Убежище 3/9 (сборник) - Анна Старобинец

– Был… ес-с-сть, – прошипел он в ответ.

Его мутные серые глаза бессмысленно блуждали в пространстве, не останавливаясь, не фокусируясь ни на чем.

– Просто я родился мертвым. Наша мама родила меня мертвым за пять лет до тебя. У меня не было имени, но когда меня похоронили, я стал Игошей. А потом я рос, все эти годы я рос-с-с, ро-с-с, видиш-ш-шь, какой я длинный?

Игоша распрямился во всю длину и попытался приподнять голову, но она резко запрокинулась, закачалась, снова бессильно опустилась на доски моста…

– Возьми меня на ручки. Возьми меня на ручки. Никто никогда не брал меня на ручки. А ты – возьми… Возьми…

Маша наклонилась и подняла его, аккуратно поддерживая головку. Он обвился вокруг ее рук тугими петлями, сильно, до боли стянул запястья и, тихо шипя, уснул. Он спал долго – несколько часов, или несколько дней, или месяцев – в ее ледяных, затекших руках.

Наконец он проснулся и сказал ей:

– Спасибо, что подержала меня на руках…

А потом он спустился на мостик и быстро уполз в темноту Нави.

И когда он исчез из виду, она почувствовала, как онемевшие ее руки наполняются теплом сотен маленьких колючих иголочек, согреваются, оживают.

VI. Путешествие

Я провел с ней не год и не два. Так или иначе, я провел с ней все время, что рос мой ребенок… все время, пока он был здоров… и я остался с ней дальше. Потащился за ней. И я до сих пор, до сих пор не могу понять, почему. Чем заманивала и чем держала меня эта глупая злобная баба, на которую мне было противно смотреть? Неужели же этой бессмысленной болтовней?

До той аварии я просто сбегал к ней несколько раз в неделю, возвращался домой под утро. Придя от нее, я всегда чувствовал себя грязным, липким, смертельно усталым, виноватым, несчастным, вскрытым и высосанным, как ресторанная устрица; у меня не было сил принять душ и почистить зубы; я был себе настолько противен, что старался не заглядывать в зеркало… Поэтому тогда я не понимал – а понял гораздо позже, – что, на самом деле, я очень любил эти возвращения на рассвете. И что мне… нравилось дома. Мне нравился запах моей квартиры, моей постели, моей жены. Стараясь не шаркать тапками, чтобы не разбудить Машу, я осторожно входил в спальню, приподнимал одеяло, ложился рядом с ней и думал, что хотел бы остаться здесь… А потом засыпал. Почти мгновенно засыпал, так ни разу и не успев додумать до конца свою мысль: я хотел бы остаться здесь навсегда – и остался бы, будь на то моя воля.

Моя воля.

Вскоре после того несчастного случая Люси заявила мне, что уезжает.

– Куда уезжаешь? – спросил я без особого интереса.

Я подумал, что речь шла о нескольких днях.

– В Италию.

– Отдыхать? – удивился я.

– Да нет, как раз наоборот, – ответила Люси. – Работать.

– Кем?

– Гипнотизершей. Гадалкой. Воровкой… Шлюхой. Не все ли равно?

Я усмехнулся, решив, что она шутит, – она часто глупо шутила, но ее лицо сохраняло маниакально-сосредоточенное выражение. Когда я понял, что она говорит всерьез, мне стало не по себе.

– Почему именно в Италию?

– Потому что это страна жуликов, – ответила Люси и глупо хихикнула. – Да нет, шутка. Ни почему. Просто я давно туда хотела.

– И надолго?

– Думаю, да. Наверное. Не знаю пока.

– А я? – Вопрос сорвался у меня с языка как-то сам собой, я вовсе не собирался его задавать.

Более того, я не находил в этом вопросе никакого смысла. При чем тут я?

– При чем тут ты? – спросила она.

– Я не могу без тебя.

Я собирался ответить не это – но сказал это . И, сказав, понял, что это, кажется, правда.

Она пригладила рукой свои рыжие лохмы, ухмыльнулась – самодовольная дура – и спросила:

– Ты меня любишь?

Я чуть было машинально не сказал «да» – в ответ на этот вопрос я очень привык говорить «да» совсем другой женщине… – но в последний момент удержался.

– Ты же знаешь, что нет.

– И я тебя не люблю, – ответила Люси, недобро уставившись куда-то мне в лоб своими маленькими свинячьими глазками.

– Да, я в курсе.

– Хорошо, – сказала она. – Ты можешь поехать со мной, если хочешь.

– Я не могу поехать с тобой. Ты же знаешь – у меня ребенок в тяжелом состоянии.

– Ты же говорил, что это не твой ребенок, – сказала Люси и захихикала.

Мне захотелось ее ударить.

– Кажется, ты хочешь мне врезать, – она посмотрела на меня не с вызовом даже, а с этаким веселым интересом.

– Это мой сын, – сказал я.

– Ты похож на парализованную макаку, когда злишься. У тебя лицо застывает.

Мне хотелось ее ударить. Так хотелось. По морде. По лоснящейся ухмылявшейся морде. Конечно, я этого не сделал. А зря, зря, зря.

И зря я поехал с ней.

Железнодорожный вокзал в Веллетри маленький и безлюдный. На лавочке в ожидании поезда сидят всего три человека, из них только один – вернее, одна – с большой черной сумкой, так что выбора у меня нет. Я забираюсь на эту сумку и застываю, вцепившись лапами в синтетические волокна. На черном фоне я не слишком заметен.

Это рискованно, даже очень рискованно, но что мне еще остается? Скоро должен прийти поезд – он, кажется, ходит раз в час, – и эту чертову щель между перроном и вагоном мне не преодолеть самому.

Ладно, ничего. Девушка вряд ли меня заметит. Она слушает плеер, громко чавкая, жует жвачку, и вид у нее весьма аутичный.

Когда поезд подходит, она быстро подхватывает сумку, едва не стряхнув меня, закидывает ее на плечо и вносит меня в душный вагон. Она швыряет сумку рядом с собой, и я осторожно сползаю на мохнатый сиреневый вельвет сиденья. Заползаю в щель между креслом и батареей и снова застываю. Следовало бы, наверное, поспать, но спать я сейчас не могу. Я еду в Рим – город, который я ненавижу больше всего на свете.

Она непременно хотела в Рим, а я был не против. Мне было, собственно, все равно. Мне все еще не верилось, что я сделал то, что сделал: бросил их и уехал с ней. Все это было как дурной, чудовищно подробный сон. Как нелепый кинофильм, в котором я играю, весьма посредственно, главного бэд-гая – путаясь в тексте, потеряв сценарий и начисто позабыв обо всех мотивациях, эмоциях и намерениях своего героя.

Место действия меня мало интересовало, поэтому я поехал туда, куда хотела она.

Мы с Люси сняли квартиру в Риме с довольно приличной кухней и двумя большими, квадратными, невероятно обшарпанными комнатами. Одна из них была спальней. Моей новой спальней. Нашей с ней спальней. Там стояла огромная двуспальная кровать с вечно грязным постельным бельем – поначалу я пробовал часто его менять, но потом бросил: все равно оно пачкалось как-то сразу, само собой. Там было душно и влажно. Там все мгновенно пропиталось прогоркшим запахом ее духов. Туда я теперь приходил каждый вечер. Там я теперь спал каждую ночь. Она громко храпела во сне. А я лежал рядом с ней и думал, что хотел бы уйти оттуда, хотел бы вернуться назад… и вернулся бы, будь на то моя воля.

Вторую комнату Люси называла «рабочим кабинетом». Она задрапировала в ней стены бархатной черной тканью, притащила с блошиного рынка огромное зеркало в массивной позолоченной раме и какие-то вычурные подсвечники, а в центре установила круглый деревянный стол, покрытый зеленым сукном. На двери она повесила табличку, где ее корявым куриным почерком было выведено: «Люсифа – великая русская гадалка».

Откуда она брала свою клиентуру, я понятия не имею, но к ней каждый день приходили какие-то люди, в основном женщины. Русскоязычные, естественно, – на других языках Люси не говорила.

Я никогда не входил туда, чтобы ей не мешать. Но однажды она сама предложила:

– Можешь смотреть, если хочешь. Если тебе интересно.

– Хочу, – сказал я.

Мне было интересно. Мне все еще было интересно, что и как она делает. Она была неподражаема.

Я присутствовал при гадании всего один раз – потом мне уже не хотелось.

В тот день к ней пришла девушка, совсем молоденькая. Она нерешительно постучала в дверь и, затравленно озираясь, просеменила к столу.

– Садись, – властным голосом приказала ей Люси.

Люси была одета совсем уж по-идиотски. Зеленая войлочная шляпа с черной вуалью, какой-то бесформенный черный балахон, толстые зеленые колготки и старомодные каблукастые туфли с массивными серебристыми пряжками. А на руках – длинные, по локоть, кожаные перчатки. Это она правильно придумала, с перчатками. Ее толстые красные руки с короткими пальцами действительно следовало прикрыть – они совсем не походили на руки гадалки. Как, впрочем, и лицо. Так что, возможно, и вуаль – не такой уж идиотизм…

– Что ты хочешь знать, дорогая? – спросила Люси и чиркнула спичкой; зажгла свечи.

– Ну… будущее, – замявшись, призналась девушка.

У нее была глупенькая, но обаятельная мордашка. Она смотрела на нас недоверчиво и, кажется, уже жалела, что пришла.

– А зачем тебе знать будущее? – поинтересовалась Люси.

– Ой, вы знаете, я лучше, наверное, пойду, – залопотала девушка и поднялась.

– Сиди, – ответила Люси.