Навеки Элис - Лайза Дженова

— Хорошо, я так и сделаю. Спасибо.

Красивая женщина с глазами цвета арахисового масла усмехнулась, как будто удивившись чему-то, потом вздохнула и продолжила складывать детские вещи.

— Мы прошли большой путь, мама.

Элис не поняла, что она имеет в виду.

— Знаешь, — сказала она, — ты напоминаешь мне моих студентов. Когда-то я была консультантом у одного студента. У меня это хорошо получалось.

— Да, получалось. У тебя и сейчас получается.

— Как называется университет, в который ты собираешься поступать?

— Университет Брандейса.

— Это где?

— В Уолтхэме, всего несколько минут езды отсюда.

— А что ты будешь изучать?

— Актерское мастерство.

— Это замечательно. Будешь играть роли в пьесах?

— Да, буду.

— Шекспир?

— Да.

— Я люблю Шекспира, особенно трагедии.

— Я тоже.

Красивая женщина подсела ближе и обняла Элис. Она пахла чистотой и свежестью, как мыло. Ее объятия проникали в Элис так же, как взгляд ее глаз цвета арахисового масла. Элис была счастлива рядом с ней.

— Мама, пожалуйста, не переезжай в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк? Не говори глупости. Я живу здесь. Зачем мне переезжать в Нью-Йорк?

— Просто не представляю, как ты это выдерживаешь, — сказала актриса. — Я не спала с ней почти всю ночь, теперь ничего не соображаю. В три часа я готовила ей омлет с тостами и чай.

— Я в это время не спала. Если бы мы могли сделать так, чтобы у тебя было молоко, ты бы помогала мне кормить моих ребятишек, — сказала мама малышек.

Мама сидела на диване рядом с актрисой и кормила грудью малыша в голубом. Элис держала на руках малышку в розовом. В комнату вошел Джон, принявший душ, полностью одетый, в одной руке он держал кофейник, в другой — газету. Женщины были в пижамах.

— Лид, спасибо, что продержалась прошлую ночь. Мне действительно нужно было поспать, — сказал Джон.

— Папа, как, ради всего святого, ты собираешься переехать в Нью-Йорк и обойтись без посторонней помощи? — спросила мама.

— Я собираюсь нанять домашнего медицинского помощника. Вообще-то я уже начал поиски подходящей кандидатуры.

— Я не хочу, чтобы за ней ухаживали чужие люди. Они не будут обнимать ее и любить, как мы, — сказала актриса.

— Посторонний человек не будет знать ее историю и воспоминания, как мы. Мы можем иногда заполнять пробелы в ее памяти, можем читать язык ее тела, потому что мы знаем ее, — сказала мама.

— Я не говорю, что мы перестанем о ней заботиться, я просто стараюсь быть реалистичным и практичным. Мы не обязаны взваливать все на свои плечи. Через пару месяцев ты вернешься к работе и по вечерам будешь возвращаться домой к детям, которые не видели тебя весь день. А ты будешь учиться. Ты постоянно говоришь о том, какая там интенсивная программа. Том занят хирургией. Вы все будете заняты даже больше, чем раньше, и ваша мама меньше всех хотела бы, чтобы вы ради нее снижали качество своей жизни. Она бы никогда не хотела стать обузой для вас.

— Она не обуза, она наша мама, — сказала мама.

Они разговаривали очень быстро и использовали слишком много местоимений. А малышка в розовом начала проявлять беспокойство и захныкала, это ее отвлекало. Элис не могла понять, что и о ком они говорили, но по их лицам и интонациям догадывалась, что разговор серьезный. И женщины в пижамах были на одной стороне.

— Может, с моей стороны будет разумно взять более продолжительный декретный отпуск. К чему такая спешка? Чарли будет не против, а я смогу быть рядом с мамой.

— Папа, это наша последняя возможность побыть с ней. Ты не можешь уехать в Нью-Йорк, не можешь лишить нас этой возможности.

— Послушай, если бы ты приняла приглашение в Нью-Йорк вместо Брандейса, то смогла бы проводить с ней столько времени, сколько захотела. Ты сделала свой выбор, я — свой.

— Почему мама не участвовала в этом выборе? — спросила мама.

— Она не хочет жить в Нью-Йорке, — сказала актриса.

— Ты не знаешь, чего она хочет, — сказал Джон.

— Она сказала, что не хочет уезжать. Давай, спроси ее. Если у нее Альцгеймер, это еще не значит, что она не знает, чего хочет и чего не хочет. В три часа утра она хотела омлет с тостами и не хотела хлопья или бекон. Ты решил не учитывать ее желания, потому что у нее Альцгеймер, — сказала актриса.

«Они говорят обо мне».

— Это не так. Я делаю все, что в моих силах, чтобы наша жизнь шла правильно. Если бы исполнялись только ее желания, этого разговора вообще бы не было.

— Что, черт возьми, это значит? — спросила мама.

— Ничего!

— Ты как будто не понимаешь, что ее время еще не вышло, думаешь, время, что у нее осталось, не имеет значения. Ты ведешь себя как эгоистичный ребенок, — сказала мама.

Теперь мама плакала, но было заметно, что она разозлилась. Она выглядела и говорила, как сестра Элис Энн. Но она не могла быть Энн. Это невозможно. У Энн не было детей.

— Откуда ты знаешь, что для нее это время имеет значение? Послушай, дело не только во мне. Она прошлая, та, которая была до этого, не захотела бы, чтобы я отступил. Она бы не захотела жить здесь вот так, — сказал Джон.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила плачущая женщина, которая выглядела и говорила, как Энн.

— Ничего. Послушайте, я понимаю и ценю все, что вы сказали. Но я пытаюсь принять решение, которое будет рациональным, а не эмоциональным.

— Почему? Что плохого в том, чтобы испытывать эмоции в этом вопросе? Почему это плохо? Почему эмоциональное решение не может быть правильным? — спросила женщина, которая не плакала.

— Я еще окончательно не решил, и вы не давите на меня вдвоем. Вы не знаете всего.

— Так расскажи нам, папа, расскажи, чего мы не знаем, — сказала плачущая женщина, голос ее срывался, в нем слышалась угроза.

Это заставило его замолчать.

— Сейчас нет на это времени, у меня встреча.

Он встал и ушел, хлопнув дверью и напугав малыша в голубом, который начал засыпать на руках у мамы. Малыш заплакал. И как будто это было заразным, женщины тоже начали плакать. Теперь плакали все — розовый малыш, голубой малыш, мама, женщина рядом с мамой. Все, кроме Элис. Она не была ни расстроена, ни раздражена, ни напугана. Она была голодна.

— Что у нас будет на ужин?

Май 2005 года

Они подошли к стойке после того, как долго стояли в длинной очереди.

— Ну вот, Элис, ты какое будешь? — спросил Джон.

— То же, что и ты.

— Я буду ванильное.

— Замечательно, я тоже.

— Ты не хочешь ванильное, ты хочешь шоколадное с какой-нибудь добавкой.

— Ладно, я буду шоколадное с добавкой.

Для нее это было просто и легко, а вот его этот диалог заметно напрягал.

— Мне ванильное в рожке, а ей фуджи брауни в рожке, большие порции.

Вдали от магазинов и очередей, они сидели на покрытой граффити скамейке на берегу реки и ели мороженое. Всего в нескольких футах щипали травку гуси. Птицы были увлечены своим делом, и присутствие Элис и Джона их совершенно не беспокоило. Элис хихикнула, представив, что гуси то же самое думают о них с Джоном.

— Элис, ты знаешь, какой сейчас месяц?

Недавно прошел дождь, но небо уже было чистое, солнце высушило скамейку и согревало ей кости. Тепло было таким приятным. Белые и розовые цветки с дикой яблони, что росла неподалеку, рассыпались по земле, как конфетти на вечеринке.

— Сейчас весна.

— А какой месяц весны?

Элис лизнула мороженое и старательно обдумала вопрос. Она не помнила, когда последний раз заглядывала в календарь. Ей уже так давно не надо было думать о том, чтобы оказаться в определенном месте в определенное время. Или если и надо было оказаться где-то в определенный день и в определенное время, Джон знал об этом за нее и доставлял в нужное место в нужное время. Она не пользовалась устройством для записи назначенных встреч и больше не носила часы.

«Что ж, посмотрим. Месяцы года».

— Я не знаю, а какой?

— Май.

— О!

— Ты знаешь, когда день рождения Анны?

— В мае?

— Нет.

— А я думаю, у Энн день рождения весной.

— Нет, не у Энн, у Анны.

Желтый грузовик с ревом проехал по мосту недалеко от того места, где они сидели, и напугал ее. Один из гусей расправил крылья и загоготал на грузовик, защищая своих сородичей. Элис стало интересно: он такой смелый или просто горячий и не раздумывая лезет в драку. Она посмеивалась, размышляя об этом гусе. Лизала свое шоколадное с какой-то там начинкой мороженое и разглядывала здание из красного кирпича на противоположном берегу реки. В здании было много окон, а на золотом куполе — часы со старинным циферблатом. Оно казалось значимым и знакомым.