Барышня Эльза - Шницлер Артур

Беата почувствовала раздражение от несколько пренебрежительного тона Фортунаты и сказала довольно резко:

— Я буду говорить очень коротко и очень просто, баронесса. Я не хочу, чтоб мой сын сделался вашим любовником.

Она говорила спокойно; на душе у нее было совершенно такое же чувство, как девятнадцать лет тому назад, когда она должна была отвоевывать себе мужа у стареющей вдовы.

Баронесса ответила с таким же спокойствием на холодный взгляд Беаты.

— Вот как, — сказала она, как бы про себя. — Вы не хотите. Очень жалко. Впрочем, говоря по правде, мне это и не приходило в голову.

— Значит, тем легче вам будет исполнить мое желание, — ответила Беата несколько хрипло.

— Если бы это зависело от меня одной.

— Это зависит только от вас, баронесса. Вы это отлично знаете. Мой сын почти ребенок.

На крашеных губах Фортунаты появилась болезненная складка.

— Какая я, однако, опасная женщина! — сказала она задумчиво. — Знаете ли, почему уезжает моя приятельница? Дело в том, что она хотела провести у меня все лето и ее жених должен был приехать к ней. И представьте себе, она вдруг ощутила страх — страх передо мной. И что же, может быть, она права. Вероятно, я такая: я действительно не могу отвечать за себя.

Беата сидела почти окаменевшая. Такой искренности, доходившей почти до бесстыдства, она не ожидала. И она ответила довольно сурово:

— При таком образе мыслей вам, баронесса, вероятно, все равно, мой ли сын или… — Она остановилась.

Фортуната обратила на Беату свой детский взгляд.

— То, что вы теперь делаете, фрау Гейнгольд, — сказала она каким-то новым тоном, — в сущности, очень трогательно, по, право, это очень не умно. Впрочем, я повторяю вам, что не имею ни малейшего желания… Мне кажется, фрау Гейнгольд, что такие женщины, как вы, имеют совершенно ложное представление о женщинах, подобных мне. Вот, например, два года тому назад я прожила целых три месяца в маленькой голландской деревушке и при этом совершенно одна. Уверяю вас, что во всю свою жизнь я не была так счастлива. То же могло бы случиться и в это лето, — да я не уверена, что этого не будет. Я никогда не задумывала ничего вперед, никогда в жизни. Даже мое замужество, могу вас уверить, было чистой случайностью.

И она подняла голову, точно ей что-то вдруг пришло в голову.

— Уж не боитесь ли вы барона? Вы думаете, что у вашего сына могут быть неприятности с этой стороны? Ну, что касается этого… — И она с улыбкой закрыла глаза.

Беата покачала головой:

— О такой опасности я, право, и не думала.

— Я не удивилась бы, если бы вы подумали. Мужья иногда действительно способны на совершенно неожиданные поступки. Но, видите ли, фрау Гейнгольд, — и она опять подняла глаза, — если это соображение не играло никакой роли, то ваши слова мне совершенно непонятны — уверяю вас. Если бы, например, у меня был сын такого возраста, как ваш Гуго…

— Откуда вы знаете его имя? — строго спросила Беата.

Фортуната улыбнулась:

— Ведь вы его сами назвали мне по имени, когда мы встретились на пристани.

— Ах да, совершенно верно. Простите, баронесса.

— Так вот что я вам хотела сказать, милая фрау Гейнгольд: если бы я имела сына и он полюбил бы, например, такую женщину, как вы, то кажется… кажется, я не могла бы представить себе лучшего вступления в жизнь для молодого человека.

Беата отодвинула стул, точно собираясь встать.

— Ведь мы одни и можем говорить откровенно, — сказала Фортуната, успокаивая ее.

— У вас нет сына, баронесса… и кроме того… — Она остановилась.

— Ах да, вы хотите сказать, что если бы у меня и был сын, то тут была бы некоторая разница. Возможно. Но именно эта разница и осложнила бы дело для моего сына. Ведь вы, фрау Гейнгольд, вероятно, отнеслись бы к такого рода обстоятельству очень серьезно. Ну а я… Если подумать, так, кажется, было бы гораздо умнее, если бы вы пришли ко мне как раз с противоположной просьбой. Если бы вы мне… — она улыбнулась, полузакрыв глаза, — если бы вы, так сказать, поручили вашего сына моим заботам.

— Баронесса! — Беата совершенно растерялась. Она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Фортуната снова легла на кушетку, скрестила руки под головой и совершенно закрыла глаза.

— Ведь это иногда бывает, — сказала она и стала рассказывать: — Как-то раз — увы, очень много лет тому назад — у меня была подруга по сцене, приблизительно такого возраста, как я теперь. Она играла в провинции сентиментальных героинь. Однажды к ней пришла графиня — все равно как ее звали. Ее сын, молодой граф, влюбился в простую молодую девушку из хорошей, но довольно бедной семьи. Отец ее был чиновником, или что-то в этом роде. Молодой граф непременно хотел жениться на девице, а ему еще не было двадцати лет. Так вот графиня мать, — знаете, что эта умная женщина сделала? В один прекрасный день она явилась к моей приятельнице и стала ее уговаривать, чтобы она… Словом, она так устроила, что ее сын забыл девицу из бедной семьи в объятиях моей приятельницы.

— Вы лучше не рассказывали бы мне подобного рода анекдотов, баронесса.

— Это не анекдот — это правда. И к тому же необыкновенно поучительная. Это история того, как предупрежден был неравный брак, несчастная семейная жизнь, может быть, даже самоубийство или даже двойное самоубийство.

— Возможно, — сказала Беата, — но это совершенно не относится к делу. И, во всяком случае, я не такой человек, как эта графиня. Что касается меня, то для меня прямо нестерпимо… нестерпимо подумать…

Фортуната улыбнулась и помолчала, точно ожидая, чтобы Беата закончила фразу. Потом она спросила:

— Вашему сыну шестнадцать лет… или семнадцать?

— Семнадцать, — ответила Беата и рассердилась на себя за свой покорный ответ.

Фортуната полузакрыла глаза, точно отдаваясь какому-то внутреннему видению, и сказала, точно во сне:

— Вам придется привыкнуть к этой мысли. Если не я, так другая. И кто вам сказал, — она вдруг широко раскрыла глаза, засверкавшие зеленым светом, — что другая будет лучше меня?

— Я попросила бы вас, — ответила Беата, с трудом сдерживая себя, — я попросила бы вас предоставить мне эту заботу.

Фортуната слегка вздохнула. У нее сделался усталый вид, и она сказала:

— Что же об этом говорить. Я согласна исполнить ваше желание. Итак, вашему сыну нечего опасаться — или, вернее, не на что надеяться.

Глаза ее опять сделались большими, серыми и светлыми.

— Впрочем, — продолжала она, — вы на ложном пути с вашими подозрениями, фрау Гейнгольд. Говоря откровенно, мне до сих пор не приходило в голову, что я произвожу какое-либо впечатление на Гуго. — Она медленно тянула это имя, и оно как бы таяло у нее на языке. В то же время она смотрела Беате в лицо удивительно невинным взглядом. Беата густо покраснела и безмолвно сжала губы.

— Так что же мне сделать? — скорбно спросила Фортуната. — Уехать? Я, конечно, могла бы написать мужу, что воздух здесь вреден для моего здоровья. Как вы полагаете, фрау Гейнгольд?

Беата пожала плечами:

— Если вы действительно хотите сделать мне одолжение… и оставить в покое моего сына… то вам это будет не трудно, баронесса. Мне достаточно, чтобы вы мне это обещали.

— Вам достаточно моего слова? Разве вы не знаете, что в таких случаях слова и клятвы даже и не таких женщин, как я, имеют очень мало значения?

— Да ведь вы его не любите! — вдруг воскликнула Беата, не сдерживая себя более. — Это было бы с вашей стороны только капризом. А я его мать, баронесса. Надеюсь, я не напрасно пришла к вам?

Фортуната поднялась, поглядела Беате в лицо и протянула ей руку. Она точно вдруг преодолела себя.

— Ваш сын с этой минуты для меня не существуем — сказала она очень серьезно. — Простите, что я заставила вас так долго ждать этого совершенно неизбежного ответа.

Беата взяла ее руку и на минуту почувствовала к ней некоторое расположение и даже жалость. Ей почти хотелось извиниться перед нею на прощание. Но она подавила в себе это движение и даже постаралась ничего не сказать, что могло бы звучать как благодарность, только беспомощно проговорила: