Черный поток - Роман Валериевич Волков

– Дмитрий Степанович… – охрипшим голосом произнес профессор. – А вы…

– Здоров, Павел Юрьевич. Неожиданая встреча, да? – скривился в ухмылке однорукий. – Спасибо за книжки кстати! И вообще!.. – и шутовски подмигнул и показал еще большой палец здоровой рукой.

– Да, я никак не думал…

– Мы почти закончили, – ответил Зигунов Лепнину и похлопал застывшего профессора по спине, подталкивая того к двери. – Пойдемте, Павел Юрьевич… А вы начинайте без меня, – кивнул он москвичам. – Я буквально на пару минут.

Когда оба мужчины оказались в коридоре и дверь в кабинет за ними закрылась, Рында тут же повернулся и спросил:

– Дмитрия Степановича что, арестовали? Он имеет какое-то отношение ко всей этой истории? Он же в нашем институте… Он, конечно, недавно работает, но такой приятный человек. Мы несколько раз даже что-то вроде дискуссий устраивали… Очень начитанный человек, хотя суждения, конечно, не всегда отличаются глубиной, но тем не менее… Тьху, господи, о чем это я вообще?! Он подозреваемый, да?

– Я не могу это обсуждать, Павел Юрьевич, – как можно спокойнее ответил Зигунов. – Вы же понимаете, следствие еще не окончено.

– Да-да, конечно…

Но Рында, похоже, не слушал ответ собеседника, полностью погрузившись в свои переживания и мысли.

– Кто бы мог подумать? Аброськин… Он же такое хорошее впечатление произвел. Спрашивал у меня, какие книжки можно детям почитать. Чтобы правильные моральные ориентиры у героев были… Понимаете? Чтоб дети видели, где добро, а где зло… Чтоб без вот этих вот странных посылов, которые в современном детском кино… Он же… Я ему Гайдара посоветовал.

Профессор резко замолчал. Его губы начали мелко дрожать, а взгляд, который он обратил на майора, был до краев наполнен паникой.

– «Судьбу барабанщика» и «Военную тайну». «Судьбу барабанщика», понимаете? Барабанщика. Барабанные палочки… Ох, боже мой! Что я наделал? Получается, я…

– Павел Юрьевич, Павел Юрьевич, – настойчиво повторил Петр. – Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Аброськина пока только допрашивают, и еще ничего не ясно.

– Но я же… а что, если он и есть убийца? Что, если он ребенка… О, господи! Я же себе никогда не прощу…

Лицо пожилого литературоведа превратилось в пергаментную маску. Он был в такой прострации, что Зигунов даже испугался, что старику может сделаться плохо. Чтобы отвлечь его от ужасных мыслей, майор легонько потряс его за плечи и попытался заглянуть в глаза, приговаривая:

– Перестаньте, Павел Юрьевич. Перестаньте. Никакой трагедии не случилось, и я не допущу, чтобы она произошла. Все в порядке. Вы никому не навредили. Зато, похоже, у нас есть зацепка к барабанным палочкам – повести Гайдара. Так что вы, наоборот, помогли.

– Да?

– Ну конечно! Теперь у меня есть направление, в котором можно двигаться… Как раз чтобы предотвратить любую опасность. И вы мне в этом очень помогли.

– Помог? Хорошо. Хорошо. Спасибо.

Профессор кивал и благодарил так, будто Петр только что его от смерти спас.

– Вам не о чем переживать. Или вы во мне сомневаетесь? – Зигунов лукаво усмехнулся, стремясь переключить внимание старика на что-нибудь другое. Похоже, получилось. Рында округлил глаза и горячо запротестовал:

– Что вы, что вы, Петр Сергеевич! Я целиком и полностью…

– Вот и славно. И в другой раз, когда решите помучить себя обвинениями, сразу вспоминайте, что этим вы напрямую выказываете мне недоверие… А это, знаете ли, обидно.

Майор снова улыбнулся и с облегчением заметил ответную улыбку на губах старика. Похоже, инфаркт откладывается. Аккуратно взяв Рынду под локоть, Петр повел его к выходу из здания.

– Вы мне очень помогли, Павел Юрьевич. Надеюсь, новая встреча не понадобится, но кто знает.

– Само собой, я понимаю. Конечно. Буду рад помочь.

– Спасибо. Всего доброго. И звоните, если вдруг что заметите или вспомните.

– Да-да, конечно. Если вдруг что, я позвоню… сообщу… в смысле…

Продолжая кивать и бубнить что-то себе под нос, профессор стал спускаться по лестнице. Зигунов несколько секунд провожал его взглядом, а затем резко повернулся и быстро пошел назад в кабинет.

– …вы меня на «понял» не берите, я такие пугалки в гробу видал. У нас в Луганске ребята рассказывали, как укропы на подвалах пытали. И я одно хорошо усвоил: лучше молчать с самого начала. Тогда и дальше полегче будет. И вам и мне. А еще говорили – когда сил нет, просто отключаешься.

Аброськин сидел на стуле вразвалочку и смотрел на полковника и психиатра с кривенькой полу- улыбкой.

– Ну что вы такое говорите? – очень вежливо возмутился Перемогин. – Никто вас пытать не собирается. Мы на вашей стороне. Просто хотим прояснить несколько моментов.

– Ага, как же.

– Владимир Петрович, – Зигунов наклонился к уху Лепнина и прошептал: – Алтарник сказал, что в момент убийства Красовского разговаривал с Аброськиным только по телефону. Сам он его в храме не видел.

– Понятно.

Кивнув Петру, полковник повернулся к подозреваемому. Майор же между тем прошел в угол кабинета и сел за стол там, словно устраняясь от допроса. Через окна в кабинет лил яркий солнечный свет, создавая какую-то неподходяще-оптимистичную атмосферу. Зигунов смотрел на Аброськина, которого видел со своего места в профиль, и думал, что модных зеркальных окон у них в управлении нет, и будут не скоро. А еще в голове неотступно крутились мысли о «Судьбе барабанщика». В повести мальчик выжил, но планирует ли маньяк оставить в живых нового героя?

Смешной вопрос. Петру до невозможности хотелось схватить однорукого за грудки, прижать к стене и выкрикнуть в лицо этот вопрос. А если ответа не последует, прекрасная твердая стена может несколько раз удариться о голову бывшего вояки. И ударяться она может столько раз, сколько понадобится – пока не прозвучит ответ. А уж когда он прозвучит… Кулаки сжались сами собой, и Зигунов услышал, как заскрипели зубы.

Нет, так не пойдет. Он усилием воли разжал руки и челюсти, сглотнул и попытался сосредоточиться.

– Мы установили, – говорил между тем Лепнин, – что в ЛНР вы служили не в артиллерии, а занимались контрразведкой и диверсионной деятельностью.

Аброськин никак на это заявление не отреагировал.

– Кроме того, выяснилось, что и это не было вашей основной деятельностью. Большую часть времени вы лично вели допросы и пытали пленных. И свое прозвище Левша получили именно за эти «заслуги». За инструментарий. Мастером своего дела были?

– Всяко бывало, – усмехнулся однорукий. – Война, она и есть война. То я хохлов допрашивал, пальцы лягушкой резал, соловьиные песни слушал, то сам попался, и уже меня укропы током жарили. Хорошо, наши все-таки отбили, и в итоге только одна рука отнялась.