Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

– Ой, тебе ли жаловаться? – фыркает Неля. – У вас в Москве столько всего классного. Ходи куда хочешь, делай что хочешь. Вы просто зажравшиеся и ленивые.

– Угу. – В ее словах есть доля правды, но совсем крохотная. – Интересно, как ты себе это представляешь? Сижу я такой, сижу, а потом раз – и пошел в Третьяковку? Или в зоопарк? Или рванул на велике в трип по Золотому кольцу?

– Это сарказм?

– Само собой. Когда мне будет сорок, я, может, так и сделаю. Но сейчас ходить по таким местам в одиночку еще тоскливее, чем сидеть дома.

– Ты сейчас ноешь, что ли?

– А похоже?

– Ты вроде бы говорил, что тебе никто не нужен.

Ей удается меня зацепить. Казалось бы, ничего такого, но я неожиданно начинаю злиться, чувствуя нелепую беспомощность.

– Это потому, что я мутный. Что и требовалось доказать.

– Эй, ты че? – Она тут же улавливает перемену моего настроения. – Я же не в обиду сказала. Мне вот тоже не с кем ходить. И я знаю, что это грустно.

Несколько секунд мы оба молчим.

Непринужденность снимает как рукой. Зачем только я повел себя, как слабак и нытик? Ведь жалоба жалобе рознь. Когда жалуешься осознанно и рассчитываешь на сочувствие – это одно, но, когда тебя жалеют за откровенность, становится не по себе. Заговорив про фотки сисек, я очень боялся, что она закончит разговор, но теперь даже хотел этого. Ну что еще я ей сейчас скажу? Она и так все понимает.

– Глеб, – наконец произносит она, не отводя взгляд, – ты не один.

– Я не это хотел сказать!

– Ты не один такой. Просто знай это!

Глава 20. Нелли

Дождь разошелся, стучит по стеклам – не нужно выглядывать в окно, чтобы понять: весь вторник придется зевать, мерзнуть, дрожать и бороться со сном. Одно дело, когда остаешься дома и, укутавшись в теплый плед, потягиваешь кофе и самозабвенно шьешь, и совсем другое – когда на ближайшие пять часов безрадостной перспективой маячит родная школа.

И отозвать анкету нет возможности – проснувшись, я первым делом проверила сайт и не нашла нужной кнопки.

Я чувствую себя более-менее сносно только потому, что уверена: меня никто не выберет. Ну повисит мое имя в списке кандидатов, ну поржут Милана и ее прихвостни – мне не впервой, пусть веселятся. За годы тупых придирок и искрометных шуток нашей звезды я успела смириться с собственной никчемностью и привыкнуть к существующему положению вещей: моя ниша – скучные школьные олимпиады или интеллектуальные викторины, а там, где можно снискать настоящую славу, раковой опухолью расползлось влияние Орловой.

Я умываюсь ледяной водой в ванной и долго, словно в поисках поддержки, рассматриваю глаза своего бледного, грустного отражения. Оно не выказывает уверенности, и мне становится совсем худо.

Наносить боевой раскрас не тянет: наоборот, хочется быть как можно незаметнее, чтобы, не дай бог, кто-то из сочувствующих не вспомнил о моем существовании и не бросил за меня бюллетень. И еще… чтобы Артём больше не лез с мерзкими намеками.

* * *

Миновав рамку металлоискателя, я быстро смотрю на стенд – с фоток под стеклом широкими улыбками светят наши дуболомы, в прошлом году выигравшие спартакиаду по тяжелой атлетике, но списки еще не вывешены. Из груди вырывается выдох облегчения – ничто пока не нарушает повседневную рутину. Разве что открыли гардероб, и охранник велит новоприбывшим сдавать туда куртки и ветровки.

Однако сегодня обыденность не напрягает – напротив, я с какой-то особенной нежностью и душевным трепетом киваю виновато опущенной голове Клименко, сонной опухшей Милане и остальным одноклассникам.

Перед смертью не надышишься, но я усиленно культивирую в себе ощущение комфорта и уже почти верю, что на коряво работающем сайте школы случился сбой, анкета не прошла, я не попаду в число претендентов и не навлеку на себя лишние проблемы.

Расположившись на галерке, я слушаю нудные объяснения учителей и смотрю в окно – на мокнущих голубей под серыми крышами и пузыри в мутных лужах, а на переменах сплю, подложив под голову руки. Пару раз ловлю долгий, на что-то намекающий, горящий взгляд Артёма, и от него становится не по себе. Кажется, Артём слишком торопит события, или это я – неискушенная и тормозная – не желаю признавать очевидного, а в среде успешных и красивых людей не принято тянуть кота за хвост.

Я даже в столовку не иду – пусть Артём пьет свой сок без меня. Думаю, Милана в любом случае не оставит нового одноклассника в одиночестве и развлечет в лучшем виде, меня это совсем не трогает.

Мысли улетают к Глебу – вчера он показался мне отстраненным и странным, и тревога, поначалу едва ощутимая, к последнему уроку разрастается до огромных размеров и начинает изводить.

Собираю свои пожитки в рюкзак, позже остальных сваливаю из класса и, присев на подоконник у гардероба, терпеливо жду, когда рассосется толпа орущих малолеток и прущих напролом старшеклассников. Без всякой надежды проверяю телефон и вдруг обнаруживаю новое сообщение.

От радости темнеет в глазах, я не сразу попадаю по нужному значку, но, проморгавшись, вижу прилетевшую в диалог фотку. Сначала я воспринимаю парня на ней как очередного красавчика из «Тик Тока», а потом поплывший разум взрывается от осознания: это Глеб. На сей раз камера выхватила и запечатлела его немного сумасшедшую, бунтующую суть во всем великолепии: темные растрепанные волосы, мрачный взгляд, непонятно откуда взявшуюся ссадину на скуле и стройную фигуру, облаченную в стильные черные шмотки. Новый образ сделал его по-настоящему горячим – на ум приходит только этот эпитет из ванильных подростковых романчиков.

И этот парень – единственный, кто интересуется моими проблемами… Что греха таить, он – единственный, кто интересует меня.

Пока я старательно подыскиваю слова, чтобы, как в прошлый раз, не опозориться из-за своего косноязычия, приходят несколько голосовых. Подношу телефон к уху, внимательно слушаю приятный, немного взволнованный голос Глеба, и от его рассказа перехватывает дух.

Оказывается, Глеб навалял шобле придурков, хотя те напали первыми. Интуиция подсказывает: он не рисуется и не преувеличивает. Грудь распирает от гордости за него, а кулаки зудят. Я сделала шаг – подала анкету и малодушно пытаюсь спрятать голову в песок, а он бьется. Бьется за нас двоих. Он в сотнях километров, но я чувствую его присутствие и иррациональную уверенность, что он меня защитит.

Пристально рассматриваю фотку, сопоставляю с тем, что только что услышала, и