Месть Акулы - Сергей Майоров

— Сам ты пень!

Волгин замолчал. Переубедить Сазонова не представлялось возможным. Даже если разложить все по полочкам, на пальцах объяснить, какого он упорол косяка, Шурик вины не признает. Конечно, получилось нескладно, но он-то хотел сделать как лучше,

— А ты не подумал хотя бы о том, что Михаил в квартире не прописан, что любой адвокат обвинение отобьёт, и получится, что ты просто повесил «глухарь» родному 13-му отделению?

Сазонов шмыгнул носом и отвернулся. Немного подумал и ответил в духе всех своих поступков:

— А я там давно уже не работаю! Пусть Саня Борисов расхлёбывает, он у нас умный.

Напакостить лично Борисову Волгин бы мешать не стал. Например, если бы Сазонов решился изъять марихуану из кармана зампоура 13-го отдела. Или из кабинета. Но при чём здесь посторонний человек?

— Не получится «глухаря», — добавил Шурик, которому показалось, что «убойщик» переживает исключительно за деловую, без моральной подоплёки, сторону вопроса. — Ты же помнишь, этот дятел сразу сказал, что наркота — какой-то Принцессы. Найдём Принцессу — и дело в шляпе. Хочешь, я сам этим займусь?

— У тебя, пожалуй, получится…

Разговор происходил по пути в 13-е отделение, где собирались допросить подозреваемого. Волгин и Сазонов ехали в «ауди» Сергея, Михаила взялся доставить патрульный наряд, который вызвал Катышев после того, как был закончен обыск.

Кроме марихуаны и обреза с боеприпасами ничего криминального не нашли. После того, как на запястьях закрылись наручники, Михаил впал в оцепенение и молчал до тех пор, пока ему не предложили залезть в «стакан» патрульного УАЗа. Оказавшись там, он сел на корточки, тоскливо посмотрел в небо и спросил:

— Меня куда, сразу в тюрьму?

— Нет, — ответил Волгин, — постепенно. А ты у нас, часом, не судимый?

— За что?

— Откуда я знаю!

— Нет, даже приводов не было. А с чего вы решили?..

— Сидишь так, в раскорячку, как только зеки и «чёрные» любят сидеть. Скамейка же есть!

— Она, кажется, грязная…

Волгин захлопнул железную дверь с забранным металлической решёткой окошком. Снаружи, ниже скважины для трёхгранного железнодорожного ключа, была прикреплена простая задвижка того типа, какие ставят на дверях комнат, чтобы дети не лазили, куда им не следует.

— Это для чего? — спросил он у водителя.

— Так, на всякий случай.

— Вы бы ещё цепочку догадались привинтить…

Водитель хохотнул и полез за баранку, а Волгин вернулся в дом и поднялся в квартиру, где ещё оставался Акулов.

Андрей стоял посреди жилой комнаты, руки в карманах, и напоследок оглядывал обстановку, проверял, все ли закутки они осмотрели.

— Надо «травку» подменить на что-нибудь безобидное, — сказал ему Волгин.

— У нас это уже становится доброй традицией. Не боишься привыкнуть?

— Лучше так, чем наоборот. В принципе, можно ничего и не трогать, все равно отраву спишут на Каролину… Как и в случае с Никитой… Но мне этого почему-то не хочется.

— Ну да. Девчонка-то, кажется, неплохая была… Закон парных чисел! Дважды ловили Заварова — и дважды его отпускали. Теперь с наркотой будем второй раз мухлевать.

Комната поражала обилием мягких игрушек. Они были везде. На спинке дивана, на шкафу и трюмо, на телевизоре и в тумбочке под ним, на подоконнике. Зайцы, слоники, медвежата и обезьянки всех цветов и размеров. Некоторые были куплены недавно, другие, чувствовалось, Каролина захватила с собой из дома, когда ехала покорять большой город. Осиротевшая живность со всех сторон смотрела на оперов грустными пластиковыми глазами. Что теперь с ними будет?

— Какая сука это сделала? — вздохнул Акулов, отворачиваясь к окну.

— Ты не веришь, что это мог быть Миша?..

— Да, в поэте я сомневаюсь.

— А патроны?

— А наркота?

— Но «винтарь»-то явно не Сазонов подбросил!

— Могли и другие найтись. Хотя как раз таки обрез, мне кажется, Мишин. Ты сейчас куда, в отделение?

— Да. Разберусь с «травой», пока Борисов до неё не добрался, и начну общаться с нашим гением.

— Я позже присоединюсь. Ритка, наверное, ещё допрашивает Градского. Хочу его перехватить, задать пару уточняющих вопросов. Что-то больно уверенно он про оружие говорил…

Прежде чем выйти из комнаты, Волгин прихватил белого зайчика, лежавшего кверху лапками на подушке. Игрушка была старой, изрядно потёртой и загрязнённой, с расколотой пуговкой левого глаза. Скорее всего, она радовала хозяйку с раннего детства. Выслушивала детские мечты, впитывала слезы первой любви, радовалась окончанию школы и поздравляла с победой на конкурсе красоты. Тряслась вместе с ней в вагоне скорого поезда, направляясь из забытого Богом посёлка в новую, яркую жизнь. Жизнь, где сбудутся грёзы. Навстречу двум кусочкам свинца диаметром 6,35 миллиметра…

Волгин спрятал зайца под куртку и покинул квартиру.

Акулов дожидался его на лестничной площадке, позвякивая связкой ключей, отобранных у Михаила.

Посмотрев на выпуклость, появившуюся под одеждой напарника, он, кажется, обо всём догадался.

Ничего не сказал и стал запирать дверь.

Волгин поспешил забрать «ауди» и отправиться в отделение, но Акулов отпустил его вперёд и пошёл к школе не торопясь, уверенный, что за полтора часа, которые длился обыск, Тростинкина ещё не успела закончить допрос. Андрею хотелось побыть одному, подумать, оценить новые обстоятельства дела. Оказалось, напрасно. Задержись он на пару минут и мог бы опоздать. Освободившийся Градский ходил вокруг своей машины — коричневого минивена «плимут-вояджер» — и щёткой очищал снег со стёкол. Казалось, при этом он что-то напевал, но проверить свою догадку Акулов не смог. Как только он приблизился, Феликс Платонович услышал шаги и обернулся. Прекратив чистку, стоял и смотрел на идущего опера, вертя деревянную щётку в руке, а потом и вертеть перестал, замер, и брови, изогнутые домиком, придавали его лицу выражение глубокой печали.

— Твоя? — Подойдя, Акулов кивнул на «плимут».

Не ожидавший такого вопроса, Градский вздрогнул и ответил с заминкой, словно на дворе стоял год семьдесят пятый и его вызвали в БХСС.

— Моя.

— Вместительная тачка. — Андрей достал папиросы, неторопливо закурил. — Новой её брал?

— В автосалоне.

— Эт-то хорошо.

Градский потоптался на месте, скрипя сапогами из толстой начищенной кожи. Распахнул водительскую дверь, бросил щётку под сиденье. Набравшись решимости, развернулся к оперативнику:

— Следователь мне сказала, что Виктория — ваша сестра.

Акулов промолчал.

— Поверьте, я этого не знал. Она мне ничего не говорила.

— Не знал? А если б знал, то что бы это изменило?

Градский дёрнул кадыком. Видимо, он и сам не очень представлял, что хотел выразить последними словами. Сказалась комсомольская привычка говорить много и пусто, выражать соболезнования, да и поздравления, в обкатанных пространных формулировках, где за частоколом эпитетов скрывается почти полное отсутствие смысла.

— Может быть, я позволил себе сказать что-то лишнее, когда вы со мной разговаривали. Приношу извинения.

— Спасибо. Но я не обидчив.

— Я сейчас хочу поехать в больницу, узнать, как там дела. Может, помощь какая нужна?

— Узнай.

— И наверное, я должен позвонить вашей маме?

— Не должен.

— Понятно.

Градский чувствовал себя крайне неловко, чего, собственно, и добивался Акулов. Кульминацией неловкости стал тот момент, когда Феликс Платонович, не подобрав новых слов, но и не решаясь сесть в машину, чтобы уехать, неожиданно наклонился и принялся энергично отряхивать брюки. Как будто не «плимут» обхаживал, а навоз по дачному огороду раскидывал.

Акулов подождал, пока он выпрямится, и только после этого спросил:

— Ты откуда знал про оружие? — Интонационно к концу фразы очень подошло бы обращение «дядя». Или «дятел»…

Градский это почувствовал.

Внутренняя борьба продолжалась недолго. Заговорил он, криво улыбаясь и торопясь, как если бы от того, сколько времени займёт его признание, зависела дальнейшая судьба:

— Каролина мне сама говорила. У них ведь там, в Шахте, сплошные «чёрные следопыты»! Вся деревня… То есть весь город этим занимается. Кто для себя, кто — на продажу. И Миша тоже… Она говорила, что он и сюда эти железки притащил. Якобы чтобы её защищать, если кто-нибудь напасть попытается. Каролина сказала, что сначала это барахло просто где-то на антресолях валялось, но потом, когда отношения с Мишей испортились, он как-то раз напился и начал её по квартире винтовкой гонять. Она боялась, что он может и выстрелить. Так, мол, и говорил: «Застрелю, если не прекратишь голой жопой перед мужиками вертеть!» Она у меня спрашивала, как ей поступить. И меня спрашивала, и Анжелику. Я сказал, чтобы обращалась в милицию, но она не хотела поэта своего подставлять. Я уговаривал, Кодекс показывал, объяснял, что за добровольную сдачу оружия никакой ответственности нет, даже заплатить могут немного, но она все равно отказалась. Тогда я предложил ей дождаться, пока Миша куда-нибудь уйдёт, и выбросить винтовку на помойку. Или в мусоропровод. Не важно куда, лишь бы убрать из квартиры, а потом по «02» позвонить, анонимно. Сказать: так, мол, и так, в таком-то месте ищите оружие. И все, проблемы нет. Она обещала подумать. Переживала только, что Миша слишком редко из дома уходит, долго придётся случая ждать. Тогда я сказал, что могу его пригласить, якобы на новое прослушивание, а она в это время все и обтяпает. Как раз на этой неделе мы собирались операцию провернуть…