Берег тысячи зеркал (СИ) - Кристина Ли

— Этого не случится, — отрезаю со сталью, а мужчина замирает. — Я найду ее. Будьте уверены.

Подняв взгляд на Джеха, сухо произношу:

— Оставляю все на тебя. Прости. Мне нужно попасть в аппаратную службы безопасности гостиницы.

— Не наделай глупостей, — ответив, Джеха кивает.

В аппаратной несколько работников, в недоумении не понимают, зачем мне понадобилось просматривать записи с камер, если женщина пропала двадцать минут назад. Однако, я настаиваю, и вскоре вижу то, от чего кровь медленно стынет в жилах.

Веру никто не похищал, никто и не собирался ее трогать. Она сама, едва покинув уборную, и держась за стену, прошла вдоль коридора к выходу на лестницу. В иной ситуации, не зная о ней ничего, я бы решил, что Вере стало плохо. Но я знаю… Я хорошо знаю причину, по которой эта женщина, рыдая и едва держась на ногах пошла туда.

Что-то случилось. Скорее всего, это связано с ее мужем.

Я выбегаю из аппаратной, не помня себя от страха. Кажется, я наполняюсь холодом до краев, немею, покрываюсь коркой плотного льда, не чувствую ни пространства, ни времени.

Куда ты пошла? Куда, Вера?

Выбежав на улицу, осматриваюсь по сторонам. Отовсюду слышны раскаты грома, а плотная стена дождя не дает рассмотреть заезд и территорию у гостиницы. Только парк, как темное пятно, манит к себе мыслью о том, что она могла пойти именно туда.

Не теряя времени, бегу сквозь ливень вдоль первой из дорожек. Здесь дождь слышен иначе, а изо рта вырывается пар. Ее нигде нет. Чем больше я ищу, тем сильнее липкое чувство страха толкает бежать быстрее. Осматривая дорожку за дорожкой, в какой-то момент замечаю одинокую фигуру. Женщина стоит на развилке посреди пустынного парка совершенно одна. Ее волосы мокрыми прядями прилипли к сутуленным плечам, а руки обнимают хрупкое тело.

Вера…

Она стоит неподвижно, промокшая до нитки, прямо под дождем… Беззащитная. Я сжимаю челюсти, замираю и не знаю, как поступить. Имею ли я право вмешиваться? Кто я такой вообще для нее? Ответа нет, но есть факт — я здесь, а она нуждается во мне. В этом я уверен. И будь это трижды не правильно, я бы поступил точно так же, как сейчас. Не оставил бы одну ни за что. Плевать на все. На мое прошлое, на ее прошлое, на всех вокруг.

Словно почувствовав мои шаги, она поворачивается. Сердце разрывается к херам на куски. Рвется в клочья от одного взгляда в глаза полные такой боли, что я немею. Ни разу в жизни не видел настоящей агонии в человеческом взгляде. Ни разу не чувствовал чужую боль настолько явно, как собственную.

Ее боль ощущаю, как свою.

Прямо сейчас она пробирает до кости, бьет по мне, как ливень, прошивает острыми иглами, пришивает к этой женщине навсегда.

Просто стань моей, и тебе больше никогда не будет больно, Вера. Я возьму все на себя. Я буду виноват. Я расплачусь за все сам.

Делая новый шаг, хорошо знаю, чем все закончится. Остановить себя нет сил. Я трус, и я вор. Самый настоящий вор, собравшийся украсть чужое, и я это сделаю.

Сделаю, даже если останусь, в последствии, все равно ни с чем. Как и все, кто пытаются украсть чужое.

* * *

Я не ждала звонка матери Алексея. Не думала, что она и вовсе решится на разговор, но это случилось. Есть люди, которые в стремлении скрыть собственные поступки, находят жертву. Надежда Викторовна, наверное, одна из них. Ее интерес к жизни Алексея был столь же редким, как и звонки сыну. Мне она звонила едва ли не второй раз за не полных восемь лет.

Пройдя в уборную, чтобы поговорить с ней, встаю у зеркала. Кладу сумочку на туалетный столик, и отвечаю на звонок. Сердце колотится, я боюсь услышать самое страшное. Ведь она бы не звонила из праздного любопытства.

Голос свекрови звучит слишком резко, больно и неприятно. Хватаюсь за край раковины рукой, не понимая, что она несет. Однако, свекровь безжалостно продолжает чеканить каждое слово:

— Я даже представить не могу, с каким лицом, ты хочешь вернуться к Алексею, — Надежда Викторовна почти кричит в трубку. Я дрожу от каждого слова, как от хлесткого удара. — Ты не хочешь подписывать документы. Я знала, что так будет. Конечно же, предприняла соответствующие меры. Вы разведены, Вера. Есть решение суда. Принято на прошлой неделе. Я вернулась, чтобы избавить своего сына от боли, и от тебя. Он итак несчастный. Ты его покалечила. Ты и твой отец. Это вы настояли, чтобы он бросил службу. Не пойди он тогда на вашем поводу, не сел бы за штурвал развалюхи. Это ты его в эту койку уложила, Вера… И не надо вранья. Я никогда тебе не прощу того, что случилось с моим сыном. Да. Для вас всех я никчемная мать. Но теперь, вы все увидите цену моей никчемности. А ты, наконец, услышишь правду о том, кто ты на самом деле. Теперь я могу это сказать. Есть веские основания.

Первое, что чувствую — немоту. Не могу произнести ни слова в ответ на отповедь свекрови. Каждое слово, — удар в грудь. Кажется, сердце кто-то рукой схватил и давит, сжимает в кулак, а я уже и не дышу.

— Твой отец такого мне наговорил. Я рада, что, наконец, вас с Лешей ничего не связывает. Детей у вас нет, и, слава богу. Потому я счастлива, что ты поступила именно так, и развязала мне руки. Если помнишь, я с самого начала была против вашей свадьбы. Даже с Ваней скандалила, но он встал на твою сторону. Теперь и он увидел, какую невестку заимел. Не смей приближаться к моему сыну. Поняла? Если ты заявишься к нему, когда приедешь, клянусь, я от тебя живого места не оставлю. Я тебя такой же калекой сделаю. Будь ты проклята. Наконец-то, я могу это сказать. Господи, наконец-то. Я слишком долго ждала этого момента. Ты уничтожила ему жизнь. У него девушка была. Я души в Яне не чаяла, но тут ты появилась, и он слушать меня не стал. Больше не виделся с ней, и на звонки не отвечал. Все ты. Не будет тебе счастья, дрянь. Не будет никогда. За то, что бросила его, тебя не я прокляла, — это кара от Всевышнего. Он тебя еще не так накажет. Ползать будешь,