Прежде чем я усну - С. Уотсон

— Так зачем вы мне вообще это рассказали?

Он заговорил — ласково, но не прикасаясь ко мне.

— Это не я рассказал. Вы сами. Вы сами все вспомнили. — И, конечно, он был прав, что меня рассердило. — Кристин, я…

— Уходите, — сказала я. — Прошу вас. — Теперь я плакала в голос, тем не менее чувствовала странный прилив сил. Толком не помня, что случилось, что говорила только что, но я ощущала, как свалилась с моей души огромная тяжесть, прорвало дамбу где-то внутри меня.

— Прошу вас, — повторила я. — Прошу, уходите.

Я ждала, что он станет возражать. Умолять, просить остаться. Я почти хотела, чтобы он стал просить. Но он не стал.

— Если вы так хотите… — сказал он.

— Да, — прошептала я. И повернулась к окну, твердо решив сегодня больше не смотреть на него. Что в моем случае означало, что назавтра я вообще забуду, кто он такой. Он поднялся и пошел к двери.

— Я позвоню, — сказал он. — Завтра. Ваше лечение…

— Просто уходите, — сказала я. — Прошу вас.

Больше он ничего не сказал. Я услышала, как за ним закрылась дверь.

Какое-то время я просто сидела и молчала. Несколько минут. А может, часов? Не знаю. Сердце мое отчаянно колотилось. Наконец я отправилась в ванную. Вокруг зеркала по-прежнему были фотографии. Мой муж. Бен. Что я наделала? Теперь у меня ничего нет. Никого, кому я могла бы доверять. Никого, на кого я могла бы опереться. Мысли мои, ничем не сдерживаемые, неслись одна за другой. Я вспомнила, что мне сказал доктор Нэш. «Он любит вас. И пытается защитить».

Вот только от чего защитить? От правды. А правда, по-моему, важнее всего. Впрочем, может, я и ошибаюсь.

Я вошла в кабинет. Он столько мне лгал. И теперь я не могу верить ни одному его слову. Ни единому.

Я поняла, что надо делать. Мне надо знать. Знать, могу ли я доверять ему в одном, главном.

Как я и подозревала, коробка, запертая, нашлась там, где я и написала. Но я не расстроилась.

Я принялась искать, сказав себе, что не прекращу поиски, пока не найду ключ. Сперва я принялась рыскать по кабинету. Другие ящики, письменный стол. Поиски я вела методично. Вернув все на свои места, я направилась в спальню. Там я снова стала рыться в ящиках с его бельем, тщательно выглаженными носовыми платками, жилетками и футболками. Ничего. И в ящиках с моими вещами тоже.

Оставались ящички в прикроватных тумбочках. Я вознамерилась проверить каждый и начать с того края постели, где спал он. Отодвинув верхний ящик и покопавшись в его содержимом — ручки, наручные часы, которые давным-давно остановились, упаковка каких-то таблеток, — я потянулась к нижнему.

Сперва я решила, что там пусто. И аккуратно задвинула было обратно, но тут услышала, как что-то тихо-тихо загремело — так звучит металл, который трется о дерево. Я снова открыла ящик: сердце мое учащенно билось.

Ключ оказался там.

Я уселась на полу у открытой коробки. Она была набита битком. В основном фотографиями Адама и меня. Какие-то показались мне знакомыми — мне их, должно быть, уже показывали, но многие я видела впервые. Там же отыскались свидетельство о рождении Адама и его письмо Санта-Клаусу. Кучи фотографий, где он совсем младенец — ползает, улыбается в объектив, сосет мою грудь, спит, завернутый в зеленое одеяльце. А вот он уже постарше. В костюме ковбоя, в школе, на трехколесном велосипедике. Все они лежали здесь — точь-в-точь, как я описала в своем дневнике.

Я сгребла их в охапку и разложила на полу, рассматривая каждую. Еще обнаружились фото меня и Бена, — одно, которое я уже видела, где мы стоим напротив зданий Парламента, улыбаемся, но стоим как-то отстраненно, словно чужие друг другу; еще один официальный снимок с нашей свадьбы. Мы стоим у церкви, небо затянуто тучами. Мы счастливы, до смешного счастливы. Еще счастливее мы кажемся на другой фотографии, снятой явно позже, во время медового месяца — сидим в ресторане, на столике — тарелки с едой, а мы подались друг к другу, и лица наши освещают любовь и солнце.

Я пристально смотрела на фотоснимок. Мне вдруг стало легко. Глядя на женщину, которая сидела за столиком со своим новоиспеченным супругом и смотрела в будущее, которого не могла, да и не пожелала бы предвидеть, я подумала о том, что у нас с ней общего. Только телесное. Клетки, волокна, ДНК, химический состав крови. Но и только. Она чужая. Нас ничего не связывает, и я не могу найти ничего общего с ней.

Но она — это я, а я — это она, и мне было понятно, что она влюблена. В Бена. Человека, за которого только что вышла замуж. Человека, рядом с которым я все еще просыпаюсь. Он не нарушил клятвы, которую дал в тот день в маленькой церкви в Манчестере. Не бросил меня. Я смотрела на эту фотографию, и меня вновь наполняла любовь.

Тем не менее я и ее отложила и продолжила поиски. Я знала, что хочу найти, что мечтаю здесь обнаружить. То, что будет означать: мой муж не лжет, то, что вернет мне мужа, хотя и не вернет сына.

И я нашла. На самом дне, в конверте. Ксерокопия новостной статьи в газете, аккуратно сложенная, с надорванными краями. Я уже знала, что прочту в ней, еще до того, как развернула, тем не менее меня всю трясло, когда я читала. Министерство обороны обнародовало имя солдата конвоя, погибшего во время операции сопровождения войск миротворцев в афганской провинции Гильменд. Адаму Уилеру, гласила статья, было девятнадцать лет. Родился в Лондоне… К статье была прикреплена фотография. Убранная цветами могила. Надпись: Адам Уилер, 1987–2006.

И тут горе настигло меня — с такой силой, какой я даже не ожидала. Я выронила статью и согнулась вдвое от боли, я даже не смогла заплакать, а издала звук, больше похожий на вой, точно издыхающее от голода животное, призывающее смерть. Закрыв глаза, я увидела картину. Короткую вспышку, точнее. Мерцающую картинку. Медаль, которую мне поднесли в обитой черным бархатом коробочке. Гроб, накрытый флагом. Я поспешила отогнать от себя образ и стала молиться, чтобы он не вернулся. Есть воспоминания, без которых я могу и обойтись. Такие, которым лучше не возвращаться.

Я принялась собирать бумаги обратно в коробку. «Надо было доверять ему, — сказала я себе. — Верить, что он спрятал все это только потому, что мне будет слишком больно заново узнавать о случившемся каждый день. Вот что им двигало: он пытался избавить меня от этой муки. От жестокой правды». Убрав документы, фотографии и прочее на место, я ощутила удовлетворение. Ключ отправился в ящик, коробка — в шкаф. «Теперь я смогу смотреть фотографии тогда, когда захочу, — подумала я. — Так часто, как мне самой захочется».

Но все же оставалось белое пятно. Мне надо еще узнать, почему Бен уходил от меня. Узнать, что я делала в Брайтоне столько лет назад. Узнать, кто тогда хотел со мной расправиться. Во всяком случае, попробовать узнать.

И во второй раз за сегодняшний день я набрала номер Клэр.

Шум. Тишина. Потом двойной сигнал. «Она не ответит, — подумала я. — Как не ответила на мое послание. Ей есть что скрывать, есть что держать от меня в тайне».

Я почти обрадовалась этому. Ведь об этом разговоре я мечтала лишь теоретически. На деле же понимала, что он будет очень болезненным, иначе не могло быть. И приготовилась к очередному равнодушному предложению оставить сообщение.

Щелчок. И голос:

— Алло!

Голос Клэр. Я тут же его узнала. Голос, который знала не хуже, чем свой собственный.

— Алло! — повторила она.

Я молчала. На меня хлынул поток образов. Вот ее лицо, она с короткой стрижкой, в берете. Смеется. Вот она на свадьбе, скорее всего, на моей, хотя я не уверена, в изумрудно-зеленом платье, разливает шампанское. Вот она держит на руках ребенка, подносит его ко мне и передает со словами: «Ему пора ужинать!» Вот она сидит на краешке кровати и разговаривает с тем, кто на ней лежит. Тут же до меня дошло: лежу-то я сама.

— Клэр? — спросила я.

— Да, — ответила она. — Алло! Кто это?

Я попыталась собраться, напомнить себе, что когда-то мы были лучшими подругами, вне зависимости от того, что случилось потом. Представила картину: она забралась ко мне в постель с бутылкой водки в обнимку, хихикает и говорит, мол, какие же эти мужики забавные.

— Клэр? — спросила я. — Это я, Кристин.

Тишина. Время растянулось — казалось, оно продлится вечно. Сперва я решила, что она не ответит, что она давно забыла, кто я такая, или не хочет со мной разговаривать. Я закрыла глаза.

— Крисси! — воскликнула она. Как будто маленький взрыв. Она издала какой-то странный булькающий звук. — Крисси! Господи! Дорогая, это правда ты?

Я открыла глаза. По незнакомому, но, очевидно, моему лицу медленно катилась слеза.

— Клэр? — сказала я. — Да, это я. Крисси.

— Черт побери. О, господи, — и затем совсем тихо: — Черт, черт! Роджер! Родж! Это Крисси! Сама позвонила! — И вдруг неожиданно громко: — Как ты? Где ты? — и снова: — Роджер!