Гнев. История одной жизни. Книга первая - Гусейнкули Гулам-заде

Лунная ночь, разгуливает свежий северный ветерок и время — лучшего не выбрать для такого тайного дела. Из мечети выходят верующие, двигаются, растянувшись по тротуару, слышны их голоса. Один говорит другому: «Он-то, я не сомневаюсь, попадет в ад. Он пожалел свои туманы, не съездил в Мекку, да и умер в долгах, не расплатился ни с кем!» «Что вы на него нападаете! — говорит второй. — Клянусь, он без всякого испытания и допроса попадет в рай. Он же каждый праздник «Курбан» жертвовал баранов!» С противоположной стороны доносится бравурная песенка:

Я пьян, я пьян!..И мир весь пьян:И небо и земля.Садовник пьяни саребан[17],верблюд проклятый тоже пьян, —все пьяны, иль-ля-ля!

По мостовой между идущими из мечети и пьяным человеком пронеслись всадники городского головы. Из-под копыт коней летят искры. Правительственной охране нет никакого дела ни до верующих, ни до пьяных, ни до меня. Но я имею дело ко всем! Завтра все заговорят обо мне, хотя и знать не будут как меня зовут, как моя фамилия и чем я добываю хлеб на пропитание!

У меня осталась последняя «Шабнамэ», Я решил приклеить ее на столбе, возле здания правительства. Прошел в тени деревьев до угла здания, направился к столбу. Огляделся по сторонам, нет ли кого-нибудь поблизости. Стоп! Пдождем немножко. Прямо ко мне шагает из темноты человек. Не останавливаясь, я иду дальше, чтобы не вызвать подозрения. Повернул вправо, человек за мной. Ускоряю шаг, он— тоже. «Неужели жандарм? Но откуда ему знать, что у меня «Шабнамэ»?

— Эй, добрый человек! — окликает меня преследователь. Я останавливаюсь, быстро соображаю — как мне поступить: припугнуть его оружием или пристрелить. Рука моя тянется за револьвером. Человек, не дойдя двух шагов, сгибается в поклоне.

— Добрый человек, во имя аллаха и пророка Мухаммеда, — просит он, — дайте кран. С голоду умираю. На хлеб прошу, аллах свидетель!

— Ох ты, — облегченно вздыхаю я. — Вот чудак. Так бы давно и сказал. Ей богу, ты меня напугал на два крана. На тебе два крана, и шагай своей дорогой.

Нищий поблагодарил и исчез в темноте. Я вернулся к столбу и, не раздумывая долго, наклеил последнюю листовку.

В казарму пришел позже всех. Друзья сделали дело быстрее меня. Долго мы не ложились, а легли — еще дольше не могли уснуть. Всех волновало одно: как будут, встречены наши «Шабнамэ» кучанцами?

Утром, до восхода солнца, подъем. Начинаем готовиться к занятиям. С минуты на минуту ждем, кто-то первым должен сказать о листовках. Ровно в девять приходит Аалам-хан.

— Кулдофадар Гусейнкули! Приказ командования: сегодня эскадрон в поле не выводить. Будем чистить оружие!

— Есть, господин Аалам-хан, чистить оружие!

Приказ неожиданный. Видимо, вызван он нашими прокламациями. Посмотрим, что будет дальше. Я даю распоряжение солдатам, приступить к чистке винтовок, беру с собой Аббаса и мы отправляемся в город, разведать, силен ли взрыв нашей «тайной бомбы!»…

В центре — невероятная паника. Кто бы мог подумать, что наша «Шабнамэ» произведет такое сильное действие! У дома правительства — целая армия полицейских. С вышек выглядывают толстые зеленые дула пулеметов. Интересно, от кого это надумал обороняться городской голова? Люди, сбившись в кучки, растерянно судачат о ночном происшествии. Там и тут слышно: «У нас есть сила смирить… Но мы не хотим кровопролития!»

На «Базаре Мешхед» встретили знакомого шапочника Собхана.

— Дорогой Собхан, что такое творится в городе?

— Ой, не говорите, друзья! Страшная картина происходит. Дом правительства уже переполнен членами союза самопожертвования, а облава все продолжается.

— А зачем их тянут в дом правительства?

— Как зачем! «Шабнамэ» ведь направлена против шаха и англичан!

— Значит, уже всех виновников переловили?

— Какой там всех! Их союз по всему Курдистану? У них— сотни тысяч! Всех поймать невозможно. Сцапали только самых злостных руководителей.

— Ну и что — пойманные во всем признались?

— Не признались, так заставят!

— А вдруг — не они виноваты?

— Этого не может быть! — категорично утверждает Собхан. — Нынешняя власть Кучана сильно отличается от прежней. Она — из Тегерана. Невинных она никогда не обвиняет!

В это время к нам подходит один из фаррашей. Оказывается, он родной брат Собхана, зовут его Рахман. Он довольно потирает руки, с губ его не сходит улыбка.

— Еще одного главаря привели. Ох и упрям, гадина! Хоть убей — не хочет признаваться!

— Кто же этот главарь? — с тревогой спрашивает Аббас.

— Я говорю о главаре Хабиб-хане. Крепкий разбойник! Твердый, ей-богу. Сто ударов кнутом по спине — и хоть бы слово сказал, гадина! Не признается, что это он написал «Шабнамэ».

— А может, действительно, не он? — спрашиваю я Рахмана.

— Ай, кулдофадар, что говоришь?! Я же лично сам достоверно знаю его почерк. Мы проверяли букву за буквой, как он писал, а потом сличили с «Шабнамэ». Да и вообще, кто же еще может сготовить такое угощенье? Он, больше некому. Ты же не напишешь! Я тоже не напишу. Пишет такие вещи тот, кто мечтает стать правителем. А Хабиб-хан давно помышляет заделаться правителем Кучану. Об этом все в городе знают. Вах, каждый сосунок об этом знает. Разве не он подчеркнул в «Шабнамэ» жирным карандашом: «У нас есть сила смирить…» Он же настоящий мятежник, этот проклятый Хабиб-хан. Разве англичане сами пришли сюда? Нет, они по велению самого шаха пришли сюда. А если б не пришли англичане, тогда бы пришли большевики. А это вай-вай!.. Национальная катастрофа!

— Может, Хабиб-хан и есть большевик? — спрашивает Аббас.

— Да нет… Большевики это те, которые ходят без штанов, а Хабиб-хан — богатый человек. Поэтому он и пишет: «У нас есть сила смирить». Мы-то простые люди, и вы простые бычки— воины! А такие, как Хабиб-хан, у них сила по всему Курдистану. Видишь, как они себя называют: «союз самопожертвования». В общем, господин кулдофадар,

Хабиб-хан хочет захватить власть в свои руки. Даю голову… Нет — руку на отсечение!..

— Теперь нам понятно… А как простой народ реагирует на это?

— Ай!.. Ему, глухому народу— какая разница? Смерть ишакам — собакам праздник! Они только и мечтают все забрать у богатых, чтобы все жили, как стадо баранов, без домов, голые и босые, как большевики!

— Ну, ладно, господа, спасибо за беседу, нам еще надо сходить на себзиварский базар, — говорит Аббас.

На себзиварском базаре такая же суматоха. Нет смысла больше задерживаться, можно получить выговор от Аалам-хана. Мы идем в расположение полка.

В два часа дня, в казарму эскадрона неожиданно входят капитан Кагель, Аалам-хан и Мовладад-хан. Я рапортую:

— Смирно! Господин капитан, в эскадроне на лицо один кулдофадар, четыре дофодара, двенадцать лейсдофадаров и восемьдесят четыре рядовых!

— Вольно! — девичьим голосом командует Кагель, поднимаясь на веранду. За ним — Мовладад-хан и Аалам-хан.

— Кулдофадар, — говорит Аалам-хан, — соберите и постройте весь эскадрон. Капитан Кагель хочет говорить.

— Есть, господин Аалам-хан.

Минут через пять, эскадрой выстроился фронтом к казарме. Кагель повернулся к строю.

— Я считаю своим долгом сообщить вам, что обстановка в Кучаие с каждым днем накаляется. Враги вашей цветущей родины замыслили коварный заговор против вашего Шах-ин-шаха, который умом и сердцем стоит за персидский народ и страну!..

— Переводите, господин Аалам-хан, мы же не знаем английского языка! — возмущается Рамо.

— Надо слушать! — огрызается Аалам-хан. — Капитан Кагель говорит не па английском, а на фарсидском языке!

Белое лицо Кагеля краснеет, как гребешок у петуха.

— Да тише же вы, ишачье отродье! — орет Мовладад-хан. — Пусть говорит капитан сахеб. Я буду переводить.

— В Кучане, — продолжает Кагель, — появились большевистские агенты Советской России. Они хотят превратить всю вашу страну в руины и задушить смертельным голодом. Сейчас у них в России миллионы людей умирают от голода. Детей до восьмилетнего возраста съедают!

— Кому не понятно? — басистым голосом спрашивает Мовладад-хан.

— Куда же девали большевики хлеб и все остальное, что они забрали у помещиков и фабрикантов? — спрашивает Шохаб.

Кагель переминается с ноги на ногу, лицо его бледнеет. Он не знает, что ему ответить на этот вопрос. На помощь приходит Аалам-хан.

— За один день все сожрали! — говорит он и хохочет.

Кагель злится, уже не на солдат, а на Аалам-хана. Он что-то ворчит себе под нос, затем продолжает:

— По просьбе его величества шаха Персии, британская империя пошла навстречу персидскому народу, — спасти его от голодной смерти и большевистской чумы!

— Все понятно? — с затаенной угрозой спрашивает Мовладад-хан.