Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле

тем далее влюбленность улетает:

едва лишь сладости ее вкусивши,

он уж раскаиваться горько начинает.

Фабьелло

Ох, горе бедному душой и плотью,

попавшему в капкан любви проклятый.

Слепец[165] жестокий радости дает щепотью,

а муки щедро меряет лопатой!

Яковуччо

А вот поэт несчастный:

он, что твой фонтан,

октавы льет и плещется сонетом,

переводя бумагу и чернила,

он сушит мозг, трет локти, губит дни—

только затем, чтоб глупая толпа

сочла его оракулом для мира.

Он ходит как безумьем одержим,

он безутешен, худ от истощенья,

обдумывая замыслы поэм,

плетущихся в его воображенье,

средь улицы вещает сам с собою,

нанизывает новые сравненья без конца:

«глаза, как городá, ресничных стен в зубцах»,

«цветов поток бурлящий над листвою»,

«о волны, что так погребально воют!»,

«скользящих грез одушевленные пиропы»,

«о иномирность, о пребеспредельный дар!».

Но помещенный в чашечку для пробы,

плеснешь, и— пшик! рассеется, как пар.

«Ах, что за стих!»— за пару глупых слов

он рад служить хоть до последних дней;

«Ах, что за мадригал!»— растаять уж готов.

Чем толще ворохá исписанных листов,

тем тоньше талия и ребра тем видней…

Тех славит, кто ни в грош его не ставит.

Тех возвышает, кто ему грозит.

Тем памятник навеки воздвигает,

кто полчаса ему не уделит.

Ночей бессонных вдохновения лелеет

для тех, кто фиги вяленой ему жалеет!

Как свечка оплавляется, горя,

так век его задешево растрачен;

других бессмертной славою даря,

он сам— от униженья плачет.

Фабьелло

Все верно говоришь! Повывелись в веках,

что, как святой Мартин, носили на руках[166].

Паскудное настало нынче время—

в муку смололи Меценатов племя[167].

Теперь в Неаполе— замечу не без злости—

венчают лавром лишь схороненные кости.

Яковуччо

А вот астролог. Глянь, как важен. Ибо он

слышит: «Пожалуйте сюда!» со всех сторон.

Кто хочет знать, родится ли мальчишка,

кто вычисляет добрый час для дела,

кто— выиграет ли суд, а кто гадает,

не будет ли судьба его злосчастна.

Кто хочет знать, верна ль ему подруга,

кто— не убьет ли молния его…

Так, день-деньской не прекращая лгать,

астролог людям и тогда сгодится,

коль раза полтора случится угадать

и сто раз ошибиться.

Но чашка скажет нам наверняка,

где от известки пыль, а где мука.

Ибо, чертя магический квадрат,

он четырьмя углами не богат;

он, звездные «дома» определяя,

ни дома не имеет, ни дверей;

фигуры сравнивая, бредни сочиняя,

к созвездиям далеким воспаряя,

вниз задницей летит. На склоне дней

уж он не тот. Весь труд его руки—

поддерживать дырявые портки.

Вот где науки истинной примеры:

в прорехи видно астролябию и сферы!

Фабьелло

Меня смешишь ты, братец, против воли;

но много больше смех внушает тот,

кто верит этой пакостной породе.

Рассказывают россказни другим,

но не угадывают сами,

того, кто дышит в спину им.

Смотря на звезды, в яму падают носами!

Яковуччо

А вот другой— и книжник, и мудрец:

он выступает будто патриарх,

по капле, как родник, цедя слова,

но от души плюет на все четыре,

себя считая лучшим в целом мире.

Когда он рассуждает о стихах,

себя равняет запросто с Петраркой.

Коль речь о философии— тогда

он сто очков даст форы Стагириту[168].

Он в арифметике готов побить Кантоне[169],

а рассуждая о военном деле,

разделать Корнадзано[170] под орех.

В архитектуре он Евклида садит в лужу,

а в музыке— легко у Джезуальдо[171]

найдет ошибки в контрапункте. В праве—

готов мозги он вправить Фариначчо[172],

ну а Боккаччо разбранит за стиль.

Он, как паук, плетет сентенций нить,

в его устах совет— как в золоте отлит…

Беда, коль в деле кто его проверит:

ведь он и кеглю выбить не сумеет.

И справедливый суд о нем таков:

дурак, от книг объевшийся верхов.

Фабьелло

Поистине, ослиная надежда—

себе приписывать всезнанье, и мудрец

изрек поистине: «Тот больший есть невежда,

кто знающим себя зовет».

Яковуччо

Вот уж почти конец.

Но как оставлю я без рассмотренья

алхимию с алхимиком! Вот кто

собой доволен, что уж мнит себя счастливцем,

нам обещая через два или три года

добраться до ключа всех тайн природы,

поведая об удивительных вещах,

что выделил в реторте перегонкой,

которые его озолотят.

Но только лишь его положим в чашку,

как будет сразу дело нараспашку:

увидим, сколь наука эта лжива,

увидим, сколь он