Левая сторона - Вячеслав Пьецух

Римма Петровна вышла от главы районной управы скорее озадаченная, чем напуганная, но настоящий испуг ждал ее впереди. Возле подъезда родного дома ей встретилась здоровенная баба с мужским лицом, которая ни с того ни с сего объявила, что она-де и есть настоящая мать Вероники, а Римма Петровна-де выкрала девочку из родильного дома по недосмотру медицинского персонала, и если похитительница добровольно не откажется от родительских прав, то в дело пойдет серная кислота. Римма Петровна в панике бежала от сумасшедшей бабы, влетела в свою квартиру и заперлась.

Только она, отдуваясь, присела в прихожей на пуфик у телефонного аппарата, как раздался очередной звонок от юноши Балакирева: юноша сообщил, что Вероника уже сутки как сидит в квартире какого-то мужика, на улице Веденяпина, 26, и что этого мужика он, по крайней мере, может доподлинно описать. Римма Петровна ахнула и немедленно стала названивать цветочному магнату Обмылкову, чтобы сообщить ужасную новость дня.

И часу не прошло, как у дома № 26 по улице Веденяпина съехалось с полдюжины роскошных автомобилей, угрожающе захлопали дверцы и к подъезду похитителя Большакова направились: капитан Пальчиков во главе немногочисленной группы захвата, Римма Петровна, сам Обмылков и еще один толстячок, из тех, что ездили в Африку охотиться на крокодилов и доехали до Орла. Юноша Балакирев, который незаметно притулился к бабушкам на скамейку, мрачно наблюдал за тем, что делалось во дворе.

Между тем Обмылков моментально определил номер квартиры похитителя Большакова, потолковав кое с кем из жильцов, и велел капитану начинать штурм. Все поднялись цепочкой по лестнице на третий этаж, столпились у двери похитителя, и толстячок ударил в нее ногой.

— Это кто там безобразничает? — послышался из-за двери осторожный голос Большакова, который, впрочем, сразу догадался, что это милиция явилась по Веронику, и как-то даже удовлетворенно озадачил себя вопросом: каким же сверхъестественным образом эти олухи умудрились его найти.

— Ты девушку-то отпусти, — вкрадчиво попросил Обмылков. — А глупых вопросов не задавай.

— Нету здесь никаких девушек, — отозвался Большаков и поневоле хмыкнул себе под нос, сообразив, что он сказал чистую правду, если только не преувеличение, не бравада и не глупая шутка — давешняя декларация малолетней Тюриной насчет пятисот рублей в подъезде и тысячи на дому.

— Ну ты, урка позорная! — вступил в переговоры капитан Пальчиков. — Немедленно открывай дверь, а то мы ее высадим и наломаем тебе бока.

Это была пустая угроза, так как штурм квартиры Большакова носил нелегитимный, самодеятельный характер, и поднимать шум на весь квартал никак не приходилось ввиду того, что можно было налететь на патрульный наряд, который, не приведи господи, вызовут сдуру соседи по этажу.

Поэтому Обмылков решил переменить тон.

— Послушайте, нехороший человек, давайте начистоту. Что вы хотите за ребенка? Алкоголь? Наркотики? Деньги? Или чего?..

Большаков и рад был бы назвать сумму выкупа в южноафриканских рандах, однако в сложившихся обстоятельствах получить деньги он не надеялся, и поэтому решил на время прекратить переговоры, чтобы хорошенько обдумать, как развести беду.

В свою очередь, Обмылков с Пальчиковым, чтобы не привлекать внимание публики, решили отложить штурм и повести правильную осаду, которая, по их мнению, вернее обеспечила бы результат. Примерно через четверть часа в подъезде отключили водопровод, а в квартире Большакова — газ, электричество, телефон.

— Долго он так не высидит, — предположил толстячок, который ездил в Африку охотиться на крокодилов. — Недельку-другую покочевряжится и выкинет белый флаг.

— Ты рехнулся, что ли?! — возмутился Обмылков. — Какая неделька-другая?! Нам его в худшем случае до вечера надо взять! Того и гляди, нагрянут ребята из здешнего УВД, и тогда нашей бригаде несдобровать! Неделька-другая… ну не козел!

Чтобы ускорить дело, надумали просверлить дрелью отверстие в двери и через шланг пустить «веселящий» газ. Уже принесли дрель и стали сверлить отверстие, которое Большаков через минуту благополучно заделал пробкой от шампанского, уже послали человека за баллоном с «веселящим» газом, но тот сразу вернулся с паническим воплем: «Братва, горим!» Все кинулись вниз, выбежали во двор и действительно увидели, как полыхает «лендровер» Обмылкова и занимается рядом с ним чья-то «одиннадцатая модель». Ваня Веселовский, под шумок осуществивший этот удар с тыла, выглядывал из-за угла соседнего дома и со злой ухмылкой наблюдал за пожаром и суетой.

Тем временем Большаков благоразумно воспользовался паникой и исчез; то есть он преспокойно вышел из своей квартиры, поднялся на чердак и спрятался за трубой принудительной вентиляции, и думать позабыв о Веронике, выкупе и красногвардейской атаке на капитал. Всеми брошенная наследница так и сидела в ванной комнате взаперти, пока за ней не явился юноша Балакирев, который вызволил ее из заточения, взял за руку и увел.

Он преспокойно провел ее двором, мимо суетящихся приспешников Обмылкова и даже родной матери, которая носилась как угорелая вслед за цветочным магнатом, заламывая руки и причитая по-деревенски, мимо детской площадки и притаившегося Веселовского, мимо пивных ларьков и теток, торговавших калеными семечками, воблой, областными газетами и паленой водкой из-под полы. Вероника шла молча, глядя себе под ноги, и, главное, покорно, точно она только того и ждала, чтобы кто-нибудь взял ее за руку и увел. Молча они доехали на автобусе до железнодорожного вокзала, что на площади Революции, молча уселись в последний вагон владимирской электрички, и только когда поезд тронулся, Вероника спросила своего спутника, опять же не глядя ему в глаза:

— Слушай, Балакирев, это что: экскурсия, детская шалость или побег?

— Побег, — сказал юноша и вздохнул. — Считай, что мы с тобой сбежали из дома от всех этих охломонов и дураков.

— А едем куда?

— В Москву.

— В Москву-у?! — переспросила Вероника и, наконец, подняла глаза.

— А ты хотела бы в Мадрид или на Галапагосские острова?

— В Мадрид я точно не хочу, и вот спроси меня — почему?

— Ну, почему?

— Потому что у них даже сметаны нет. Про гречку, хрен и сало я даже не говорю. И вообще там сплошные капиталисты, про которых Карл Маркс писал, что ради… как ее… сверхприбыли они зарежут родную мать.

— Ты что, Тюрина, Маркса читала, или это такой прикол?

— Мне его сочинения читал вслух тот старый козел, который держал меня в ванной на бутербродах с ливерной колбасой. Но вообще Маркс совершенно прав: куда это годится, что трудящиеся горбатились на проходимцев, которые постоянно строят себе дворцы!

Балакирев сказал:

— О Марксе после поговорим. Сейчас давай решать, как в принципе будем жить.

За разговорами о ближайшей и отдаленной перспективе они не заметили, как доехали до Владимира; во Владимире беглецы пересели в московскую электричку и к вечеру Дня матери и ребенка очутились в столице, имея самое смутное представление о свычаях и обычаях этого мегаполиса и двести пятьдесят рублей мелкими купюрами на двоих.

Много времени прошло, прежде чем юноша Балакирев устроился сторожить дачи в Новоглаголеве, что неподалеку от Апрелевки, и жизнь вошла, как говорится, в нормальную колею. А то, бывало, и голодали они жестоко, и неделями сидели на одном мороженом, и ночевали в аэропорту «Домодедово», и бродили сутками по холодной Москве, взявшись за руки и то и дело поправляя друг у друга воротники.

Живучи в Новоглаголеве, они с утра занимались разными хозяйственными делами, вовремя завтракали, вовремя обедали, вовремя ужинали, а в тот час, когда на подмосковные поселки опускается какая-то доисторическая тишина и даже собаки не брешут, только поскрипывают на ветру голые осины, они устраивались в плетеных креслах возле печки и на них нападала редкая благодать. Юноша Балакирев рисовал что-нибудь акварельными красками, а Вероника билась над «Готской программой», до которой они с Большаковым так и не добрались.

Интересно, что об испанском наследстве они даже не вспоминали, а между тем в Нижнем Новгороде продолжалась нешуточная борьба. Так, утопили в Оке, напротив деревни Новинки, того самого бугая, который упустил Веронику возле музыкальной школы, тысячи писем из мест заключения шли в адрес Тюриных с угрозами и предложениями руки и сердца, Ваню Веселовского сбила машина на углу Украинской улицы и Комсомольского шоссе, Большаков просто исчез, словно его не было никогда, лавочник Бровкин, державший табачный ларек в поселке Вузстрой, стрелял в Обмылкова, но как-то умудрился попасть в проезжего велосипедиста и себе в правую ногу, главу районной управы таки посадили за взятки, наконец, Римму Петровну, буквально под дулом пистолета, женил на себе уркаган по прозвищу Огонек.