Дунайские ночи - Александр Авдеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С наступлением сумерек Дунай Иванович, как обычно, отправился на подводную тренировку. Спустился по каменным ступенькам лестницы, вошел в воду и прощально оглянулся на высокие каменные стены. Нет, он совсем не презирал монастырь. Здесь учили его взрывать английские, советские, американские корабли, мосты, подводные лодки, нефтепроводы, мачты высоковольтных передач, плотины, шлюзы. А он обернет эту злую науку против гитлеровцев.
Чезаре Браттолини ждал его там же, где вчера встретил. И не один. С ним был широколицый темноволосый человек в непромокаемой рыбачьей куртке. Незнакомец хорошо говорил по-итальянски, но назвался Иваном. Засмеялся и добавил по-русски:
— Теперь всех русских называют Иванами. Где только не сражается наш брат! В Италии, на греческих островах, во Франции, на Балканах, в Татрах, на Висле!.. Значит, вы с Дуная?
— Допустим… — Черепанов лукаво взглянул на старого рыбака и, не выдержав, рассмеялся. — Здравствуйте, товарищ! Вот так обрадовали. Вот так подарок! — Мокрой и скользкой, обтянутой резиной рукой он схватил руку Ивана. — Верно, брат, где только мы не встречаемся! Где буря, там и мы. Здорово, друг!
— Здравствуй, Дунай Иванович. Кажется, так тебя величают. И я радовался, когда узнал, в какую ты шкуру залез. Значит, царевич-лягушка добрую работу ищет?
— Да, ищу.
— Что ж, мы предоставим.
— Кто это «мы»? — улыбнулся Черепанов.
— Партизаны Венеции.
— И рад бы, но… меня ждет работа дома, на Черном море, на Дунае.
— Опасно туда добираться. Патрули, облавы, гестапо, квестура!.. Зачем рисковать? Здешние гитлеровцы тоже наши заклятые враги. Ну?
Черепанов молчал, раздумывал, вглядывался в Ивана.
— А вы кто? Как попали сюда?
— Офицер советской армии. Коммунист. Был в плену. Бежал в итальянские Альпы. Создал партизанский отряд. Считаю себя в этих широтах представителем советского командования и партии большевиков.
Все сразу прояснилось. У Черепанова не было больше вопросов. Он сказал:
— Слушаю вас, товарищ.
— Не покидай монастырь. Ты нам нужен здесь.
— Что я должен делать?
— Нуждаемся в оружии. Венецианский арсенал для нас игольное ушко, а для тебя — пролив. По ночам ты должен проникать в арсенал и снабжать нас взрывчаткой, гранатами, ручными пулеметами.
— Сделаю.
— Добычу будет принимать Чезаре Браттолини.
— Выходит, вы были уверены, что я останусь?
— А как же! По рассказам Чезаре я понял, что ты парень стоящий.
Капитон Черепанов остался в соединении «К». Незадолго до падения Берлина вернулся на родину…
Шатров и Гойда приехали на заставу. Капитона Черепанова на месте не оказалось. Укатил в устье Дуная. Каждый год он проводит отпуск на острове Лебяжьем: рыбачит в протоках и озерах, охотится в плавнях, ходит на моторной шаланде на взморье.
— Что ж, поедем на Лебяжий, — сказал Шатров.
НА ЛЕБЯЖЬЕМ И ТОПОЛИНОМ ОСТРОВАХ
В штабе Шатрову и Гойде предоставили специальный катер «Измаил». Неказистый с виду, с небольшой осадкой, замаскированный под обычную шаланду, он имел мощный мотор, радио, прожектор. В бортовом кармане лежало снаряжение подводного бойца и запасные баллоны с кислородом.
Ночью двинулись вниз, в гирло Дуная, к острову Лебяжьему.
За штурвал «Измаила» сел Смолярчук. На нем был старенький бушлат, измятая кепка и черная сатиновая рубаха.
Шатров и Гойда тоже были в штатском.
Шли быстро, под ясным, полным звезд небом. Сидели на корме. Курили. Вглядывались в темные берега. Попутный ветер срывал с Дуная холодную водяную пыль. Высоко-высоко, у чистых звезд, курлыкали журавли, прилетевшие на зимовку.
Гойда бросил недокуренную сигарету, взглянул на Шатрова, погруженного в какие-то думы.
— Можно задать вам деликатный вопрос?
— Если только очень деликатный!
— Вы давно знакомы с ним… с Дунаем Ивановичем?
— Давненько.
— С тех пор?
— С каких?
— С тех пор, как вы оба были Иванами?
— Раньше, и намного.
Гойда улыбнулся.
— Я так и думал.
«Измаил» сбавил ход, попутный ветер уже не помогал ему. Он дул теперь сбоку, со стороны плавней, и был сырой, холодный, почти осенний. Дунай стал бугристым. Из прибрежных кустарников, мелководных протоков и камышовых зарослей выползал густой вязкий туман. Скрылось под набежавшими тучами и звездное небо.
— Ну и благодатный дунайский сентябрь!.. — Шатров накинул на плечи пропахшую рыбой телогрейку. — Далеко до Лебяжьего?
— Не заждетесь, — откликнулся Смолярчук.
На самом малом, почти ощупью, держась средины фарватера, пробивались вниз.
Лебяжий внезапно выступил из седой мглы и преградил дорогу — черный, окольцованный крутой, травянистой дамбой, защищающей остров от весеннего половодья. По ее гребню тянулась двойная шеренга молодых осокорей.
«Измаил» пришвартовался у крохотной бревенчатой пристани.
Смолярчук заглушил мотор, поднялся из-за штурвала.
— Вот мы и на родине Дуная Ивановича! Не ждет он гостей в такой ранний час.
Туман таял, уползая в плавни, в глухие дебри камышей. Ветер могучим своим крылом расчищал небо. Оно уже было светло-зеленым, чуть опаленным на востоке.
Ночная темнота отступала за дамбу, за крытые камышом хаты, за сад.
По зеленой росистой дамбе неторопливо шагала высокая плотная женщина лет сорока. Светлые, густые, с чуть рыжеватым отливом волосы гладко зачесаны.
— Доброе утро, Мавра Кузьминична! — Смолярчук помахал кепкой.
Подойдя к причалу, она с достоинством кивнула головой. Не удивилась, что незнакомые люди называют ее по имени и отчеству.
На ней темно-синее, в алую искру, с белым воротничком платье. Руки, сильные, смуглые, как и лицо, открыты до локтей.
Пытливо, серыми-серыми, как сталь на свежем изломе, очами смотрела на приехавших и не тяготилась молчанием.
— В гости к вам прибыли, — сказал Смолярчук.
— Что ж, гостям мы всегда рады. Вы откуда?
— Рыболовы и охотники. Друзья-приятели Капитона Черепанова. Да и вам земляки.
— Что-то не признаю. — Она бесцеремонно разглядывала мягкую засаленную кепку Смолярчука, его потертый бушлат. — В гости приехали, а в барахло вырядились. Похуже одежонки не нашлось?
— Вид у нас, правда, бедноватый, но зато душа… Мавра Кузьминична, пора бы и узнать! Ну и память!
— На память до сих пор не жаловалась. Постой, обличье твое и в самом деле знакомое… Начальник заставы?
— Здравствуйте. Рад вас видеть. — Смолярчук подал руку.
— Ладно, не щедрись даром. Ну, здорово! А кто с тобой? Тоже пограничники?
— Одесские отпускники. Дунайской селедки захотели мои друзья. Капитон здоров?
— Вчера был здоров, в плавнях охотился.
— Ну, а ваши ребята как поживают?
— А что им! Прохлаждаются под мамкиным крылом. Уедут скоро. Последние каникульные дни догуливают.
— Не поженились?
— Рано.
Мавра Кузьминична нахмурилась, потеряла охоту дальше разговаривать. Вскинула голову с тяжелой шапкой волос, обдала пограничника холодным взглядом и скрылась на той стороне дамбы, в саду.
— Вдова, — вздохнул Смолярчук.
— И давно она овдовела? — спросил Гойда.
— Лет двенадцать назад. Правда, вдовство официально не подтверждено. Муж ее, Дорофей Глебов, в сорок первом году, когда тут хозяевами были румыны, попал в королевский подводный флот. До какого-то чина дослужился. В сорок четвертом пропал без вести.
Смолярчук посмотрел на зеленую дамбу, где несколько минут назад стояла Мавра Глебова.
— Сколько женихов было — всем от ворот поворот. Для кого бережет себя?… — Он вдруг спохватился. — Чего ж мы стоим? Пошли к Дунаю Ивановичу!
Белостенная хата под толстым камышовым коржем. Стены свежепобеленные и на всех наведены ультрамарином огромные васильки. Ставни тоже разрисованы. Оконные стекла чистые, прозрачные. Через весь двор, от порога к дамбе, через сад и огород пробита тропка, окаймленная мальвами. Встали на эту тропку Шатров, Гойда, Смолярчук — и цветы заслонили им сад, весь остров, Дунай. Только и света, что узкая голубая полоса утреннего неба.
Из прохладных сеней струится терпкий дух подсушенного чебреца. Под крышей пламенеет венок стручкового перца. На старом парусе гора яблок. В корзинах румяные помидоры. В корыте, выдолбленном из цельного ствола вербы, чуть мятые, истекающие соком груши. Их не очень жадно, без драки, клюют куры, утки.
— Эй, люди добрые, где вы? — позвал Смолярчук.
— Тут они, добрые и недобрые, — откликнулся женский голос.
За мальвами, под камышовым навесом, у летней печурки, хлопотали две женщины, старая и молодая. На молодой — сандалетки на босу ногу, желтый, с глубоким вырезом сарафан, оголяющий плечи и большую часть спины. На старой — глухая, до подбородка, старомодного покроя, черная, в белую крапинку кофта, длинная черная юбка, темный платок, из-под него выбиваются седые паутинки.