Кот в сапогах - Патрик Рамбо

— Ты с ума сошла, разве можно в таком непристойном виде ухаживать за этими бедолагами?

— А, это ты… Может, ты считаешь пристойным состояние, в которое привели этих, как ты сказал, бедолаг?

Он наклонился, поднял с пола небрежно оброненный женой редингот, помог ей надеть его и самолично застегнул на все пуговицы до самого горла. Заметив на одежде Делормеля кровавое пятно, она тихонько вскрикнула:

— Тебя зацепило? Пулей?

— Нет.

— А это что у тебя на бедре?..

— Да кровь гусара, которого я тащил.

Но тут подвезли новую порцию, и Розали бросилась к раненым, которых уже распихивали с грехом пополам куда придется. Она металась от одного к другому. Сент-Обена среди них не было, но привезут ли его, даже если найдут? Она здесь не видела ни одного мюскадена. Похоже, их бросили подыхать на мостовой? Представив, как ее любовник со вспоротым животом валяется где-нибудь в переулке, она воспользовалась тем, что опустевшая повозка была готова отправиться за новым грузом раненых и убитых, и незаметно проскользнула в сопровождающую ее группу жандармов и фельдшеров; они несли носилки и факелы, двигались молча не позволяя себе ни единого слова. Повозки покатились по улице Карусели, потом по улице Эшель, свернули налево, на улицу Сент-Оноре. Перед церковью Святого Роха рядами лежали трупы, так их разложили волонтеры генерала Беррюйе. Откинув задние стенки повозок, люди с носилками спрыгивали на мостовую. Розали одолжила у якобинца во фригийском колпаке его фонарь и пошла вдоль рядов мертвых тел, склоняясь над каждым. Добравшись до третьего ряда, вдруг отшатнулась и уронила фонарь. Она узнала Дюссо, неразлучного друга Сент-Обена. Его сразила картечь, Сент-Обен наверняка был с ним, однако его тела здесь нет; выходит, он спасся? Или его уже затолкали в повозку с другими покойниками?

— Э, парень, — окликнул ее ветеран, — да ты, видать, раскис?

— Мне показалось, что я вижу знакомого, — пролепетала Розали.

— Ты что, водился с напудренными кривляками вроде этих?

— А там, в церкви, больше никого нет?

— Вот уж чего не знаю, мой мальчик. Сходи да посмотри.

Розали стремглав взбежала на крыльцо со своей лампой. Вошла в искореженный портал. Она шла вдоль притворов с запертыми решетками, обшаривала темные углы, и осколки расстрелянных витражей громко хрустели у нее под ногами. Храм был пуст. Когда она вышла, повозок перед церковью уже не было. Исчезли и трупы. Зато в тупик Дофина входила новая процессия. Это были рабочие команды со своим инструментом — с корзинами, метлами, мешками штукатурки. Они без промедления принялись устранять ущерб. Им предстояло срочно заделать выбоины в колоннах, причиненные артиллерийским обстрелом, замазать следы пуль на стенах, подмести церковную паперть, соскрести пятна черной, уже запекшейся крови, убрать осколки витражей. Любопытные, что нахлынут сюда, едва рассветет, спеша поглазеть на место событий, не должны увидеть ничего этого. Только мирные улицы без всяких следов сражения.

Когда началась пальба, Сент-Обену выпали разом и большая удача, и горестная утрата. Случилось так, что на церковном крыльце Дюссо оказался прямо перед ним. Первый же залп стал для юноши роковым. Сент-Обен, кашляя и задыхаясь от дыма, подхватил его на руки, кое-как дотащил до портала. Внутри церкви он прислонил своего друга к ограде придела и застыл в полной прострации, стоя на коленях на холодных плитах, безразличный к пушечным залпам, грохочущим снова и снова. Мюскадены метались взад-вперед, искали выход; маленький кюре, жирный, как раздувшийся паук, тряс Сент-Обена за плечо:

— Уходите отсюда, сударь! Бегите!

— Это мой брат, — пробормотал Сент-Обен, все еще сжимая Дюссо в своих объятиях.

— Нет, сударь. Он был вашим братом.

— Это мой брат…

— Он не воскреснет, — суровым тоном проповедника сказал маленький кюре. — Поспешите! Они не прекратят стрельбу, а живые королю нужнее, чем мертвые.

— Нужнее? Зачем?

— Не делайте глупостей, сударь, уходите!

И Сент-Обен встал. Он был исцарапан осколками, что сыпались на пол окружающей хоры галереи. Несколько порезов. Сущие пустяки.

— Выход здесь! Здесь!

Маленький кюре надсаживался, во все горло скликая уцелевших и подталкивая их к двустворчатым дверям ризницы.

Как только мюскадены выбрались наружу, они тотчас разбежались кто куда по ближним улицам; многие побросали свое оружие и патронташи, которые теперь лишь без толку обременяли, и растеряли свои неудобные шляпы. Одни удирали в сторону рынка, что недавно устроили на месте разрушенного Якобинского клуба, другие бросились к улице Гайон, спеша кружным путем возвратиться к себе домой. Сент-Обен с кучкой приунывших роялистов свернул в проезд Сен-Гийом, он шагал быстро, размашисто, миновал, уже запыхавшись, улицу Закона, параллельную занятой войсками Вивьен; со стороны Пале-Рояля доносилась стрельба, какие-то взрывы. Большая часть его злополучных спутников уже рассосалась, юркнув в подъезды многочисленных гостиниц с меблированными комнатами, чередой тянувшихся до самых бульваров — «Лондонская», «Шартрская», «Цирковая», «Отель Кале»… В меблирашках участники проигранной битвы торопились переодеться и отдохнуть. А Сент-Обену больше жить было негде. И потому он шагал дальше вместе с двумя не в меру заметными, трясущимися от страха мюскаденами — подмастерьем цирюльника и клерком из конторы. Он не знал даже их имен. Думал о Дюссо — если бы убили его, Сент-Обена, как поступил бы друг? Тоже постарался бы выкрутиться, спрятаться, спасая свою шкуру от безымянного погребения в общем рве? Сент-Обен чувствовал себя трусом. Он был сам себе гадок и мучительно искал оправданий. Борьба теперь примет новые формы, его долг — выжить. Он воображал, что призрак Дюссо здесь и одобряет это, он почти слышал его голос. Но такие наигранные помыслы не утешали. Ведь, как ни крути, тот самый генерал Буонапарте, что заинтриговал его и обольстил, убил его лучшего друга.

Беглецы подошли к знаменитому ресторану мадемуазель Клариссы, комедиантки; в мирные времена под здешним кровом устраивались тайные собрания роялистов и их встречи с эмиссарами из Лондона. Сквозь пыльные стекла витрины, подсвеченные изнутри отблесками огня, горящего в камине, Сент-Обен различил какие-то силуэты, когда же он толкнул дверь и вошел, его поразила обыденность голосов и смеха посетителей: мятеж не спугнул тех, кому вздумалось зайти поужинать здесь, в сотне метров как от монастыря секции Лепелетье, так и от театра Фейдо, где сегодня, может статься, играют какой-нибудь фарс. Парижане теперь относились к драмам легко: смерть, гул набата, барабанный бой и грохот орудий более не смущали высший свет. Сент-Обен вошел в залу первым, за ним тащились два растрепанных мюскадена. Никто не соизволил даже заметить их появления, похоронные физиономии и беспорядок в одежде, никого не побудили и головы повернуть. Посетители громко переговаривались. Сотрапезники уписывали гренки с кусочками жареной индюшатины — официант принес индюка уже разделанным. В сторонке толстый буржуа, от которого так и разило деньгами, подливал вина в рюмку проказницы в древнеримской тунике, хотя девица без того уже была навеселе. Другие хохотали над забавными анекдотами или фривольными сплетнями, которые клялись никому не пересказывать, хотя уже завтра над ними будет ржать весь город. Эти блаженные похрапывали, с наслаждением развалясь в креслах, прыскали со смеху, осушали графины, взамен которых им тотчас приносили полные, то и дело слышались веселые крики собутыльников: «Эй, а твое вино испарилось!» Они расстегивали жилеты, рыгали, а некоторые парочки в глубине залы даже обнимались у гигантского камина, где на длинных вертелах запекались тушки домашней птицы.

У Сент-Обена щемило сердце. Парижане развлекались в то самое время, когда армейские пушки расстреливали молодежь. Чего ради погиб Дюссо?

Но тут метрдотель, одетый под старину, предложил ему подняться со своими спутниками на второй этаж. Мадемуазель Кларисса сейчас на сцене, приходится развлекать веселую публику, которая осталась равнодушной к последним событиям, но она оставила распоряжения. В гостиных второго этажа за плотно закрытыми ставнями царила печаль. Мюскадены, прежде них добежавшие до этого надежного приюта, сидели у столов перед жарким из дичи и бутылками с вином, но ни к чему не притрагивались, пережитые бедствия отбили им аппетит, все были подавлены до такой степени, что и говорить ни о чем не могли — только перечисляли имена убитых друзей. Пасторе, студент-медик, еще сегодня утром такой нарядный в своем жилете в горошек, мрачным голосом повествовал о паническом бегстве защитников секции Лепелетье, которые пустились врассыпную при первом попадании ядра, разрушившего их баррикаду, которую они считали неприступной. Самые ярые роялисты вроде Делало и Батца улепетнули в два счета, как они выражаются, «чтобы сохранить себя для подполья». Сент-Обен рассказал, как Дюссо сразила картечь на ступенях Святого Роха; Дюссо знали все, его свирепые тирады были на слуху каждого, он внушал почтение, отныне всему этому пришел конец — они чувствовали себя разбитыми, разочарованными, ненужными, им казалось, что их предали.