На рандеву с тенью - Татьяна Степанова

Швед и Гордеева рассматривали карту, это были листки кальки, наложенные друг на друга. Отчуждение между ними не исчезло, однако на время спуска все ссоры были забыты.

Двинулись по знаку Шведа дальше. Проход снова сузился, так что местами они буквально протискивались, рискуя застрять. Но вот коридор снова расширился, и они наконец смогли подняться в полный рост и нормально идти. Под ногами чавкала глина. Свет ламп выхватывал из мрака серый известняк.

Они вошли в так называемую горизонтальную штольню, пробитую древними землекопами в толще холма. Швед двигался все увереннее, сверяясь с картой, разглядывая стены и потолок, словно ища на камнях какие-то только ему известные приметы. Во время краткого отдыха он пояснил: незнакомый для него ход неожиданно привел их туда, где он уже не раз бывал. Штольня, по его словам, имела самостоятельный выход на поверхность, располагавшийся недалеко от моста, вниз по течению ручья. Сама же штольня вела в так называемую камеру Царицы. Это и был тот самый седьмой маршрут.

— Здесь до выхода примерно километр, — Швед сверился с компасом. — Штольня прямая, как тоннель. Идти легко. Там только одно препятствие на пути — провальная шахта, такой колодец глубокий, заполненный водой. А так маршрут вполне проходимый, даже не очень сложный. А мы с вами сейчас окольным путем пробирались, я не знал про этот ход.

— Ну, теперь знаешь, следопыт, Чингачгук. — Лизунов снял каску и вытер вспотевшее лицо. — А штольню эту твою и я знаю. Мы как раз этот вход и искали тогда, когда труп под мостом нашли.

Из их дальнейшей беседы Никита понял, что тоннель к камере Царицы известен в округе столь же широко, как и Большой провал. Это были две основные визитные карточки Съян, до некоторой степени местные достопримечательности. Сейчас, узнав об относительной несложности этого седьмого маршрута, Колосов, как некогда и Катя, удивился тому, что Швед до сих пор его избегал и не сопровождал сюда спелеологов, хотя легко мог бы это сделать.

— А где эта камера Царицы? — спросил он проводника. — Далеко?

Швед махнул в темноту.

— Надо осмотреть столь легендарное место, — сказал Никита.

— Но мы же хотели сначала обследовать коридор, где я видела кровавые пятна, — возразила Гордеева. — А для этого нам надо там левее свернуть.

— Сначала осмотрим камеру, потом вернемся, — сказал Никита.

Швед поднял лампу, молча указал куда-то наверх. Они увидели на высоте двух человеческих ростов грубо высеченный в известняке крест. Чуть дальше на стене был еще один.

— Тут они везде, — сказал Швед тихо. — Обереги. Кто здесь камень добывал, так хотел себя от Нее обезопасить.

— От кого? — тревожно спросил Островских. — О ком ты говоришь, Павел?

Швед, не отвечая, пошел вперед, махнув им — идите следом, только не поскользнитесь.

Ноги их и правда то увязали по щиколотку в жидкой грязи, то разъезжались, как на льду. Никита то и дело спотыкался, терял равновесие, чертыхался. Идти было не так уж и далеко, но из-за размытого грунта времени на это ушло немало. Колосов глянул на часы: полвторого, там, наверху, уже у входов вовсю пылали костры. Но дыма пока еще они не чувствовали.

Однако с некоторых пор Колосову начал мерещиться какой-то сладковатый тошнотворный запах...

— Ничего не чувствуешь? — спросил он Лизунова.

— У меня нос заложен, а что?

— Да вроде падалью несет.

— Верно. — Подошедшая к ним Гордеева принюхалась. — Наверное, какое-нибудь павшее животное, но это не здесь, это где-то ближе к входу.

Кресты на стенах начали попадаться все чаще — выбитые в известняке, нарисованные копотью. Они окружали их со всех сторон, словно действительно ограждали от чего-то, способного наброситься из темноты.

Колосов увидел бледное лицо Островских. Он смотрел на кресты, губы его шевелились.

— Вам плохо, Олег Георгич?

— Ничего, сердце жмет маленько. О чем это Паша говорил, я не понял? От кого эти обереги?

— Да сказки все это про какое-то луноликое привидение.

— Ах это, — Островских поморщился. — Да, слышал, мне жена рассказывала, еще в детстве ее этим подземельем дед пугал. Я думал, это все небылицы. А тут и правда кресты кругом.

— Мы почти пришли. — Швед остановился. — Вон вход в грот. — Сам он, однако, не сделал и шага вперед.

Все, кроме него, начали протискиваться в тесную щель, пробитую в известняковой породе, светя фонарями.

Открывшийся грот был небольшим Возле дальней от входа стены из земли торчало два камня. Один высокий, почти в человеческий рост, отдаленно по очертаниям напоминал женскую фигуру — широкобедрую, приземистую. Второй камень, более плоский, лежал у его подножия.

Гордеева подошла к камням, потрогала их.

— А говорили, на камне круг краской намалеван, а тут никакой краски нет. — Она водила фонарем, шаря по стенам и потолку. — Правда, это немного напоминает жертвенник, но...

Ее фонарь неожиданно погас. Словно его задули.

— Возьми мой, — Лизунов сунулся внутрь грота, — Алина, а я свечку зажгу.

— Подождите. — Гордеева стояла у камня, напряженно вглядываясь в темноту. — Уберите свет совсем. Теперь видите? Что это такое?

В темноте от глиняного пола и стен исходило слабое зеленоватое свечение.

— Что это? — прошептал Островских.

— Трупы, — они услыхали за спиной голос Шведа. В камеру Царицы он так и не вошел, стоял на пороге, где на потолке были выбиты кресты. — Говорят, что тех, кто погибал на разработках, закапывали прямо здесь, в штольнях, и еще говорят...

— Что еще? Что? — Островских озирался по сторонам.

— Говорят, это души тех, кого забрала Луноликая. Кого она не отпустила из-под земли. Это ее свита.

— Дурдом. — Лизунов присел, коснулся пола, посмотрел на ладонь. — Ну, полный дурдом. Фосфор это, что ли, Алина, как думаешь?

Гордеева не успела ответить — они почувствовали запах дыма. Еще слабый, но уже ощутимый.

— Пошли дальше быстрее, — скомандовал Швед.

И они начали протискиваться поочередно назад из грота в штольню.

Запах дыма становился все сильнее. Однако на какое-то мгновение Колосову вновь почудилось, что сквозь гарь он слышит и другой запах — тлена, гниющей плоти. Но дым уже перебивал все. Островских надсадно закашлялся.

Вдруг они услышали шорох осыпающейся глины — он донесся из левого бокового коридора. Хлюпанье грязи, кашель, шаги...

— Кто здесь? — крикнул Швед. — Кто?!

Желтые пятна света от их ламп заметались по потолку и стенам штольни. Снова донесся шорох. И все стихло. Стояла мертвая тишина. Но у Колосова появилось ощущение, что в темноте кто-то напряженно следит за ними. Вдруг послышалось какое-то хриплое хрюканье, бормотанье и...

— Да вот же оно, смотрите! — испуганно крикнула Гордеева.

Пятно от ее фонаря метнулось влево, и вдруг оттуда из темноты раздался визгливый вопль, и увесистый камень с размаха ударился об стену в нескольких сантиметрах от головы Островских.

От неожиданности они все опешили. А затем Колосов бросился в темный коридор. Кроме явственно ощущавшейся гари, чувствовалось и еще какое-то зловоние. При свете фонаря Никита успел заметить чью-то тень. Кто-то юркнул в боковой ход, видимо отлично ориентируясь в лабиринте этих подземных коридоров.

— Пусти меня вперед! — крикнул за его спиной Швед. — Тут заблудиться в два счета можно!

Колосов пропустил его, но тут из темноты вылетел новый камень и ударил Шведа по ноге. Тот охнул, выругался и захромал.

— Где оно? Вы его видите? — сзади кричала Гордеева. Бежать она не могла. На нее, жадно хватая воздух посинелыми губами, опирался Олег Островских — сердце все же подвело.

— Иди к выходу по штольне, выводи его на воздух, а то он тут от дыма концы отдаст, — скомандовал Швед. — А мы тут сами...

Из темноты снова запустили камнем, причем таким булыжником, что если бы он в кого-то попал — убил бы на месте.

— Держи его! — рявкнул Лизунов, бросаясь вперед. — Вон она, тварь такая!

Никита, еще ничего не видя, побежал за ним. Проход сужался, приходилось низко наклоняться. Ход был тупиковым — они уперлись в крохотный грот, более похожий на каменный мешок. Весь пол его занимала вязкая лужа жидкой грязи. Однако они еще ничего не успели разглядеть. Как только свет от их ламп осветил лужу, кто-то прыгнул из темноты прямо на Лизунова, визгливо завывая, как рассвирепевший мартовский кот.

Лизунов не удержал равновесия и грохнулся в лужу. Фонарь его погас. Они барахтались в грязи.

— Никита, я его поймал, держу... Мать твою, падла... Он меня укусил!

Колосов, утопая в грязи, бросился к нему, нагнулся в темноте, оторвал от Лизунова чье-то щуплое верткое тело, едва не задохнувшись от исходившего от него зловония. На секунду ему даже показалось, что он держит не человека, а куклу, но чьи-то пальцы впились в его комбинезон. Пойманный начал бешено вырываться, извиваться и издавать какие-то дикие невообразимые звуки — то ли вой, то ли мычание. Колосов видел пыльные всклокоченные волосы, бледную, тощую исцарапанную руку — костлявый кулак молотил по спине барахтающегося в луже Лизунова. И вдруг он почувствовал запах крови — он не понял, откуда она взялась, хлынув так обильно. Им с Лизуновым ударил в глаза свет — на пороге грота стоял Швед, высоко держа над головой карбидную лампу.