Неон, она и не он - Александр Солин

Только дело тут, видите ли, было совсем в другом, а именно: он, вдруг, взревновал. Все утро находясь в приподнятом настроении, он нахлестывал ленивое время мыслями о возлюбленной, и когда мать вдруг завела о ней разговор, с удовольствием поддержал его. Поддержал только затем, чтобы иметь ее имя на языке. Вслушиваясь в музыку падежей, оркеструя его предлогами и союзами и модулируя придыхательными интонациями, он ласкал им слух. Убегал от него в начале фразы, чтобы вернуться к нему в конце. Заменял его пресным местоимением и, попробовав на вкус, выплевывал, чтобы вновь обратиться к его трехсложному совершенству.

Мать по своей привычке дотошно искала в их отношениях прошлые, нынешние и будущие подводные камни, а так как камней на трех горизонтах времени гораздо больше, чем на одном, то и разговор продолжался с перерывами два часа, чему он был только рад. Однако именно в ходе разговора, а потом и независимо от него, в нем сначала затеплился, а затем чадящим пламенем разгорелся костер больной, неутолимой ревности. Возможно, в какой-то момент он неосторожно спросил себя, что у нее за дела в его отсутствие и чем она может сейчас заниматься. Возможно, услужливое воображение родом из «Мадам Бовари» шепнуло ему некое имя, которое он не разобрал, но которое определенно было мужского рода. Можно представить, какой едкости кислоту пролил он по неосторожности на полированную поверхность своего сердца!

Он с болезненным ожесточением подбрасывал в костер ревности дрова своего богатого опыта. Дело дошло до мучительных сцен, где он оказался соглядатаем ее сношений с другими мужчинами. Господи, боже мой, ему ли не знать, как это делается!

Он видел, как ее лишали девственности. Как ее первый мужчина (возможно, опытный сокурсник, с которым она, скрывая свою невинность, оказалась в постели после хмельной пирушки) долго и размашисто браконьерничал в ее заповедных угодьях, заставляя мотать головой, давиться криком, дергаться и скрюченными пальцами цепляться за что придется. Как сползал с нее с окровавленным пахом, приятно изумленный нежданным жертвоприношением, а она лежала, потрясенная, глотая слезы унижения и восторга. Как заткнув свежую рану заранее припасенной тряпицей, стыдливо жалась к нему и гладила его окровавленный клинок, шепча смущенные и признательные слова.

Наблюдал, как она, полюбив новое для себя занятие, предавалась страстному удовольствию, не стыдясь ни дня, ни ночи, ни голого самца, ни стен, ни мебели, ни собственной наготы. Как заставляла целовать себя в укромные места, возбуждаясь до гостеприимного елея. Как (о ужас!) сама играла на мужской флейте, извлекая из нее жгучую и сочную мелодию любви! Представлял, в каких позах она перебывала, позволяя мужчинам терзать свою органолу и отзываясь утробными звуками упоения. Как потом укладывала голову мужчине на грудь и, обхватив его тонкой рукой, признавалась в любви…

Он метался по квартире, играл желваками и скрипел зубами – настолько ощущения его были ясны и невыносимы! Ничего подобного не переживал он за последние пятнадцать лет! Господи, какой кошмар – он полюбил опытную, развратную самку! Да разве возможно после всего, что он подглядел, смотреть на нее иначе, чем на испоганенную женскую особь? Разве можно относиться к ней с трепетом, вознося ее над прочими его любовницами? Да на ней клейма негде ставить! Она же насквозь пропитана пóтом и спермой своих самцов! Нет, нет! Полюбить ее – значит, полюбить ее историю, а ТАКУЮ историю полюбить невозможно! Уж коли ему приспичило, следует добиться ее, а потом оставить за собой право решать, как быть дальше. Да, именно так и следует поступить! Он ей не раб, и пусть она прибережет свои королевские замашки для простаков!

Именно на помраченное его состояние она и угодила, когда позвонила ему поздно вечером.

– Почему вы мне сегодня не позвонили? – капризно спросила она.

– Не хотел беспокоить… – ответил он почти угрюмо.

– Но мы же с вами, кажется, договорились… – уловив холодок, тут же сменила она тон на снисходительно-любезный, каким объясняются с официантом.

– Да, конечно, помню. И все же я не хотел вас беспокоить, – тускло и упрямо отвечал он.

– Я вас чем-то обидела? – почувствовав сопротивление, спросила она.

– Нет, ну что вы, конечно нет! Просто я… как вам сказать… сегодня был у друзей и немного устал… – неловко выкручивался он.

– Что ж, тогда не буду мешать. Отдыхайте… – и трубка на другом конце света повесилась. Он не расстроился и даже испытал злорадное удовлетворение. С тем и отошел ко сну.

Наутро он устыдился своей угрюмости, которая ни с какой стороны не укладывалась в его планы, и едва дождавшись полдня, позвонил ей.

– Наташенька, извините меня, ради бога! Мы с вами вчера вечером так неловко расстались!

– Ну, что вы! Бывает. Дело житейское… – бодро ответила она.

– Приснилось мне, что в ссоре мы… – грустно продолжал он.

– Не успели познакомиться и уже в ссоре? С какой стати?

– Я не знаю… Вернее, я знаю, и если вы разрешите вас сегодня увидеть, я все объясню!

– Так, так! Значит, вы опять от меня что-то скрываете!

– Если и скрываю, то только приятное! Назначьте мне, и я все объясню!

– Хорошо, я позвоню вечером.

Вечером они встретились возле ее авто и пошли пить кофе. Она намеренно выбрала малую программу, словно давая понять, что возвращает их отношения к самому началу.

– Ну, рассказывайте, что у вас там за очередная тайна! – снисходительно велела она, когда они двинулись в путь.

– Тайна моя совершенно глупая и мальчишеская! – начал он, волнуясь.

– Хорошо, хорошо, не томите!

– Вчера на меня что-то нашло, и я весь день жестоко ревновал вас к вашим прежним мужчинам. Вот такая глупость, не правда ли?

Она остановилась, посмотрела ему в глаза и рассмеялась нервным смехом, вставляя в него:

– Что, что, что?! Ревновали? К моим прошлым мужчинам? И поэтому не хотели со мной говорить? Вот это действительно смешно! Нет, вы только подумайте – он меня ревновал!

– Да, да, не смейтесь! Вы не поверите – это было ужасно! Такие страдания приключились со мной впервые в жизни! Я сам не понимал, что со мной происходит, вернее, я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать!

– Вы, Дима, странный человек, – сказала она, когда они снова тронулись в путь. – Ну, как можно ревновать к тому, чего уже нет? Ведь я же не ревную вас к вашим женщинам! А ведь у вас их было больше чем две, не так ли? – продолжала она язвительно.

Он промолчал.

– В следующий раз, когда вы захотите меня ревновать, посоветуйтесь сначала со мной. Хорошо?

– Хорошо… – кивнул он.

– Пометьте это себе на тот случай, если снова захотите испортить мне настроение! Хорошо?

– Хорошо… – снова кивнул он.

– Я вас прощаю, – внушительно и важно произнесла она.

Ничего серьезного в тот вечер больше не случилось. Они много говорили, поочередно вспоминая самые невинные истории, в которых не было ее мужчин и его женщин, и где буянило солнце, молодел сосновый лес, возбуждались невидимые птицы, кудрявился травяной покров, струили дурман потайные железы цветов и теряли счет годам кукушки. Где на речных берегах их ждал горячий песок, прохладная радость упругой влажной кожи, бурные, рождавшие жалость судороги серебристого рыбьего отчаяния, бормотание смолистого лешего, странные пугающие желания, уха со звездами, гитара, языческий танец огня, смешные и грустные песни. Где озаренные растущей вверх рыжей бородой костра сидели они под звездным небом, ощущая спиной темноту и прислушиваясь к писку комариных бормашин. Благословенные дни, когда можно было безнаказанно смеяться над несовершенством мира, не заботясь о том, что когда-нибудь мир обнаружит твое собственное несовершенство, превратив кожу и душу в пергамент оскорбительных надписей! Незабвенные часы, опаляемые солнцем, остужаемые водой, обласканные песком, и унесенные розой ветров вместе с пылью и запахом полыни на все четыре стороны!

В числе прочего они поведали друг другу истории их первой любви, вспоминая об этом безобидном теперь событии, как о кори или прививке от оспы. Она увлеклась и порой перебивала его, вспоминая что-то забавное, что пришло ей на память от его случайных слов. Он молниеносно отдавал ей инициативу, а она все более охотно следовала за его сюжетами и мыслями, с удовольствием сопровождая их непринужденной улыбкой и негромким смехом. Дело дошло до блеска в глазах, до помолодевших лиц, до повышенной сердечной радиации. Он увидел ее, наконец, лучистой и беспечной и пропал окончательно. Она же, глядя на его гладкие чистые руки, сравнивала их с руками предыдущего любовника, у которого черный мох выбивался из-под белых манжет и по коротким толстым пальцам доползал до ногтей. Они выпили по две чашки кофе, съели по два пирожных и довольные друг другом, вернулись к ее машине.

– Надеюсь, вы не курите тайком от меня! – улыбнулась она, протягивая ему на прощание руку.