Какое надувательство! - Джонатан Коу

— Еще как серьезно. — Он высвободил из сорочки ее плечи. В тусклом свете настольной лампы ее кожа выглядела безупречной и золотистой — почти охряной. — Я заглянул к себе в календарь. Раньше у нас просто не получится.

— Но ведь вы еще не посмотрели работы. — Его палец вел линию по ее шее, через ключицы и ниже.

— Придется кое-что перетасовать, — сказал Родди, снова целуя ее в губы, раскрывшиеся от удивления. — Но кому какое дело? — Он отвел полы сорочки еще дальше и прошелся ладонью по груди Фиби.

Она почувствовала, что ее толкают на подушки. Пальцы гладили ее бедро изнутри. Перед глазами у нее все плыло. До тринадцатого ноября всего шесть недель. Хватит ли у нее работ для большой выставки? Таких, какими она по-настоящему довольна? Хватит ли у нее времени дописать два больших холста, оставшихся в студии? От прилива возбуждения Фиби ощутила слабость и головокружение. Ее ум был настолько занят скачками по открывшимся возможностям, что проще всего ей показалось позволить Родди улечься на нее сверху. Он отбросил кимоно в сторону, обнажив сильные руки и безволосую грудь, его колени втерлись меж ее ног, а язык взялся прилежно обрабатывать ее сосок до тех пор, пока в ней вновь не вспыхнула потребность сопротивляться и все ее тело не напряглось.

— Послушайте, Родди… нам нужно об этом поговорить.

— Я знаю. Нам о сотне разных вещей нужно поговорить. Например, о ценах.

Вопреки себе Фиби отозвалась на движение его руки и еще дальше развела ноги в стороны.

— О… ценах? — с усилием переспросила она.

— Мы должны задрать их как можно выше. У меня есть японские клиенты, готовые платить по тридцать — сорок тысяч за большой холст. Семь на девять — что-то типа того. Абстрактные работы, пейзажи, минимализм, что угодно. Им безразлично. Кстати, вам так приятно?

— Тридцать — сорок?.. Но я никогда не писала ничего настолько… Да, да, очень, очень приятно.

— Не шевелитесь минуточку.

Родди скатился и вытащил что-то из ящика тумбочки. Фиби услышала шелест разрываемого пакетика, резинку с хлюпом развернули.

— Разумеется, выставку мы потом перевезем в Нью-Йорк, — сказал Родди, сидя к ней спиной. Его пальцы работали с проворством, рожденным долгой практикой. — После того, как несколько недель работы повисят в Лондоне. У меня есть нечто вроде партнерского соглашения с одной галереей там, поэтому проблем не предвидится. — Он убрал обертку в тумбочку и вытянулся на спине. — Ну, что скажете?

— Мне кажется, вы обезумели, — радостно хихикнула Фиби. Прочтя в его глазах приглашение, она встала над ним на колени, и ее волосы опахнули его лицо. — И еще мне кажется, что этого мне делать не следует.

Но она это сделала.

Вскоре Родди уснул. Спал он на боку лицом к стене, заняв три четверти постели. Фиби лишь периодически задремывала: ее ум все еще плясал под музыку обещаний, ее омывали видения вящей славы. В какой-то момент ее разбудили голоса, донесшиеся из-за окна. Отогнув штору, Фиби увидела две фигуры с молотками — они гонялись друг за другом по залитой светом лужайке. Визгливый хохоток Хилари переплетался со смущенным смехом Конрада, объяснявшего, что „он не очень смыслит в крокете“. Оба, судя по всему, были в чем мать родила.

Фиби легла снова, попробовала подвинуть Родди, ей это не удалось и другого выбора не осталось — только прижаться к его спине. Правда, еще она попыталась положить руку ему на плечо, но с таким же успехом можно было обнимать мраморную колоду.

Проснулась Фиби от громких стонов, доносившихся откуда-то из дальней комнаты. В постели она была одна, погода снаружи — серая и моросливая. Времени, как она догадалась, — где-то между девятью и десятью утра. Торопливо надев поверх ночной сорочки блузку и брюки и сунув босые ноги в туфли, Фиби вышла в коридор на разведку. Мимо хромал Гимор с подносом, на котором застыли остатки недоеденного завтрака.

— Доброе утро, мисс Бартон, — холодно просипел он.

— Что-то случилось? Похоже, кому-то очень больно.

— Боюсь, мистер Уиншоу страдает от последствий моей вчерашней неосторожности. Ушиб гораздо серьезнее, чем мы думали.

— А за врачом послали?

— Доктор, насколько я понимаю, предпочел бы, чтобы его не беспокоили в воскресенье.

— Тогда я сама на него взгляну.

Это предложение было встречено ошеломленным молчанием.

— Видите ли, я по профессии медсестра.

— Едва ли это будет пристойно, — пробормотал дворецкий.

— Очень жаль.

Фиби быстро прошагала по коридору и остановилась у двери, из-за которой доносились стоны, постучала и деловито вошла. Мортимер Уиншоу, чье бледное и перекошенное лицо она заметила накануне в окне спальни, сидел в постели, стиснув пальцами край одеяла и сжав от боли зубы. Когда Фиби вошла, он открыл глаза, чуть ахнул и натянул одеяло до самого подбородка, точно приличия требовали скрыть заляпанную яичным желтком пижаму.

— Вы кто? — спросил он.

— Меня зовут Фиби, — ответила она. — Я друг вашего сына. — Мортимер презрительно фыркнул. — А кроме того, я медсестра. Я услышала ваши стоны и подумала, что сумею чем-нибудь помочь. Должно быть, вам не очень хорошо.

— А откуда мне знать, что вы настоящая медсестра? — спросил он, секунду помедлив.

— Придется просто поверить. — Она выдержала его взгляд. — Где болит?

— Вот здесь везде. — Мортимер откинул одеяло и спустил пижамные штаны. Всю правую ляжку покрывал огромный кровоподтек. — Олух неуклюжий, этот дворецкий. Наверное, хотел меня прикончить.

Фиби осмотрела ушиб, потом стянула штаны совсем.

— Дайте знать, если больно.

Она приподняла ему ногу, проверяя подвижность бедра.

— Еще б не больно, черт возьми, — проворчал Мортимер.

— По крайней мере, ничего не сломано. Наверное, хватит болеутоляющего.

— Пилюли вон там, в комоде. Сотни.

Фиби протянула ему две таблетки копроксамола и стакан воды.

— Сейчас приложим лед. Опухоль спадет быстрее. Вы не возражаете, если я сниму эту повязку?

На его голени болтался пожелтевший бинт, сменить который следовало давно. Под ним открылась гнойная язва.

— А чего ради этот вероломный недомерок, сынок мой, таскает сюда медсестер? — спросил старик, пока она разматывала бинт.

— Еще я пишу маслом, — пояснила Фиби.

— Вот оно что. И как?

— Об этом не мне судить.

В комоде она нашла вату, в ванной набрала воды и принялась промывать язву.

— У вас нежные пальцы, — сказал Мортимер. — Художница и медсестра. Так-так. Обе профессии довольно ответственные, я бы сказал. У вас своя студия?

— Нет, не собственная. Делю ее с подругой.

— Это не очень хорошо.

— Справляюсь. — Фиби отрезала чистый бинт и начала обертывать тощую, хрупкую голень. — Когда последний раз меняли повязку?

— Доктор приезжает раза два в неделю.

— А нужно каждый день. Сколько вы прикованы к креслу?

— Год или около того. Все началось с остеоартрита, а потом эта язва. — Он некоторое время наблюдал за ее действиями, потом сказал: — А вы хорошенькая, а? — Фиби улыбнулась. — Приятно для разнообразия увидеть здесь девушку.

— Если не считать вашей дочери, вы имеете в виду?

— Кого — Хилари? Только не говорите мне, что она тоже здесь.

— Вы что, не знали?

Губы Мортимера сжались.

— Позвольте предупредить вас насчет моей семейки, — сказал он наконец, — если вы сами еще во всем не разобрались. Это самая мерзкая, жадная и жестокая банда жмотов и предателей, что только ползала по земле. Включая моих собственных отпрысков.

Фиби, собравшаяся было затянуть узел, замерла и удивленно подняла взгляд.

— У меня в семье было только два приличных человека: мой брат Годфри, но он погиб в войну, и моя сестра Табита, которую им удалось упрятать в психушку почти на полвека.

Ей почему-то совсем не хотелось этого слышать.

— Я схожу за льдом, — сказала она, поднимаясь.

— Пока вы не ушли, — остановил ее Мортимер у самой двери. — Сколько вам платят?

— Простите?

— Ну, в больнице или где вы там работаете?

— О. Не очень много. Вообще-то — очень и очень немного.

— Переходите работать ко мне, — сказал он. — Я положу вам достойное жалованье. — Немного подумав, он назвал пятизначную цифру. — За мной здесь совсем не смотрят. Даже поговорить не с кем. А вы бы могли здесь рисовать. В половине этих комнат все равно никто не живет. У вас была бы своя студия — настоящая, большая.

Фиби рассмеялась.

— Как мило с вашей стороны. Самое забавное — если бы вы попросили меня об этом вчера, я бы, вероятно, согласилась. Но похоже, я насовсем оставлю медицину.

Мортимер хмыкнул и недобро произнес:

— Я бы на это не рассчитывал.