Посольский город - Чайна Мьевиль

Охранников к нему всегда приставляли, по крайней мере, по двое. Я попросилась в пару с Симмоном. При встрече он пожал мою правую руку своей левой. Я вытаращила глаза. Правой руки, которой он пользовался долгие годы, этого ариекайского живого устройства, отличавшегося неопределённостью цвета и текстуры, зато в точности повторявшего строение терранской конечности, не было. Рукав его пиджака был аккуратно подколот булавками.

— Пристрастилась, — объяснил он. — При зарядке, наверное… — Он, как и Хозяева в своём городе, пользовался зелле. — У неё начались спазмы. Она пыталась отрастить уши, — сказал он. — Я её отрезал. А она всё равно пыталась слушать, даже лёжа на полу.

Эз был в посольских комнатах ЭзРа. Он был пьян и ругался на чём свет стоит, обзывал Ра трусом и заговорщиком, придумывал всякие грязные прозвища МагДа. Гадко, но не гаже многих других скандалов, которые мне доводилось видеть. Ра, вот кто меня удивил. Он вёл себя совершенно иначе, чем раньше. Тот, кого мы не раз дразнили за молчаливость, теперь так и сыпал эпитетами в ответ.

— Следите, чтобы он мог говорить, когда вернётся, — бросил нам Ра. Эз сделал ему в ответ неприличный жест.

— Что, я и на вечеринку пойти не могу? Ублюдки, и это мне запретите, да? — Эз ныл, пока мы провожали его к месту действия на одном из нижних этажей посольства. Там мы встали на страже и стали следить, чтобы он не пил слишком много, хотя ни разу не замечали, чтобы избыток спиртного как-то сказывался на его способности говорить на Языке. Мы следили за ним и когда он трахался, и когда дрался. Огоньки на его обруче яростно мигали в поисках отсутствовавшего партнёра, стремясь во что бы то ни стало установить связь, которой избегал Эз.

Могу сказать, что та вечеринка была депрессивной, как прогулка в аду: люди на краю света загоняли себя в забвение, оглушая наркотиками под грохот автогенерированных ритмов в дыму, сквозь который прорывались лучи света. Возможно, кто-то и находил вечеринку радостной. Эзу было скучно. Я оставалась бесстрастной, как часовой на посту.

Эз повёл нас туда, где раньше был склад офисного оборудования, а теперь — эрзац-бар. Он пил там до тех пор, пока я ему не запретила, что только привело его в восторг, ведь теперь у него был повод поносить меня. В странноватом, на скорую руку слепленном помещении не было никого, кроме бывших служителей и одного-другого посла. Им, похоже, было плевать, что каждая порция спиртного, которую он заливал в себя, подвергала наш мир всё большей опасности.

— Твои друзья, — шепнула я ему и покачала головой. Он с полным спокойствием встретил мой полный отвращения взгляд.

В поисках безопасности послоградцы заняли в посольстве нижние этажи. Они превратились в трущобы. Мужчины и женщины, детские с питомцами и сменными родителями устраивались в стенных шкафах и комнатах для собраний, вывернув архитектуру наизнанку. Мы шли по коридорам, превращённым в ночные улицы, где уцелевшие светильники были перепрограммированы на дневной режим, а номера домов написаны мелом на дверях, прислонившись к которым болтали взрослые, пока дети играли, хотя им давно пора было спать. Послоград ушёл внутрь.

Пьяный и плаксивый Эз принялся ругать Ра.

— Тощий кусок дерьма, — бормотал он, пока мы шли через полуавтономные зоны, порядок в которых поддерживали самопровозглашённые неопытные констебли. — Копирует меня, а потом строит из себя Большое Я. — Ра был единственным в Послограде, кто пользовался теми же разговорными словечками и говорил с тем же акцентом, что и Эз. — Не понятно разве, что он делает? Легко ему разыгрывать из себя пай-мальчика, когда он… может… — Дешёвые лампы вспыхнули над нашими головами, как сверхновые. — Не надо мне… — сказал Эз. — Я устал, я хочу всё это прекратить… и пусть Ра оставит меня в покое.

Я сказала:

— Эз, мне кажется, я не понимаю, о чём ты.

— Пожалуйста, не называй меня так! Это чёртово, чёртово… это…

Я знала, как его звали раньше. Этот человек был когда-то Джоэлом Руковси. Теперь он стоял в заваленном мусором коридоре, а я смотрела на него. Ни Джоэлом, ни Руковси я называть его не могла, и снова сказала «Эз», а он, понурившись, не стал спорить.

Симмон и я вытаскивали его из драк, на которые он нарывался. Когда, наконец, ему и Ра настала пора пропеть свою рассветную песнь, произнести первую речь дня, он оскорблял нас как мог, пока мы тащили его вверх по этажам непохожего на себя здания, через нарождавшиеся воролевства, через зачатки трущоб, где зрели новые формы жизни. В одной палате я потянулась к двери, но Эз остановил меня жестом и глазами попросил у меня один миг. В тот миг, единственный раз за весь вечер, я почувствовала к нему что-то, кроме презрения. Он закрыл глаза. Потом вздохнул, и на его лицо вновь вернулось выражение пьяного дебошира.

— Пошли давай, ты, ублюдок, — крикнул он и пинком отворил дверь. Ра и МагДа ждали. Под издевательства Эза они разомкнули объятия.

Мы наблюдали за ссорой ЭзРа. Когда Эз отпустил злое похотливое замечание насчёт МагДа, Ра сорвался и закричал на него.

— Да кем ты себя вообразил? — захохотал Эз ему в ответ. — Что тут, по-твоему, происходит? «Не впутывай её сюда»! Да неужели? — Даже мне пришлось прикусить губу, так насмешила меня эта неожиданная пародия, а Ра, кажется, стало немного стыдно. — Держи, — сказал потом Эз, пока звукоинженеры и биомеханики готовили его к трансляции. Ра прочитал бумажку, которую дал ему Эз.

— Ты не собираешься повторять вчерашнее? — сказал Ра. Его голос был на удивление спокоен.

— Нет, — ответил Эз. — Я хочу идти дальше. По-моему, вчера я остановился на интересном моменте, так что Давай сегодня с того же места и продолжим. — «Им безразлично! — хотелось крикнуть мне. — Можешь описывать хоть ковёр у себя под ногами, эффект будет тот же».

Ра задавал вопросы насчёт каденции и ритма, делал заметки на полях. У Эза копии не было: он знал наизусть всё, что собирался сказать. Когда они заговорили, я смотрела не на них, а на город, который вздрогнул от первого порыва Языка, как только ЭзРа продолжили повествование о молодости Эза.

13

Если говорить цинически, то кто мы были такие? Никто, кучка неизвестных, флокеры, диссиденты из служителей, горстка драгоценных послов. Но наши ряды множились, и наши эдикты имели кое-какой вес. Послоградцы начали поступать так, как предлагали, просили или приказывали мы.

Мы — и прежде всего МагДа — изо всех сил поддерживали наши редкие ариекайские контакты. Мы много работали, работа стала для меня тогда анестезией от того, что я должна была почувствовать когда-нибудь позже: боль от оскорблений Эза, от случайно прочитанного письма Эрсуль. МагДа даже убедили кое-кого из наиболее сдержанных и сохранивших связность мыслей ариекаев прийти в посольство, не для паломничества к ЭзРа, а совсем для другого дела. Позже она, может, и отблагодарит их обрывком речи ЭзРа, тайком записанным без их ведома.

— Кое-кто из них понимает, что это проблема, — сказала Маг. — Эти ариекаи. По ним видно.

— Некоторые, — сказала Да.

— … у них там какие-то споры, какие-то…

— Некоторые из них хотят исцелиться.

Слухи ползли упорно, как грибок. Наши камеры по-прежнему носило по городу. Некоторых перехватывали антитела домов, появлявшиеся из них в виде сегментированных хищников. Но, убедившись, что никакой угрозы камеры не представляют, хищники оставляли их в покое. Репортажи рассказали нам о городе Хозяев больше, чем мы могли узнать за всю жизнь: слишком поздно. И всякое едва заметное движение, всё, что мы видели там, снаружи, не понимая, где именно и что происходит, порождало всплеск новых историй о забытых тайнах, о пятой колонне, о служителях в добровольном изгнании, о старых обидах.

На фермах огромные стада биооборудования продолжали приносить нерегулярные урожаи. Биомагистрали продолжали поставлять оттуда технику и еду. Зависимость была химической: тонкая струйка обратного обмена сочилась из города в краали ариекаев-селян. Те побросали своих подопечных и пришли в город, снедаемые внезапной жаждой звуков, которых они никогда даже не слышали. Их заброшенные усадьбы болели, чахли и голодали. Стада биологического оборудования, медтехники и строительных машин, похожие на перепоясанных носорогов производителей протеина и полимерных основ, одичали.

Когда их пастухи приходили в город, их никто не встречал. Сельские ариекаи заставали своих самых больных городских собратьев лежащими возле громкоговорителей, где те голодали в ожидании новой фразы. Мёртвым не воздавали почести. Если дома вокруг были ещё здоровы, то их животные размером с собаку съедали трупы; если же нет, то более медленные процессы внутреннего распада постепенно сравнивали мёртвые тела с дорогой.

Часто вспыхивали драки. Ломка и потребность в наркотике выливались у ариекаев в агрессию. В поисках языка ЭзРа больные бросались на что угодно. Ариекаи поздоровее, обычно из провинции, ещё топорщили веерное крыло, заявляя о своих агрессивных намерениях, но те, чья зависимость зашла уже очень далеко, не тратили времени на подобные формальности, а просто бросались на ошеломлённого противника и молотили его крыльями и копытами. Раз я видела, как в разгар такой драки включилась передача ЭзРа. Дерущиеся тут же обмякли в тисках друг друга, точно обнявшиеся братья, а кровь продолжала течь из их ран.