Плеть темной богини - Екатерина Лесина

– А тут все как раньше почти! – Юленька щелкнула выключателем, и лампочки, пару раз мигнув, все же не лопнули, но засияли ярким ровным светом. – Тут две комнаты. И кухня.

– И воняет, – Дашка помахала перед носом журналом, предусмотрительно захваченным из машины. – А пыли сколько…

Пыли и вправду было в достатке. Ровным слоем она покрывала блестящую секцию и выставленный в ней хрусталь, обложки редких книг и книжные полки, стеклянную вазу с синими хризантемами и покрытый кружевной салфеткой телевизор. Пыль лежала на полу, собираясь в углах пушистыми серыми клубками, пыль пропитала ковер и теперь при каждом шаге поднималась серым облачком. Пыль проросла в воздухе и забивала легкие, вызывая приступ кашля.

– Юлька, я окно открою! И балкон!

Пыльные занавески шелохнулись, и Дашка снова закашлялась.

– Давай я, – предложил Баньшин, оттесняя ее. – Тут рамы заедают, наверное, от старости.

Услужливый, хотя… А почему нет? Если он сейчас не друг, то не значит, что совсем сволочь.

– Я здесь всего один раз была… Зоя Павловна у нас жила и ночевала тоже. А детей у нее не было, – Юленька провела пальцем по выпуклому глазу телевизора, оставляя темную линию в пыльном покрове. То ли рана, то ли царапина, но уж точно – след.

– И ты не интересовалась, что стало с квартирой?

Удивленное выражение, словно эта мысль, что о чужом имуществе следовало бы позаботиться, впервые пришла Юленьке в голову.

– Я не подумала… я честно не подумала, что… – оправдывается и отворачивается. – Я не уверена, что имею право на нее. Я ведь никто. Формально никто. И у квартиры может быть хозяин.

– Если бы, – Дашка возилась с запором на балконной двери. – Если бы был, он бы тут жил. Или сделал что-нибудь… уборку, к примеру. Нет, Юлька, он прав, тут такое запустение, что… вон, на кактус глянь, сдох.

На подоконнике в темном горшке желтый ежик печально щетинился иглами. И вправду сдох.

– Так что твоя бабуля в очередной раз номер отколола, квартирку вроде и завещала, а тебе не сказала. Крутая находка.

– А коммунальные? – Баньшин в очередной раз оттеснил Дашку. С засовом он управился быстро, а вот с дверью, отсыревшей, старой, просевшей и намертво вросшей в проем, пришлось повозиться. – Кто платил коммунальные?

– Кстати, да. Кто?

– Ну… наверное, из фонда. За ту квартиру платят из фонда, бухгалтер занимается, – Юленька села на стул. – Может, и за эту тоже. Только почему он мне не сказал?

И сама же себе Юленька ответила: потому что так повелось, что говорить ей о чем-либо серьезном не считают нужным. Зачем? Дело сделано, так стоит ли загружать кукольную головку ненужными подробностями?

И кажется, все вокруг догадались о Юленькиных мыслях и согласились с ними.

– Юля, – Дашка громко чихнула и, мазнув по носу тыльной стороной ладони, чихнула снова: – Черт! Юлька, ты можешь позвонить этому типу? Ну бухгалтеру… Черт! Не могу, когда пылища такая!

– Лучше будет, если ты позвонишь не бухгалтеру, – сказал человек-рыба, глядя в глаза. – Лучше, если позвонишь кому-нибудь из попечителей, скажем…

Она не хочет! Не ему!

– …и спросишь, на тебя ли одну оформлен фонд. Ну то есть одна ли ты наследница. И если одна, то не было ли иных, оговоренных Стефанией, отчислений на чье-либо имя.

– В каком смысле? – заинтересовался Баньшин, отходя от окна. – Ты предполагаешь…

– Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело. Юля, звони.

Нет, не сейчас! Она не хочет вообще звонить, а сейчас это нежелание особенно остро.

– Сейчас. Пока Магда не приехала. А ты, Сергей, коль не трудно, тоже позвони, узнай вот что. В Волгограде некогда был такой криминальный авторитет, кличка Григ, имени-фамилии не знаю. Пробей, что с ним случилось. Жив ли. Точнее, вправду ли умер, и если да, то как. А еще пробей, нет ли чего-нибудь на…

– Надеюсь, ты знаешь, чего делаешь, – спокойно сказал Сергей Миронович, выслушав просьбу. – И что эта вся хренотень в конечном итоге сложится во что-то удобоваримое.

– Я тоже надеюсь, – не слишком-то уверенно пробормотал человек-рыба. И Юленьке подвинул свой телефон: – Давай, солнце, я записал номер. И если будет рыпаться, пригрози пойти к его жене.

Но Павел Ильич против ожиданий попыток избежать ответов не делал, более того, он говорил так ясно и четко, словно давно уже ожидал подобного звонка и именно этих, странных для Юленьки вопросов, которые шепотом подсказывал Илья.

А ответы удивили. Ответы удивили настолько, что Юленька окончательно перестала понимать происходящее. Но вот Илья, кажется, был вполне удовлетворен.

– Ну и что, объяснишь, что происходит? – громко спросила Дашка, в очередной раз чихнув. И именно в этот момент раздался звонок в дверь. Приехала Магда.

В отличие от многих, Семен Ильич был скорее исключением в том плане, что никогда не пытался маскировать сущность свою, он непостижимым образом умудрялся уживаться с нею. Он был не лишен обаяния, которое тем не менее нисколько не компенсировало мертвую хватку, из-за нее-то Данцеля за глаза называли Акулой.

Он и внешне походил на акулу: узкий скошенный лоб с тонкими ниточками блеклых бровей, что сливались по цвету с кожей, широкий вытянутый нос, короткая верхняя губа, обнажавшая и десны, и ровные красивые зубы. И в довершение облика – вялый подбородок, короткая шея, отчего кажется, будто лысоватая голова Семена Ильича является естественным продолжением туловища, по-рыбьи узкого, обтекаемого.

Акульими были и привычки: неспешное приближение, круги и замершая в ожидании атаки жертва, уже понимающая, что встречи не избежать, и парализованная этим пониманием. Но Семен Ильич не спешил, порой он позволял себе отойти, даруя иллюзию избавления, порой совершал бросок сразу…

Меня он съел в один глоток.

– Ах, милочка, такой женщине не идет одиночество… и ваш супруг все еще живет надеждой на возвращение… не стоит его дразнить.

Прикосновение холодных губ к руке, пальцы, щекочущие ладонь, выразительный взгляд и осознание неизбежности будущего, одноколейного, такого, в котором не останется жизни без Семена Ильича.

И снова свадьба. Всеобщее удивление выбором Данцеля, но тихое, почтительное – не приведи господи заметит и обидится. Новая квартира, чистота и позолота, музейный покой и, как ни странно, несколько лет спокойной жизни.

Стигийский пес Данцель не трогал своих.

– Понимаешь, милочка, в этом мире и так предостаточно грязи, чтобы еще и в дом тащить. Так делают глупцы…

Себя он считал умным, впрочем, он и был умным, иногда даже мудрым, а порой – пугающе наивным. Пожалуй, в то время я была счастлива. Да, не любя, не испытывая душевного трепета и дрожи, четко осознавая, что супруг мой – чудовище и сбежать от него вряд ли выйдет, но…

Но клетки бывают комфортны, а чудовища способны на человечность.

Именно Семен Ильич, которого я и после свадьбы продолжала называть по имени и отчеству, рассказал о стигийских псах, Гекате и Плети.

– Смотри, – он отвел меня в комнатку, которая обычно оставалась запертой, и ключ Данцель носил с собой. Пять квадратных метров. Мощные лампы и сейф в углу. Полки от пола до потолка, разделяющие пространство на множество ячеек разного размера. Предметы.

– Смотри, милая… – Данцель боком переступил высокий порог и подал руку. – Хорошо смотри…

На что? Собрание черепков? Краснота обожженной глины и редкие пятна белого и черного? Или нечто несуразное, похожее на комок изломанного, изжеванного металла. А вот нож на кривой рукояти, лезвие поточено до того, что выглядит кружевным.

– Это все настоящее, – шепотом сказал Семен Ильич, касаясь ближней полки, кончиками пальцев провел по дереву, но дотронуться до статуэтки – серый кусок мрамора, в котором угадывались очертания фигурки, – так и не решился.

– Вот, – наклонившись, он вытащил другую фигурку, столь же уродливую, сколь и притягательную. Три женщины, сросшиеся спинами, близнецы и отражения друг друга. – Геката!

Так я впервые услышала ее имя.

– Геката, владычица дорог и перекрестков, королева мертвых, безлунными ночами покидающая степи Гадеса, чтобы бродить по земле, вселяя ужас и порождая безумие. Стигийские псы и души умерших – вот ее свита.

Как он это говорил! С нежностью, с искренней верой, с любовью. Как он держал статуэтку, касаясь столь ласково, что я испытала неожиданный приступ ревности. К ней, к трехголовой богине, ушедшей в забвение вместе с остальными богами и героями древнего мира.

– Бежит стая по следу, и никому, будь то зверь, человек или даже бог, не уйти от них… только Геката властна над стаей, в ее руке сила, в ее руке плеть страстей человеческих. Была в ее… – вдруг оборвал рассказ Семен Ильич и, сунув статуэтку на место, поманил за собой, к зеленому кубу сейфа, что занимал весь угол комнаты. Он долго возился с шифром, потом с ключом, я ждала. Я не знала, что именно увижу, да и, признаться, в тот момент не понимала, зачем вообще нужна эта комната, эти черепки, эти сказки о забытых днях. Но вот дверца бесшумно отворилась, и Данцель, циничный Данцель, опасный Данцель, преклонил колени.