Сумасшедшее семя - Энтони Берджесс

Глава 6

Еще три дня во чреве судна, при постоянном электрическом свете, под стук двигателей, между запотевшими переборками, под гул вентиляторов. Крутые вареные яйца на завтрак, ломти хлеба с тушенкой на ленч, кекс к чаю, какао и сыр на ужин, запор (новое занятие на целый день) на солдатские головы. А потом, в один сонный полдень после ленча раздались крики сверху, крики с противоположной стороны, очень отдаленные, позже тяжелый скрежет раскручивающейся мили якорной цепи, голос судового батальонного старшины из радиоаппаратуры «Танной»:

— Высадка в 17.00, чай в 16.00, построение на войсковой палубе, форма одежды походная, в 16.30.

— Слышите гул? — спросил сержант Лайтбоди, сильно хмурясь в сторону своего наклоненного левого уха.

— Орудия?

— Похоже на то.

— Да.

Клочки старой песни закружились по спирали в мозгу Тристрама, задымились из какого-то забытого источника: «Мы под Лоо были, пока вы тут пили, а нам такой выпивки не перепало. (Что это за Лоо, что они там делали?[63]) Верни меня в добрую старую Блайти. Посади меня в поезд на…» (Блайти[64] — ранение, после которого репатриируют, да? Рана желанно сияла, и Англия тоже; Англия и рана слились воедино. Как трагичен жребий мужчины.)

Солдаты его роты слюняво пели сентиментальный припев:

С тобой вместе мы будем всегда,Больше я не уйду никогда…

Тристрам жевал и жевал сухой зерновой хлебец, выданный к чаю; приходилось чуть ли не пальцем заталкивать в рот кусок. После чая надел шинель со спускавшимися спереди ровными рядами металлических пуговиц, которая придавала ему вид мужчины, нарисованного ребенком, и неглубокий стальной шлем, похожий на перевернутую птичью ванночку. Взвалил на спину ранец, нацепил на бок сумку; вставил обоймы с патронами, сухо щелкнул пистолетом. Превратившись вскоре в честного солдата, приготовился предстать перед взводом и мистером Доллимором. Придя на обеденную палубу, уже обнаружил там мистера Доллимора, который говорил:

— Мы так любим свою старую родину. Сделаем для нее все возможное, правда, ребята?

Глаза его сияли сквозь очки, лоб вспотел, подобно переборкам. Взвод отводил глаза, сбитый с толку. Тристрам вдруг почувствовал огромную любовь к солдатам.

Дул ледяной морской ветер; люки были открыты. Из радиоаппаратуры «Танной» судовой батальонный старшина начинал индифферентно оглашать порядок высадки. У Тристрама было время потопать по палубе. Темнота, редкие лампы, канаты, стальные тросы, плюющие моряки в шерстяных свитерах, режущий холод, глухие удары и грохот с земли, вспышки взрывов.

— Где мы? — спросил Тристрам матроса с плоской физиономией. Матрос помотал головой и сказал, что не говорит по-английски:

— Инь куо хуа, во пу тунь.

Китайский. Море шипело и ухало на чужом морском языке. На чужом? Он призадумался.

Взвод за взводом спускался в высоких ботинках по стальному трапу. Темный причал маслянисто блестел. Света было мало, словно ввели некое модифицированное правило о затемнении. Офицеры службы перевозок носились вокруг с пюпитрами. Военные полицейские маршировали парами. Штабной майор с фальшивым патрицианским акцептом, что-то бормоча, похлопывал себя по боку кожаным стеком. Мистера Доллимора с другими субалтернами вызвали на короткое совещание возле каких-то навесов. На земле громоздились тяжелые орудия, визжали снаряды, широко полыхали вспышки — все как в кино про войну. Незнакомый капитан с закрученными усами разговаривал с разинувшим рот мистером Доллимором и его коллегами, сильно жестикулируя. Где же свои бригадные капитаны? Тристрам, обеспокоенный, не видел ни одного бригадного офицера выше лейтенанта. Значит, так. Капитан Беренс просто проводил на корабль свою роту. Значит, лишь лейтенантов и ниже сочли безвозвратно пропащими. Мистер Доллимор вернулся, запыхавшись, и сказал, что им надо идти в расположенный в миле базовый лагерь.

Они двинулись, взвод за взводом, ведомые чужим капитаном. Солдаты тихо, по-ночному, пели:

Мы вернемся домой,Мы вернемся, вернемся домой,Это будет когда-нибудь скоро,В холода или в зной,По весне иль зимой…

Безлунный ранний вечер. Вспышки высвечивали сливовые деревья, стоявшие, как кулисы, по обе стороны от мощеной дороги. Местность без ферм, без живых изгородей. Но капрал Хаскелл сказал:

— Я это место знаю. Клянусь, знаю. Что-то такое в воздухе. Мягкое. Керри, Клер или Голуэй[65]. В мирное время я тут путешествовал по всему западному побережью, — сказал он почти извиняющимся тоном. — Знаете, покупал, продавал. Знаю этот район Ирландии как свои пять пальцев. Дождливая мягкость, — сказал он, — если вы понимаете, что я имею в виду. Стало быть, с Миками[66] будем драться. Хорошо. Они чертовски охочи до драки. Хотя потом никаких обид. Отрежут тебе голову и прибинтуют обратно.

Приблизившись к базовому лагерю, получили приказ «стоять смирно». Колючая проволока по периметру, бетонные столбы ворот, шаткие ворота со скрипом открыл часовой. Освещенные бараки. Слабая жизнедеятельность. Шел, напевая, мужчина, балансируя кексами на кружках с чаем. Меланхоличный глухой стук столов, расставлявшихся под навесом с надписью: «СЕРЖАНТСКАЯ СТОЛОВАЯ», запах жареного на жире, не слишком горячего. Вновь прибывших остановили; мужчинам приказали разойтись, взвод за взводом следовать к выделенным им баракам под руководством младших капралов в парусиновых туфлях на резиновой подошве (самодовольных самодовольством служащих запаса); сержантов повели к помещениям без удобств — одна голая походная красная лампа на потолке, пыльные, набитые капоком, жесткие, как сухарь, матрасы, ни кроватей, ни лишних одеял, грязная незажженная плита. Вел их тощий старшина-квартирмейстер.

— Где мы? — спросил Тристрам.

— В базовом лагере 222.

— Да, это нам известно, но где?

Он цыкнул зубом в ответ и ушел.

— Слушайте, — сказал сержант Лайтбоди, сбросивший снаряжение, стоя в дверях с Тристрамом. — Вы заметили что-то странное в этом шуме разрывов?

— Тут столько шуму.

— Знаю, только просто послушайте. Он идет вон оттуда. Да-да-бух, да-да-бух, да-да-бух. Улавливаете?

— Кажется, да.

— Да-да-бух. Да-да-бух. Что это вам напоминает?

— Очень мерный ритм, да? Понимаю, о чем вы: слишком мерный.

— Точно. Вам это немножко не напоминает прощальную речь командира?

— Боже милостивый, — сказал свежеошеломленный Тристрам. — Заевшая граммофонная запись. Разве это возможно?

— Очень даже возможно. Усилители. Вспышки магния. Электронная война, граммофонная война. Враг, бедняга, тоже видит и слышит.

— Мы должны отсюда выбраться, — затрясся Тристрам.

— Вздор. Вы здесь в такой же ловушке, как на корабле. По периметру пущен ток, часовому велено стрелять без вопросов. Мы должны досмотреть до конца.

Однако они вместе пошли к проволочному ограждению высотой. в двенадцать футов. Сетка прочная. Тристрам брызнул взводным фонариком на сырую землю.

— Вот, — сказал он. В крошечном световом пятне лежал трупик воробья, обугленный, как на гриле. Потом к ним приблизился слабоватый капрал без фуражки, с расстегнутым воротником кителя, помахивая пустой чайной кружкой.

— Держитесь подальше отсюда, друзья, — сказал он с наглостью служащего запаса. — Электрический ток. Куча вольт. Спалит прямо в тушенку.

— Где мы находимся? — спросил сержант Лайтбоди.

— В базовом лагере 222.

— Ох, ради Бога, — воскликнул Тристрам. — Где это?

— Не имеет значения, — сказал младший капрал с достойной своих нашивок сообразительностью. — Где — никакого значения не имеет. Просто клочок земли, вот и все. — Они слышали на дороге за лагерем ревущие крещендо моторы. Трехтонный грузовик промчался со всеми огнями, держа путь к берегу, потом другой, еще, конвой из десяти машин. Младший капрал стоял по стойке «смирно» до исчезновения последнего заднего подфарника.

— Мертвецы, — со спокойным удовлетворением сказал он. — Грузовики, груженные трупами. Только подумайте, всего две ночи назад некоторые из этой кучи были тут, прохаживались перед ужином вроде вас, разговаривали со мной, точно так же, как вы. — Он покачал головой в притворном горе. Далекая граммофонная запись продолжала грохотать «да-да-бум, да-да-бум».

Глава 7

На следующее утро, вскоре после мессы, им велели в тот же самый вечер отправляться на фронт; неотступно надвигалось какое-то «шоу». Мистер Доллимор радостно просиял от этой перспективы.

— Гряньте, трубы, над богатой жатвой смерти! — бестактно процитировал он своему взводу.