тойяку должна быть прорвана.

Каммингс пребывал в отличном настроении, и явным признаком этого было его неиссякаемое желание внушить Хирну свои взгляды на ведение войны.

— С наступлением Тойяку покончено, — бодро говорил он. — Если общая стратегия, которой вы следуете в операции, оборонительная, то вам следует предполагать, что в контрнаступательных боях вы потеряете около одной пятой своих сил и после этого вам придется просто окопаться. Тойяку растратил свои силы по мелочам.  Японцы мучительно долго вынашивают свои кампании. Они сначала отсиживаются, нервничают, а потом нервы у них не выдерживают, и они взрываются. Интересный парадокс: начинается их любимая игра "давай, давай", они повсеместно проявляют лихорадочную активность, обходят фланги, берут в клещи, а потом, когда идет бой, они действуют, как раненые звери, которые неистово ревут и мечутся, когда их слишком раздражают надоедливые мухи. Таким путем вы ничего не добьетесь. В армии, если вы без необходимости принимаете излишние предосторожности, или посылаете солдат оборонять участки, которым ничто и никто не угрожает, или если солдаты ничем не заняты, и не потому, что они устали и им нужен отдых, а просто потому, что им якобы нечего делать, если вы все это допускаете, то вы никуда не годный командир, потому что распускаете своих подчиненных. Чем меньше дублирования, напрасной траты сил, тем большее давление вы сможете оказать на противника, тем большими возможностями вы будете располагать.

Следуя этому принципу, на третий день после боя генерал Каммингс уже приказал штабным подразделениям приводить в порядок разрушенный бурей бивак. Снова поставили все палатки, посыпали гравием дорожки в офицерской части бивака, а в палатке генерала даже уложили дощатый настил. Палатка для офицерской столовой в этом биваке была установлена в более удобном месте, после бури ее оборудовали еще лучше, поставив дополнительные бамбуковые стойки, отчего стены стали не наклонными, а почти вертикальными. Интенданты обеспечили доставку свежего мяса, и часть его, предназначенная для штабной роты, была соответствующим образом поделена:  половина — для ста восьмидесяти человек рядового и сержантского состава, а другая половина — для тридцати восьми офицеров. Для генерала распаковали и установили личный электрический холодильник, который подключили к сети от генератора, обеспечивавшего электроэнергией весь бивак.

Все это вызывало у Хирна раздражение. Его снова стала беспокоить одна, казалось, незначительная черта в поведении генерала. Распределение свежего мяса было вопиющей несправедливостью, которая могла бы быть допущена начальником отделения тыла штаба майором Хобартом, однако Хобарт не нес в этом деле почти никакой ответственности. Хирн находился тогда в палатке генерала. Вошел Хобарт и с улыбкой доложил о поступлении свежего мяса. Каммингс пожал плечами и недвусмысленно высказался по поводу того, в каких пропорциях нужно распределить это мясо между рядовыми и офицерами. Все это казалось Хирну невероятным. Генерал, при его неоспоримой проницательности, должен был понимать, как повлияет такое действие на рядовой состав, и тем не менее пренебрег возможными последствиями. Распоряжение Каммингса о распределении мяса нельзя было объяснить его личными аппетитами и вкусами, ибо Хирн наблюдал позднее, как за обедом или ужином генерал едва дотрагивался до мясных блюд и обычно съедал лишь незначительную часть порции. Нельзя было объяснить это и привычками генерала. Каммингс вполне отдавал себе отчет в том, что делал и как поступал. Он считал, что произведет на подчиненных нужное впечатление. После того как Хобарт вышел тогда из палатки, генерал посмотрел на Хирна каким-то тусклым, невыразительным взглядом и вдруг, подмигнув ему, сказал:

— Приходится заботиться о вашем благополучии, Роберт. Может быть, если вас будут лучше кормить, вы не позволите себе быть столь вспыльчивым.