Элмер Гентри - Льюис Синклер

Через десять минут все они у нее уже всплакнули и каждая горела желанием броситься в бой за души и доллары.

Шэрон Фолконер уже направилась к выходу, когда к ней с протянутой рукой, хорохорясь, подскочил Элмер.

- Сестра Фолконер, я хочу вас поздравить с необычайным успехом ваших выступлений. Я баптистский священник Гентри.

- Да? - холодно отозвалась она. - А где находится ваша церковь?

- Видите ли… э-э… церкви у меня в настоящий момент нет…

Она оглядела его своими сверкающими глазами - здоровый румянец, фатоватый вид, запах табака.

- А в чем дело? Пьянство? Или женщины?

- Как можно, ничего подобного! Вы удивляете меня, сестра Фолконер! Моя репутация безупречна! Просто… э-э… просто я на время отошел от церковных дел, чтобы сблизиться с деловым миром и лучше понять душу мирянина, а затем продолжать свое служение в церкви.

- Ах, вот что! Весьма похвально. Благословляю вас, брат! А теперь извините меня, пожалуйста. Я тороплюсь на собрание церковного совета. - И, улыбнувшись ему одними губами, она поспешила прочь.

В эту минуту он казался себе непроходимым тупицей, увальнем, болваном. И все же он мысленно поклялся: "Ну, погоди, черт бы тебя побрал! Захвачу тебя как-нибудь врасплох, когда не будешь так поглощена делами и так дьявольски уверена в себе, - и тогда ты у меня спустишься с небес на землю, голубушка!"

За пять дней ему пришлось успеть сделать то, что было рассчитано на девять: побывать в девяти городах, - и все-таки в воскресенье вечером он был уже снова в Сотерсвилле и, надев свой новый коричневый костюм, явился к одиннадцатичасовому поезду на Линкольн.

Его увлечение Шэрон Фолконер переросло в трепетную страсть - первую настоящую любовь в его жизни.

Было слишком поздно, чтобы устраивать пышные проводы, но на станции все-таки собралось не менее сотни братьев и сестер. Пели "Храни нас бог до новой встречи", пожимали руки Шэрон Фолконер. Элмер отыскал глазами своего новоиспеченного приятеля, корнетиста Арта Николса, и остальную евангелическую братию: правую руку Шэрон - Сесиля Эйлстона, толстого, сентиментального солиста-тенора, молоденькую пианистку, скрипача, наставника воскресной школы и руководительницу работы с населением. (Один из главных помощников мисс Фолконер - агент по печати и рекламе - был уже в Линкольне, подготовляя почву для приезда вестников божьих.) Сидя в ожидании поезда на своих чемоданах, они очень смахивали на сонных бродячих актеров и, как все бродячие актеры, были совсем не такие, как на сцене. Хорошенькая бледная пианистка, которая появлялась на собраниях, словно ангел, окутанный облаком серебристой ткани, сейчас была простой провинциалочкой в измятом синем саржевом костюме. Руководительница работы с населением, напоминавшая монахиню в своем белом льняном одеянии, теперь имела явно вызывающий вид в своем красном с черной отделкой платье и поглощена была не столько прощальными гимнами, сколько нежными взглядами немца-скрипача.

А преподобный Сесиль Эйлстон, отдававший носильщику из отеля распоряжения относительно багажа, куда более напоминал сержанта-квартирмейстера, чем мистика с оксфордским дипломом.

Зато Шэрон, вся в белом, была по-прежнему царственно хороша и притягивала всех к себе, точно магнит. Жирный пресвитерианский священник с бакенбардами увивался возле нее, пожимая ей руку с более чем благочестивым жаром. Она, к ярости Элмера, улыбалась ему, улыбалась длинному, тощему священнику секты "апостолов христовых", горячо пожимала всем руки и умилялась каждому. "Благослови вас господь, сестра". Но глаза у нее были усталые, и Элмер заметил, что, когда она отворачивалась от своих почитателей, уголки ее губ опускались. И тогда она казалась совсем юной, утомленной и беззащитной.

"Бедная девочка!" - думал Элмер.

Слепя огнями, оглушая пронзительным свистом, подошел поезд, и труппа засуетилась, подхватывая чемоданы.

- Прощайте!… Благослови вас боже!… Господь да благословит ваше дело!… - кричали все разом - все, кроме священника-конгрегационалиста, хмуро стоявшего в стороне от всех и пояснявшего кому-то из прихожан:

- Укатила… Собрала за шесть недель столько, что всей нашей церкви на два года хватило бы, чтоб прокормиться, и укатила!

Элмер пробрался к своему другу музыканту Арту Николсу и, взбираясь вместе с ним на ступеньки вагона, шепнул:

- Арт! Арт же! Лекарство-то от всех болезней у меня с собой!

- Здорово!

- Вот что! Слушай! Устрой так, чтобы сесть рядом с Шэрон. А потом, немного погодя, выйди покурить.

- Она не любит, когда курят.

- А ты ей не говори, зачем! Выйди - и все… чтобы я мог посидеть и поговорить с ней. Важное дело. Насчет… это… ну, есть один шикарный город, где бы она могла выступить. Новый, понимаешь? На-ка, клади к себе в карман. А в Линкольне достану тебе еще. Ну, давай, входи вслед за ней.

- Ладно, попробуем.

В темном, переполненном и зловонном вагоне стояла жара: дело шло к лету. Тяжело дышали женщины, поскрипывая корсетами, фермеры, сбросив куртки, усердно выводили рулады носами, а Элмер стоял за спинкой скамьи, на которой темным пятном выделялись плечи Арта Николса и неясно мерцал белый костюм Шэрон Фолконер. Элмеру казалось, что она озаряет собою всю вселенную. Она была так дорога ему, каждая ее клеточка: он и не подозревал, что человеческое существо может быть таким бесценным, таким пленительным. Быть рядом с нею - одного этого уже довольно для счастья… почти.

Она молчала. Он слышал лишь гнусавый говорок Арта Николса:

- А не включить ли нам в программу негритянские песни? Встряхнем публику, а? Что вы на это скажете?

И ее сонный ответ:

- Ох, не надо об этом сегодня.

Потом - опять голос Арта:

- Выйти, пожалуй, на площадку, подышать свежим воздухом. - И вожделенное место подле Шэрон освободилось для витающего в облаках Элмера.

Волнуясь, он опустился на скамью. Она сидела усталая, поникшая, но тотчас выпрямилась, взглянула на него в полумраке и со сдержанной учтивостью, которая была обидней всякой грубости, потому что так говорят с чужими, произнесла:

- Мне очень жаль, но это место занято.

- Я знаю, сестра Фолконер. Вагон переполнен, и я только чуточку отдохну, пока нет брата Николса, разумеется, если вы разрешите. Не знаю, помните ли вы меня. Я… мы с вами разговаривали в вашем шатре в Сотерсвилле. Пастор Гентри.

- А-а! - равнодушно отозвалась она. И тотчас добавила: - Ах, да, тот пресвитерианский священник, которого выгнали за пьянство.

- Это совершеннейшая… - Он заметил, что она пристально наблюдает за ним, и догадался, что сейчас рядом с ним не святая, не деловая женщина, а совсем новая Шэрон, доступная и насмешливая. И, восхищенный, продолжал: -…совершеннейшее заблуждение! Я тот ученый богослов, которого выставили за то, что он целовался с регентшей церковного хора в субботу.

- О, это было неосмотрительно с вашей стороны!

- А! Значит, и вам человеческое не чуждо!

- Мне-то? Я думаю! Даже слишком.

- И вам иногда надоедает?

- Что именно?

- Быть знаменитой мисс Фолконер, не иметь возможности зайти в аптечную лавку за зубной щеткой, не рискуя услышать завывание аптекаря: "Хвала господу, у нас есть роскошные щетки, двадцать пять центов штука, аллилуйя!"

Шэрон прыснула.

- Надоедает, - убаюкивающе журчал он, - что не имеешь права уставать, как, например, сегодня, что рядом нет поддержки и опоры!

- Полагаю, дорогой преподобный брат мой, что это надо понимать как великодушное предложение быть мне поддержкой и опорой!

- Нет. Я бы не посмел! Я вас боюсь до смерти. Вы не только красивы… нет! Дайте же объяснить, какое впечатление вы производите на коллегу-проповедника… не только красивы, не только поразительно артистичны и хладокровны, но к тому же, кажется, и умны!

- Нет. Чего нет - того нет, умишком не вышла. Одни чувства. В этом-то и беда моя.

Голос ее теперь звучал уже не сонно и очень дружелюбно.

- Но подумайте, сколько грешных душ вы привели к раскаянию! Это ведь вознаграждает за все, правда?

- Да, наверное… О да, конечно! Только это одно и важно. Только… Скажите: что с вами все-таки случилось на самом деле? Почему вы отошли от церкви?

Он заговорил, очень серьезно:

- Я учился на старшем курсе Мизпахской духовной семинарии, но уже имел свой приход. Увлекся одной девушкой. Не скажу, что, дескать, она меня завлекла. В конце концов мужчина должен сам отвечать за глупости, которые совершает. Но, во всяком случае, ей, конечно… словом, ее забавляло, что по ней сходит с ума молодой священник. И потом она была так прелестна! Очень похожа на вас, только не такая красивая, куда там, и притворялась, будто страшно интересуется церковными делами - на это я и попался. Вот… Короче говоря, мы обручились; я только и думал что о ней да как мы славно заживем, как вместе будем трудиться во славу господа. Ну, а раз вечером прихожу и застаю ее в объятьях другого! Это так меня подкосило, что… О, я пытался и все такое, но просто не мог продолжать работать - и ушел на время. На новой службе дела пошли неплохо. Но сейчас я готов вернуться к той единственной работе, которую всегда любил. Вот о чем я и хотел с вами поговорить тогда, в шатре. Мне было нужно ваше женское сочувствие, ваш совет, а вы меня оттолкнули!