Отпущение грехов - Фрида Митчелл

Гейл вспомнила кошмарные часы, которые ей довелось провести с одним из первых своих пациентов после переезда в Оуквуд. Она сумела немного облегчить ему боль, но в остальном была совершенно беспомощна. Это было невыносимо. Ей бы не хотелось видеть Спенсера на месте того человека.

Она подняла взгляд.

— Я не могу позволить себе остаться в Оуквуде, — сказала Гейл, сознательно отстраняясь от чувств, которые грозили задушить ее. Она хотела бы ощущать лишь небольшое сожаление, но в глубине души знала, что сосущая пустота под ложечкой вызвана вовсе не мыслью об отъезде из Оуквуда, а необходимостью расстаться с Эндрю. Конечно, она будет тосковать по Оуквуду и людям, которые за два года стали ей родными. Но Эндрю? Ее чувство к нему оказалось более сильным, чем думала Гейл. И куда более сильным, чем она была готова признать.

Она днями и ночами твердила себе, что их связывает лишь постель, однако отношения с Эндрю были гораздо более серьезными и глубокими, чем простой секс. Но достаточно ли этого, чтобы всерьез думать о возможности остаться в Оуквуде? Эта мысль заставляла ее нервничать, как ту скаковую лошадь, о которой говорил Спенсер.

Смешно… С каких пор она стала принимать решения, думая о других?

Ответ был кристально ясен. С тех пор как исчез Крис. А потом появился Эндрю. Если она останется, то никогда не увидит брата. Впрочем, переезд в Нью-Йорк тоже не давал ей никаких гарантий на встречу с Крисом. Если она уедет, то их роман с Эндрю закончится и она никогда не узнает, было ли это чувство настоящим. Романы на расстоянии не бывают долгими. Пытаться сохранить их только даром тратить время. Так что и пробовать не стоит.

Гейл сделала глубокий вдох и ощутила облегчение. Как бы ни уговаривал ее Спенсер остаться, она уедет. Ей нужно думать о себе и своем будущем. Но что, если…

Она мысленно одернула себя. Нет, никаких «если»!

— Мой контракт с правительством предусматривает погашение большей части банковской ссуды на учебу, — сказала она Бартоломью. — И все же я еще должна вернуть солидную сумму. А вы должны будете потратить большие деньги на лечение и не сможете платить мне столько, сколько предлагают в Нью-Йорке. — Ну вот и все. Наконец-то найден убедительный аргумент. Еще немного, и она сумеет убедить саму себя.

— При чем тут жалованье? Я хочу продать тебе клинику. Все до последнего термометра, который вставляют в задний проход.

Гейл уставилась на Спенсера, потеряв дар речи.

— Я не могу себе этого позволить, — наконец сказала молодая женщина, когда к ней вернулся голос. — Одной необходимости вернуть ссуду достаточно, чтобы мечта о покупке клиники лопнула как мыльный пузырь.

— Откуда ты знаешь? — проворчал Спенсер, отметая ее доводы решительным взмахом руки. — Мы еще не дошли до дела.

— Устоявшаяся медицинская практика стоит недешево. Вы тоже какое-то время работали вдали от Оуквуда. Сами знаете, сколько денег требуется, чтобы стать хотя бы партнером практикующего врача. А чтобы стать единственным врачом в данной местности, нужно заплатить в десять раз больше.

Он встал, снова подошел к каминной полке и еще раз обвел взглядом фотографии.

— Ты знаешь, кто эти люди? — спросил Спенсер. Потом взял фотографию в самодельной деревянной рамке и протянул ей.

Гейл увидела улыбающуюся девушку с широко расставленными карими глазами. Сколько ей? Лет семнадцать? Но сама фотография намного старше. Ее длинные светлые волосы были перехвачены на лбу кожаной лентой; под кожаной курткой того же шоколадного цвета была оранжевая крестьянская блуза с галстуком, на хрупкой шее красовалось несколько рядов разноцветных бус.

Гейл пожала плечами и протянула рамку Спенсеру, так и не поняв, что заставило Бартоломью показать ей снимок тридцатилетней давности.

— Все они — мои пациенты. Каждый интересен по-своему, но эта девочка… я ее никогда не забуду.

Спенсер посмотрел на портрет с нежностью, которая проявлялась только в отношении к больным. Именно это заставляло Гейл восхищаться стариком, хотя тот отказывался относиться к своей молодой помощнице с профессиональным уважением, которого она вполне заслуживала.

— Это случилось через пять лет после смерти моей жены. В ту ночь разыгрался небывалый шторм, — негромко и задумчиво сказал он. — Не ураган в полном смысле этого слова, но самый ужасный из тропических штормов, которые мать-природа насылает на Оуквуд последние пятьдесят лет. На одной из сельских дорог произошла авария. Группа подростков возвращалась домой после концерта рок-группы. Дорога была такой плохой, что они ничего не видели и лоб в лоб столкнулись с машиной, ехавшей навстречу.

— В ту ночь шторм унес жизни полдюжины детей, — немного помолчав, продолжил он. — Эта девочка оказалась единственной, кто выжил. Мы не могли отправить к ней «скорую помощь», потому что дороги были размыты. Слава Богу, шериф как-то сумел пробиться и привез ее ко мне.

Спенсер провел пальцем по краю рамки, не сводя глаз с фотографии.

— Ее звали Пегги Фаулер. Когда девочка оказалась у меня, от нее почти ничего не осталось. Я делал все, чтобы спасти малышку, но не слишком преуспел. Мне удалось только немного подштопать ее и облегчить страдания.

Старик откашлялся.

— Я не отходил от нее всю ночь. В клинике не было никого, кроме нас двоих. Мы даже не могли связаться с ее родителями, потому что телефонная связь была оборвана, а дороги размыты. Когда Пегги немного полегчало, она поведала мне свою мечту, которой, как я знал, не суждено было сбыться. И даже извинилась за злые слова, сказанные ею в раннем детстве, когда я делал ей прививку. — Вспомнив этот случай, Спенсер слабо улыбнулся, и его морщинистое лицо смягчилось. — Она умирала семь часов.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросила Гейл, когда Спенсер умолк.

Он поднял на Гейл глаза, полные боли.

— После смерти Джеффри и моей жены я застегнулся на все пуговицы и решил, что больше ничто не может причинить мне боль. И в ту ночь я ощущал только выброс адреналина в кровь, который происходит в критических ситуациях. Девочка умирала, а я сидел рядом и слушал ее. Она говорила, что после выздоровления уедет в Сан-Франциско и станет там фольклорной певицей. Я слушал ее, но ничего не чувствовал.

Гейл пожала плечами.

— Какое это имеет отношение ко мне?

Спенсер на мгновение закрыл глаза, словно боль от воспоминаний стала нестерпимой. Когда старик снова поднял веки, в его взгляде была не боль, а печаль.

— За несколько минут до смерти она сжала мою руку. Для умирающей у нее была удивительно сильная хватка. А потом умерла, так и не разжав пальцы. Я просидел с мертвой Пегги больше часа. И тут выдержка изменила мне. Я рыдал как баба.