Убить миротворца - Дмитрий Володихин

Все они были уничтожены без особых хлопот между пятой и десятой минутами огневого контакта.

Пройдет много лет, война с Аравийской лигой останется в далеком прошлом, и лишь тогда Виктор узнает из мемуаров одного новоарабского офицера о сути происшедшего.

Во время первого огневого контакта погибли все три адмирала «буйных». Завершилась биография четырех новоарабских линкоров. Еще два были изуродованы до состояния полной небоеспособности. Но у эскадры Аравийской лиги оставалось двадцать четыре вымпела, способных драться, и если бы нашелся новый «владыка тигров», еще неизвестно, чем кончилось бы сражение за Весту… Тигров отыскалось немало, но владыка среди них не проявился. Капитаны спорили между собой, спорили, спорили… шестнадцать вымпелов отказались идти на разворот. Из оставшегося десятка еще семь покинули строй на курсе сближения с русской эскадрой. Не выдержали нервы. Тогда капитан одного из трех последних линкоров обратился к экипажам с речью: «Аллах велик! Кто может победить его? И он с нами. Братья, ждите, Аллах покажет свою силу: три волка разгонят отару овец… Если мало верите и не надеетесь на чудо, умрите, как подсказывает долг каждому правоверному». Выгрузив на шлюпы всех тех, кто убоялся грядущей битвы, смертники атаковали «неверных». Те, разумеется, разнесли их в щепы.

Война отчетливо выделяет из общей массы отчаянных трусов и отчаянных же смельчаков. Но решает дело не количество первых и вторых, а общая масса, оставшаяся за вычетом обеих групп и честно выполняющая свою работу в постоянной борьбе со страхом. Русская масса оказалась достаточно прочной, чтобы переломать хребты аравийским тиграм…

Тот давний бой понемногу размылся в памяти Сомова, но одна вещь засела в ней навсегда. Сколько тогда погибло людей… Яковлев и Нифонтов, молодой офицер и старый алмирал, оба кончили жизнь непередаваемо жутко. А тот мичман, потерявший руку, выжил. Слава Богу, повезло ему, выжил, с того света его вытащили. Нарастили ему биопротез, и через год Виктор, встретившись с ним, не сразу поверил своим глаза: рука и рука. Как собственная, от рождения данная, пальцы хватают, как надо, кожа, — так ему было сказано, — чувствует, как надо. От настоящей не отличить. Только дрожит слегка. Самую малость. Врачи говорят, мол, не должна дрожать. По технологии — не должна. А она, сволочь, дрожит против всех технологий, выпил ты, или не выпил, один хрен — дрожит… Потом Сомову неделю снилась чертова дрожащая рука.

Глава 8

О бабах

30 мая 2125 года.

Московский риджн, Чеховский дистрикт.

Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 год.

— …Я сегодня пришел, чтобы хвастаться… — и двойник улыбнулся. Виновато и триумфально.

«Когда он последний раз спал?» — с благоговейным ужасом подумал Сомов.

Виктор выглядел омерзительно. Под глазами — два базальтовых круга, в глазах — меленькая красная сеточка, щеки ввалились, даже заготовки для будущих морщин стали как будто глубже…

— Я, брат, совершал геройские дела и нестерпимо желаю похвастаться. Там, у меня, сейчас — некому. Извини, брат, все достанется тебе. Ты не против? Очень хочется, чтобы ты был не против…

— Я не против… — пролепетал Сомов.

И «близнец» принялся рассказывать о недавнем космическом побоище, где они с товарищами «наказали» каких-то аравийцев. Сколь трудно это было и сколь ужасно. Сколь дорого стоило, и сколь необходимо было — заплатить… В голове у Дмитрия быстро перемешались святые андреи, главные калибры, взрывы, пожары и косые плоскости. И еще ремонты. Чудовищные ремонты, совершенно не оставляющие времени на сон. Счесть все оптом, и выйдет один непередаваемый ужас. Кошмар полночный. Разве может возвысить смертоубийство? Но, как ни странно, он почувствовал невольное уважение к двойнику, словно тот поднялся на более высокую ступеньку — невидимую, но вполне ощутимую.

Когда тот прервал похвальбу, Дмитрий спросил:

— Ты собирался говорить о себе. А выходит у тебя, Витя, все время не «я», а «мы». У вас там такой коллективизм?

— Нет. Но многие люди были рядом со мной, выполняли мои поручения, и делали это так, что я бывал потом приятно удивлен.

— До конца не понимаю. Ты ведь не обязан о них говорить. Или в твоем мире какие-то особенные отношения между людьми?

— Особенные? — «близнец» задумался ненадолго, — Да, я один раз почувствовал нечто особенное. Я понимаю суть братства.

Сомов вздрогнул. Звучит как пение наточенного лезвия у самого уха. Смертоносно и кощунственно. Суть братства… Знал бы уважаемый.

— Братство?

— Трудно, брат, такие вещи передать на словах. Это же все внутри. Ну вот, смотри. Например, года два назад я был на страстной неделе в соборе святого Александра Невского. Его, Дима, вся Терра обожает. Та-ак. Рожа у тебя сейчас очень характерная.

— Что?

— Да ничего. Написано на ней буквами в рост человека: знать не знаю страстную неделю, знать не знаю Александра Невского, но не стану перебивать парня. Я прав?

— В общем… отчасти… да.

— На страстную неделю в храмах собирается больше всего народу. Как тебе объяснить… Общее у всех переживание: две тыщи с лишком лет назад он учил, страдал у умер, а потом воскрес. Все как раз падает на одну неделю. Ты представь себе: в одной неделе уложена суть всего мира, и надо только вчувствоваться в нее как следует… — двойник прервался, бросил взгляд на Сомова и поморщился:

— Вижу я. Вижу. Не в коня корм. Одним словом, очень важная неделя, очень важный, стало быть, четверг, и очень хорошее место. Народу в собор набилось великое множество, как маринованных грибов в банке… И там есть такой момент с службе… в богослужении… все должны петь «Верую»…

— Мантра?

— Символ веры. Ну, наподобие молитвы. Притом, длинной такой молитвы. Так вот, многие, конечно, помнят ее от начала до конца, слово в слово. Так и нужно. Я, например, помню. Но не все ее знают в точности. Кто-то забыл немножко, кто-то забыл добрую половину, а у кого-то слова начисто из головы повылетали… Бывает. Петь, опять же говорю, следует всем, а не одному только церковному хору. Приходят эти несколько минут… Не знаю, поверишь ты, или нет, но я не видел ни одного закрытого рта. Все, кто был там, захотели участвовать хотя бы словом, хотя бы одним звуком. Вышло, как будто мы — основание у очень большой колонны, а сама колонна — мелодия нашего пения, и она стремится в самое небо, через свод, через купол, через облака… Тогда я ощутил всех нас, там собравшихся, одним целым. Больно было потом выходить из храма, и расставаться с остальными. Вот тебе настоящее братство.

Дмитрий молчал, потрясенный. «В сущности, что это? Заскорузлое агрессивное христианство. Нелепое варварство. Энергетическая слепота. Отстойник массовых фобий. Величайший тормоз прогресса. Манипулирование инстинктами толпы. Отрицание вселенского универсализма. Феодальный архаизм. Религия нищих и злых людей…» Его образование и воспитание предполагало необычайную длину информационной ленты, составленной в этом духе. И сейчас он подал своему мозгу команду на полный ее просмотр. Но даже из-под такой ковровой бомбардировки маленькими злобными язычками пламени пробивалась зависть; Дмитрию стоило чудовищных усилий не осознавать ее…

А Виктор в это время молол какую-то чепуху о сказочном корабле, корабле-мечте, невиданном корабле. Вот, лишь по чудовищному капризу судьбы он сам не участвовал в строительстве… Или это от Бога ему досталось за грехи? Ну, может и так, тогда хорошо бы знать, где он так крупно опростоволосился перед небесным судьей. Но до чего же досадно! Один-единственный корабль с актиниевым двигателем стоит, по его мнению, трех выигранных сражений… За своих, конечно, радостно: такое великое дело сделали! — Виктор совершенно не замечал, что собеседник его впал в ступор.

Какой-то у него там актиниевый двигатель… Что за чушь!

— Да! Да-да. Точно.

Виктор продолжал рассуждать в том же духе. Мол, радостью-радостью, но надо бы ждать большой заварухи. Мол, Женева захочет наложить лапу… и тому подобное.

Естественно, все им произнесенное пропускалось мимо ушей. Сначала Сомов боролся с завистью, не называя ее истинного имени. Впрочем, без особого успеха. Потом он попробовал отстраниться от ситуации. Да, видимо задета какая-то точка высокой психологической уязвимости. Или энергетической. Или даже астральной. Обнажен некий комплекс, избегший внимания психоаналитиков… Да. Нечто в этом роде. Определенно. Однако стоит ли уничтожать болезненный всплеск эмоций? Возможно, необычный опыт правильнее было бы пережить путем погружения в него и присоединения к базовым конструкциям личности? Легче Сомову от этой идеи не стало. Тогда он попробовал пойти от противного. Раз один нарыв вскрылся, не попробовать ли поработать и с другим? Возможно, одна болевая точка нейтрализует другую. Во всяком случае, у их беседы появится дополнительная ценность. Итак, что у нас болит? Видит Разум, прежде всего Мэри Пряхина. Да и все они вместе с ней.