Перелетные птицы - Гордон Брук-Шеферд

Ко времени самой большой ошибки Кремля в послевоенное время вторжению в Афганистан в конце 1979 года Аркадий Шевченко уже не только не находился в основном фарватере советской дипломатии, но а полностью порвал связи с родиной. Но он убежден, что если в Политбюро и прозвучал сдерживающий голос относительно решения о вторжении - из-за огромного вреда, который будет нанесен в результате вторжения Советскому Союзу, особенно в "третьем мире", - то это был голос его бывшего учителя и начальника.

Третьей силой, которая всегда старалась наложить свою лапу на внешнюю политику, была, конечно, сама Коммунистическая партия и, в частности, Международный отдел её ЦК. На Западе часто говорили, что этот орган контролирует работу советской дипломатии, а МИД - это просто его инструмент. Шевченко внес коррективы в эту теорию, по крайней мере в том, что касается периода, когда он работал при Громыко и когда министр был сильной фигурой и имел влияние в Политбюро, особенно среди живших в Москве его членов, составлявших внутреннюю руководящую ячейку этого органа.

По словам Шевченко, не существует правил в отношениях между МИД и Международным отделом ЦК, и в его время МИД никогда не был обязан представлять предложения своему сопернику. Но был основной предмет столкновений между министром (и особенно при его наследнике), который работал на мирное сосуществование, и Международным отделом, который старался распространить советское влияние за границей через местные компартии или вооруженные "освободительные движения". Эта часть составляет глубокий конфликт в советской истории между прагматизмом и идеологией, а на димом фронте этот конфликт был особенно острым, пока Международным отделом управлял убежденный сторонник жесткого курса и инстинктивный противник разрядки.

Были случаи, вспоминает Шевченко, когда противоборствующие силы были вынуждены действовать совместно. Так, по Организации Освобождения Палестины решения всегда принимались согласованно, потому что ООП объединяла оба их "мира". Но по политике на Ближнем Востоке в целом (а Шевченко в годы пребывания в ООН стал в некотором роде экспертом по проблеме) стычки бывали часто довольно открытыми. Например, после победы Израиля в Шестидневной войне 1967 года Громыко понял, что просто нереально ожидать от победителя, что он отступит к своим старым границам. Пономарев же, ставя цель улучшить отношения со всем арабским миром, выступал за оказание давления на Израиль, с тем чтобы он оставил все занятые территории. Последнее слово, как всегда, оставалось за Политбюро, которое не имело никаких процедурных правил, не вело стенографических записей и было подвержено постоянным вспышкам личных неприязней. По той картине системы власти в Советском Союзе, которую нарисовал Шевченко западным экспертам, им оставалось лишь удивляться, как в период между Хрущевым и Горбачевым в Кремле вообще удавалось принимать решения.

Настало время вернуться к тому случаю, когда он приехал в Гавану с двумя бритвенными станками от ЦРУ, и как он спустя два года порвал с карьерой, партией и родиной и навсегда ушел на Запад. Здесь тот же набор мотивов, как и у беглецов из спецслужб. Как и в их случаях, проблем состоит в том, чтобы за субъективными искажениями и самообманом разглядеть истинный баланс мотивации бегства.

Сам Шевченко и те, кто советовал или помогал ему в написании мемуаров, делает упор на идеологию: разочарование из-за лицемерия, коррумпированности, гнетущей атмосферы, неэффективности и институционализированного неравенства в советской системе. Но правда состоит в том, что Шевченко никогда не ставил идеологию на первое место. Это был прагматик, партия ему нужна была для карьеры - попасть на хорошее место за границей. Даже ностальгия по родине в его случае не служила серьезным фактором: он в общей сложности провел десять лет в ООН, в Штатах, которые стали для него вторым, запасным домом.

Этому человеку было что терять, причем как никому из перебежчиков. В сорок с лишним заместитель Генерального секретаря ООН, он вполне естественно дошел бы до замминистра на родине. Еще в 1970 году, когда он стал личным советником Громыко, он пользовался привилегтами высшей правительственной элиты. Если бы он решил продолжать службу в Москве, его жизнь и жизнь его семьи становились бы все более и более обеспеченными по коммунистическим стандартам. Несчастье в том, как он понял, этих стандартов было недостаточно с точки зрения более свободной и полной жизни. Как и в случаях с бежавшими разведчиками, разногласия с коллегами и семейные проблемы также сыграли свою роль в том, что его связи со своей страной стали непрочными.

Похоже, у Шевченко не было какого-то единичного инцидента, подтолкнувшего его к бегству. Разве что с советским представителем при ООН Яковом Маликом, злоязычным рыцарем "холодной войны", он был в натянутых отношения, хотя и здесь не было никакого взрыва, который заставил бы Шевченко повернуться спиной к коллегам. Хотя, по его собственным оценкам, его брак находился в стадии увядания, не было никаких ссор с женой, которые могли бы подтолкнуть его к решительному шагу. Просто заместитель Генерального секретаря, сидя в своем кабинете на 35 этаже здания ООН, в одну прекрасную пятницу решил, что уже достаточно и поря сделать давно задуманный шаг.

Это было для него опасным решением. Был пик разрядки, которой, вполне вероятно, американцы не хотели бы наносить ущерб. Во всяком случае, не было прецедента, как поступать с перебежчиком такого уровня. К тому же, не имея разведывательного опыта, он был ребенком в том, что касается умения камуфлировать свои действия от собственных спецслужб. Еще большая опасность грозила ему после того как он через одного американского коллегу-дипломата установил контакт с сотрудником ЦРУ. Первый контакт ограничился передачей записок вначале в библиотеке ООН, а потом в одном нью-йоркском макнижном магазине. Когда же произошла настоящая встреча в здании из бурого камня на дальнем конце нью-йоркского Истсайда, "Берт Джонсон", приехавший на встречу с Шевченко из Вашингтона, передал просьбу американцев пока что оставаться на своем ключевом посту и оттуда подкармливать американцев информацией. Одно дело беглый дипломат, а другое дело - агент "на месте". Шевченко был не для этого. Он не имел специальной подготовки, да и внутренне не был готов к такому варианту. Бросить открытый вызов - это почетно, а шпионаж отдавал обманом и предательством.

К тому же дело было опасным. Суд в Москве 1963 года над полковником Олегом Пеньковским живо запечатлелся в его мозгу. Он также вспомнил разброд среди официальных американских кругов в оценке беглеца из КГБ Юрия Носенко. Если он окажется втянутым в эту запутанную шпионскую игру, не навлечет ли на себя подозрений новых его хозяев по шпионажу? Однако в конце концов Шевченко согласился. Он понял, что все равно уже попался, раз обратился за политическим убежищем. Если КГБ регулярно практикует шантаж, то чем лучше ЦРУ? Он стал взвешивать потенциальные преимущества. Он выиграет время, чтобы убедить жену Лену (которая представления не имела о его планах и, вероятно, будет возражать) в правильности своего выбора. Дороже Лены была для него дочь Анна. Геннадий, сын, счастливо устроился в Москве, начав карьеру в МИД. Его не вытащишь, даже если бы он и захотел. Но дочь, его любимый ребенок, была с ними, в Нью-Йорке, и она будет ходить здесь в советскую школу, пока не доучится до старших классов, и тогда ей нужно будет возвращаться домой. Надо будет взять её с собой... Так более двух лет советский заместитель Генерального секретаря ООН А можно . И более двух лет советский заместитель Генерального секретаря работал в своем кабинете в качестве американского агента.

Он как будто бы никогда не переснимал советские документы для ЦРУ. "Референтура" - подразделение посла Малика в посольстве, ведавшее шифрами и связью, - охранялось, как крепость, за каждым пришедшим наблюдала электроника. Что Шевченко мог - и он это делал, - так это запоминать содержание телеграмм, которые он читал, и передавать американцам содержание дискуссий по политическим вопросам в советском представительстве. Таким образом американцы узнавали всё, что знали в самой миссии о взглядах Кремля на разрядку, советской позиции по Ближнему Востоку, отношениях СССР с Кубой, участии Кубы в африканских делах и, конечно, закулисных мероприятиях по специальности Шевченко - разоружению. Он также сумел дать американцам полную картину наличия сотрудников разведки в ООН.

За исключением одного или двух неприятных случаев, оказавшихся ложными тревогами, которые Шевченко пережил, будучи агентом ЦРУ, он обнаружил, что быть шпионом менее трудно и опасно, чем он представлял себе. Он был все более уверен в своих способностях играть в эту двойную игру, весной 1977 года произошла первая серьезная проверка его деятельности. Олег Трояновский, который сменил в начале года Малика, собрал всех высоких советских официальных лиц из советского представительства и секретариата, чтобы заслушать информацию шефа КГБ по ООН Юрия Дроздова. Это был призыв повысить бдительность перед лицом "империалистических провокаций". Выступление было довольно длинным, составленным на знакомом языке партийной пропаганды. Но в конце было указание усилить контроль за всеми контактами с иностранцами и ограничить передвижения по городу, что касалось и сотрудников Секретариата ООН. Тогда Шевченко не почувствовал персональной угрозы в свой адрес.