Записки русского изгнанника - Иван Беляев

Не могу не упомянуть здесь одного трогательного эпизода. Через несколько дней после свадьбы мне сообщили, что одна дальняя родственница, Ольга Андреевна Эллиот, была бы очень рада познакомиться с моей женой.

Мы тотчас же отправились к ней и нашли ее во вдовьем доме на Васильевском острове. Она уже потеряла свою старушку мать, и хотя сохранила еще привлекательные черты молодости, но уже очевидно склонялась к закату. Видимо, она немало пережила в жизни. Из ее сердечных слов было ясно, как высоко она оценила нашу романтическую любовь и мое отчаянное решение. Она со слезами расцеловала мою Марусю и тотчас, выйдя в другую комнату, вернулась с узелком, в котором заключалось все ее девичье приданое: браслеты, броши, серьги.

— Возьмите это, — сказала она, обнимая Марусю. — Быть может, они принесут вам большое счастье!

Последний мой командир дивизиона, полковник Зедергольм, был хороший и интеллигентный человек. Видимо, Нищенков и еще более Лехович горячо рекомендовали ему меня, так как он вполне доверялся мне во всем и где только мог пользовался мною.

К сожалению, и у него были слабости. Сам бывший паж, он долго командовал гвардейской запасной батареей в Павловске, и между гусарами и стрелками привык к кутежам и безалаберной жизни. Женат он был на скромной симпатичной даме, подруге по Смольному моей сестры. Она бывала у нас в доме, и часто они играли в четыре руки. С ним перевелся и его младший офицер подпоручик Бутовский, которого после ухода Баклунда в академию он намечал своим адъютантом.

Но его попытки втянуть наш скромный дивизион в кутежи всегда оканчивались неудачей.

Однажды мы сидели в нашей уютной лагерной столовой.

— Наверное, надвигается гроза, — заметил кто-то, — темно, как в «Аиде» в последнем действии, где жрецы собираются душить Радамеса, а вот и эфиопы идут.

Зедергольм оглянулся в окно и увидел группу цыган.

— Идут… Идут сюда, — ликовал он, — Маруська Танцуй и Шурка Змейка, а вот и их подруга. Вы знаете их? Не позвать ли их к нам в Собрание?

— Как прикажете, но до сих пор у нас бывали только жены или невесты офицеров или их хорошие знакомые.

— Поставить на голоса! С младшего… Бутовский!

— Как прикажете.

Но следующим был стрелок со стойкими традициями.

— Я — против.

— Вы?

— Против.

Дошла очередь и до меня, я «против!»

Зедергольм поморщился, вынул новенькую бумажку и послал ее Маруське Танцуй.

Но один раз он все-таки отыгрался.

Как-то по соседству к нам зашли два стрелка 4-го батальона. Несколько лет назад они вчетвером приходили провожать нашу 2-ю батарею, уходящую на Восток, — это были адъютант Мандрыка, граф Апраксин и оба брата Притвиц. После этого у нас завязались постоянные отношения. Иногда мы угощали друг друга, они нас русской кухней и французскими винами, а мы их французской кухней и русскими винами. Они вносили в наш монастырь веселую, безобидную струю беззаботной жизни, рассказывали анекдоты из своей практики, предупреждали о приезде Царя, который нередко ужинал в их батальоне — тогда из-за высокого отделявшего нас забора слышались нескончаемые тосты, сопровождавшиеся криками «Ура» и звуками «Пьяного марша». Оба Притвица, особенно Филофей, старший явились уже под градусом, и нам пришлось тотчас же послать за «Роттег'с Бег» — шампанским их любимой марки…

— Поверьте, не пили целых две недели, — уверяли они со смехом. — Напились мы у гусар до зеленого змия и возвращаемся к себе через парк. Вдруг он толкает меня под локоть: «Ты… видел?!.»

— Я — нет!.. А ты видел?

— Я — нет!

Через две недели не выдержали, опять поехали к гусарам.

— Что вас давно не видно? Ведь вы знаете, сейчас же после вашего визита весь полк выходил по тревоге. Сбежал белый слон, подаренный императрице Чекрабенем, и мы его загоняли всю ночь.

— Слон! Так это же наш слон: чего ж ты уверял, что его не видел?

— А ты-то что мне морочил голову? Я ведь был уверен, что мы напились до белого слона!

— Ну так сегодня выпьем за вашего слона! — Зедергольм ликовал. Видимо, желая создать еще более интимности, он, слегка пошатываясь, начал чокаться со всеми по очереди, предлагая каждому выпить за то, что привлекает его в женщине более всего.

— А вы что находите в ней лучшего? — спросил его Филофей, слегка сощуривая глаз и почесывая свою русую бородку. Ответ Зедергольма воскресил во мне самые циничные кадетские анекдоты.

— А вы? А вы?.. — Старых стрелков уже не было никого, остальные повторяли то же гадкое слово.

А вы? — он обратился ко мне последнему. — Что вы считаете в женщине самое лучшее?

— Сердце, — отвечал я, не задумываясь.

— Ну, вы!.. Неисправимый идеалист!

В пьяной компании бесполезно было бы отстаивать свою точку зрения.

Но я знал, откуда явилось это презрение у самого Зедергольма. Как-то раз в своем кабинете он показал мне большой портрет, написанный масляными красками.

— Вот из-за нее я пустил себе пулю в сердце, — проговорил он задумчиво. — И этот клок седых волос в бороде остался у меня на память. Но когда я очнулся, жажда жизни охватила меня. Никогда не хотелось мне жить, как тогда! И все из-за нее…

Вот откуда является цинизм у мужчин.

В заключение попойки на мою долю выпала задача доставить в свою семью наиболее пострадавшего, Бутковского. Но бедняга так накачался, что то и дело падал на землю.

— Опять ты свалился, — говорил он мне. — Ну, давай руку. Ох, какой ты тяжелый, да как же ты назюзился. Ну, держись за меня крепче, я как-нибудь постараюсь доставить тебя домой… А куда мы идем?

— Идем к твоей благоверной. Она тебя сразу приведет в чувство.

— А, пожалуй, ты и прав, — согласился он, когда я, наконец, прислонил его к калитке их дачи. — Пьян-то ведь я, а не ты.

Бедная женщина всплеснула руками и положила мужа на кушетку. Он совсем присмирел под ее руками. Я помог его раздеть, и она стала отпаивать его всякими зельями. Больно было смотреть на все это!

Они поженились всего несколько месяцев назад. Оба маленькие, прехорошенькие, с румянцем на щеках и блестящими глазами, перед аналоем они производили впечатление игрушечной свадьбы. Никто не мог смотреть на них без улыбки, даже герцог. Хотелось посадить их к себе на колена обоих и любоваться ими. И вот!.. Что за талант обращать людей в свиней, и где та Цирцея, которая умела бы сделать обратное?

На солдат это произвело отвратительное впечатление: «До сих пор между нашими господами офицерами такого не было», — хмуро повторяли они, качая головами. И это был первый и последний раз.