Смоленское направление. Книга 2 - Алексей Борисов

Когда к одиннадцати часам наша троица вышла к посёлку, Снорька заметил одинокую женщину, с вязанкой хвороста за спиной и подъехал к ней. Женщина еле передвигала ноги и останавливалась передохнуть через каждые десять шагов. Пронизывающий ветер буквально валил её с ног.

– Красавица! Немцы есть в деревне?

– Господи! Ангел спустился с небес. – Успела произнести женщина и свалилась на снег, потеряв сознание, приняв Снорри, одетого в белую накидку и с такого же цвета попоной на лошади за посланца свыше.

– Вот тебе раз. – Свей соскочил с лошади и растёр лицо упавшей снегом.

Спустя минуту, дяглинка пришла в себя. Снорька отрезал маленький кусочек сала от своего пайка и вложил в рот женщине. Кожа и кости, даже венки видны на исхудавшем лице, и только текущие слёзы из глаз, говорили – в теле ещё теплится жизнь. Хурстут[49] был перепачкан кровью и аккуратно зашит в нескольких местах. Видимо носовое кровотечение было частым, раз заштопать порванную одежду времени хватило, а отстирать – нет.

– Как звать тебя? – Спросил у женщины, давая ей таблетку глюкозы. – Разжуй и проглоти, это предаст сил.

– Suuгot[50].– Прозвучало в ответ на странной смеси финно-угорского языка. Специалист бы опознал явную примесь ижорского диалекта, так что, разговаривать с ней мог только Снорька.

Разжевав сладкую таблетку глюкозы, женщина окончательно пришла в себя. Звали её Лауха какая-то. Снорри так и не смог перевести её полное имя, пояснив, что дано оно по названию зверушки с мягкой шерсткой, о котором свей, только слышал, но никогда не видел, да и понимает он её с пятого на десятое. Девушке было восемнадцать лет, дом, где она жила находился на окраине и кроме матери и старшей сестры никого в живых не осталось. Я начертил на снегу крест и тыкнул в рисунок кончиком сабли, попытался узнать, где обитает неприятель, прося объяснить хотя бы жестами.

– Хрестос. – Произнесла Лауха с ненавистью и показала рукой в сторону деревни.

Збигнев Бжезинский доедал свою похлёбку из сваренного зайца, обмакивая сухарь в варево. По плохо выбритому подбородку текли слюни, но это, ни сколько не беспокоило монаха. Перед ним на коленях стояла маленькая девочка, голодными глазами посматривавшая на еду и просила на своём языке, оставить хотя бы одну косточку.

– Жрать хочешь? Читай молитву, тварь! – Прохрипел Збигнев и закашлялся, супчик попал не в то горло.

Девочка не поняла польскую речь, но решила, что от неё хотят того, что монах совершил с её сестрой. Ребёнок покорно приподнял рубаху и уткнулся головой в земляной пол, посыпанной соломой.

– Кхе! Кхе! Такая молитва тоже пойдёт. – Бжезинский утёр рукавом грязный рот и встал из-за стола, трогая рясу ниже пояса. – Буду отпускать тебе грехи.

Караульных в деревне не было, оккупанты сидели по избам, наслаждаясь своей властью. Лауха проводила нас до своего дома, показала один палец, а затем поднесла второй, изображая крест.

Парамон остался с лошадьми, а мы со Снорькой отправились воздавать по заслугам. Первого поляка свей удавил, пока тот спал на лавке. Гадёныш даже крикнуть не успел, когда Стурлассон схватил его за горло, только ножками короткими засучил, да лужу под себя пустил.

– Не дёргайся. Многое я в своей жизни повидал, сам зло творил, но что б такое …, Лауха, он твой.

Девушка подошла к лавке, пристально посмотрела на труп, зачерпнула земли с пола и с силой затолкнула комок в раскрытый рот насильника.

– Там, – девушка показала пальцем вверх, – он не сможет ничего сказать.

Перед тем, как войти в дом, Лауха показала нам свою голую спину, на которой калёным железом был выжжен крест. Вот так, крестоносцы крестили Водь. Снорри тогда ничего не сказал, только кивнул головой и теперь спокойно смотрел за древним языческим обрядом.[51]

Мать девушки находилась рядом, поглаживала вынутый из схрона амулет и улыбалась. Я показал на мертвеца, сотворил пальцами крестик, провёл ладонью по горлу и изобразил с помощью указательного и безымянного пальцев ходьбу, мол, надо идти к остальным.

Старушка кивнула, подошла к дочери, что-то сказала ей на ухо, потрогала нас за нос и поклонилась. Благословление было получено. Лауха повела к соседним избам, и следующим домом был как раз тот, где осквернял землю своим присутствием Бжезинский.

Монах почти пристроился к ребёнку, но что-то ему мешало. Нужен был страх и мольбы о пощаде. Без этого, мысли путались, и желаемого вожделения не приходило.

– Умоляй! Проси о пощаде, исчадие ада! – Заорал насильник.

– Мамочка! Помоги! – Закричала девочка. Нож негодяя срезал прядь волос и дотронулся до уха.

В этот момент дверь распахнулась, но из-за крика жертвы Збигнев ничего не услышал. Волна удовольствия прокатилась в его безбожной душе. Сатана в рясе почувствовал безграничную власть над крохотным тельцем беззащитного ребёнка.

То, что я увидел, ввергло меня в ступор. На долю секунды сознание помутилось. Мне приходилось убивать, видеть, как это делают другие, но подобное издевательство над ребёнком предстало перед глазами впервые.

– Скотина! Получай! – Вошедший за мной Снорька подтолкнул меня, и я прыгнул на насильника, позабыв о винтовке.

Я не видел лица монаха, только тёмное пятно. Не почувствовал и как нож Бжезинского воткнулся в броню жилета, как Снорри вцепился в мою спину, пытаясь оттащить от избитого растлителя.

– Мразь! Никогда! Не смей! Прикасаться к детям! – Каждый выкрик сопровождался ударами кулаков. Слюна потекла у меня изо рта, слов уже не было, только рычание.

На помощь Стурлассону пришла Лауха. Вдвоём они оттянули меня, при этом Снорьке досталось по рёбрам, но броня и ватник сгладили удар.

– Лексей! Ты ему глаза выбил. Остынь. – Свей посадил меня на землю, прислонив к стене дома. – Лауха, быстро принеси снега.

Дяглинка выбежала во двор, и тут же вернулась, неся в пригоршнях крупный снежок.

– Кому? – Лауха посмотрела на лежавшую девочку с задранной рубахой, потом перевела взгляд на меня и завершила поворот головы, уставившись на Снорьку.

– Лексею лицо разотри. С девочкой всё в порядке. Не успел гад.

– Ага, сейчас, только …, – Лауха подскочила к лежащему монаху и пнула его ногой, со всей силы, на которую была способна.

После снежного умывания я успокоился. Извращенец-монах был ещё жив, но лежал в отключке. Глаза его были целы, а вот лицо походило на отбитый кухонным молотком кусок мяса. Привязав Бжезинского к лавке, используя его разорванную на полоски рясу, мы отправились к следующему дому. На этот раз, первым в дверь вошла Лауха, якобы навестить соседку.

– Смерть к вам пришла. – Сообщила женщина поляку, сделав шаг вправо, уступая место Стурлассону.

– Бумц! – Болт арбалета воткнулся в грудь крестоносца.

Второй оккупант схватился за лежавший на столе нож, и выронил его, заметив ещё одного вошедшего гостя.

– На колени! Живо!

Растерявшийся поляк медленно опустился на колено, поглядывая одним глазом на лежащие в углу доспехи, прикидывая, успеет ли он добраться до топора.

Не успел. Может и был Яцек до знакомства с Бжезинским хорошим человеком, храбрым воином, заботливым отцом и неплохим скорняком, да только с кем поведёшься. Людей среди оккупантов не было, всё человеческое в них давно выгорело, вместе с костром, в котором сгорели двенадцать дяглинцев, запертых в сарайчике напротив кузни. Изуверы-каратели платили по долгам. Как потом платили их потомки, сжигавшие целые деревни во время Великой войны. И не один суд в мире, не сможет обелить их зверства. Ни один порядочный человек не подаст им руки, слушая враньё про освободительное движение. Ибо нет места на земле нелюдям.

Девять из десяти орденцев были убиты прямо в домах. Помогла погода, никто не высовывал нос на улицу. Сильный порывистый ветер стал потихоньку ослабевать и дяглинки вынесли тела убитых, сложив их возле кривой часовни. Полуголый Сбигнев так и остался лежать привязанный к лавке в избе матери Лаухи. Обходя этот дом, случайно наткнулся на козий череп, и тут в голове возникла идея. Пока никто не видел, отсёк кончики рожек и положил их в поясную сумку. Дело оставалось за малым, главное, чтобы клей не подвёл.

Парамон со Снорькой волокли Бжезинского с кляпом во рту к его часовне. На голове насильника была надета шапочка с тесёмками, но пленник всё время мотал головой, пытаясь её сбросить. Возле церквушки росла осина, к ней его и привязали.

– Снорька, переводи. – Попросил стоящего рядом со мой свея.

– Постараюсь. – Ответил Стурлассон.

– Дяглинцы! Сегодня новгородское войско под предводительством храбрейшего боярина Пахома Ильича освободило вашу деревню от ненавистных захватчиков. Голод, смерть и унижения принесли вам враги. С этим покончено. К осине привязан нелюдь, насиловавший детей, сжигавший мужей и вравший, что он посланник Христа. В своих проповедях он не раз упоминал дьявола, указывая, на его рога, растущие из головы. Так знайте, он и есть дьявол. – Я подошёл к привязанному монаху и снял с него шапчонку. На выбритой макушке торчали два костяных нароста.