Семь минут - Ирвин Уоллес

Но и это не самое страшное. С восемнадцатого века, когда жил великий английский юрист, сэр Уильям Блэкстоун, и до наших дней мы видим, что наше общество может погубить свою душу, если дать порнографистам неограниченную свободу. Блэкстоун говорил, что осуждать и запрещать опасные и отталкивающие книги «необходимо для сохранения мира и доброго порядка, правительства и религии, единственных твердых гарантов гражданских свобод». Сейчас, двести лет спустя, нам продолжают напоминать о нашей обязанности. Антрополог Маргарет Мид считает, что все человеческие общества на земле осуществляют какой-нибудь вид цензуры поведения, особенно над сексуальностью. В Англии сэр Патрик Девлин призывал нас ни в коем случае не допускать половой распущенности.

«Ни одно общество, — говорил он, — не может существовать без нетерпимости, негодования и отвращения. Эти силы стоят на страже морали». Наш американский судья, Тармен Арнольд, полностью согласен с этой мыслью. Он даже пошел дальше, заявив: «Истина заключается в том, что законы против непристойности не имеют под собой разумной или научной основы, а скорее олицетворяют собой нравственное табу, но это не делает их менее нужными. Они необходимы, потому что без них государство будет испытывать недостаток нравственности». Короче, существует научная основа для законов против непристойности, или ее не существует, но я полагаю, что такая основа есть, законы должны соблюдаться и выполняться, если наше общество хочет противостоять разъедающему действию разнузданности.

Друзья мои, давайте не будем бояться, что на нас повесят ярлык цензоров, и опасаться справедливой и необходимой цензуры. Истина заключается в том, что цензура, которая стара как мир, давно стала необходимой для сохранения всеобщего порядка и выживания цивилизованного человека. Задолго до рождения Христа философ Платон задался вопросом: «Должны ли мы бездумно позволять нашим детям слушать какие угодно рассказы самых случайных людей, которые могут внушить им нечто противоположное тому, чему мы их учим?» На этот вопрос Платон дает следующий ответ: «Первым шагом должно стать введение цензуры литературы, и пусть цензоры разрешают хорошие книги и осуждают плохие. Мы хотим, чтобы матери и няньки рассказывали детям только хорошие истории».

Друзья мои, наступило время, когда каждый из нас должен посмотреть правде в лицо. Порнография, в какие бы одежды она ни рядилась, все равно остается откровенной непристойностью и угрожает нашим семьям, нашему будущему и здоровью нашей великой нации. Мы должны сказать друг другу, всей стране, что пришло время встать на борьбу и положить конец этой черной чуме. Время пришло. И как гражданин, и как ваш окружной прокурор, я обещаю повести в крестовый поход против порнографии все силы своего ведомства!

Элмо Дункан сделал паузу, ожидая реакции слушателей, которая не замедлила последовать. По залу прокатилась волна рукоплесканий. Барретт взглянул на Фей. Девушка не сводила возбужденно блестевших глаз с фигуры на сцене и хлопала в ладоши. Встревоженный, Барретт повернул голову и посмотрел через проход. Мэгги Рассел сидела неподвижно, с бледным и задумчивым лицом, руки лежали на коленях. Интересно, подумал Барретт, почему она не хлопает? Но его мысли прервал зычный голос оратора, и он вновь повернулся к сцене.

— В тысяча восемьсот двадцать первом году, — говорил Дункан, — в Соединенных Штатах прошел первый процесс против непристойности, на котором некий Питер Холмс был признан виновным в издании «Мемуаров женщины для утех», известных под названием «Фанни Хилл». Различные издатели, и с каждым годом их число росло, пытались использовать в своих корыстных интересах наши свободы, насмехались над конституцией и правосудием. В итоге сегодня порнография приносит в год два миллиарда долларов дохода. Я обвиняю этих издателей в поддержке, а иногда и поощрении производства мерзости, в распространении этой мерзости по стране под видом литературы. Они пекутся только о получении прибыли. Я в равной мере обвиняю и продавцов книг, которые не отвергают эту дрянь, в безнравственности, в предпочтении личной выгоды общественному благополучию. Обвиняю я и писателей, которые воспевают непристойность. Никто не скроется от карающего меча правосудия, и пусть он в первую очередь падет на головы самих создателей порнографии, этих профанаторов свободы слова. Они пытаются спрятаться за юбкой музы, которую сами же пачкают и оскверняют.

Дункан сделал паузу и покачал головой.

— Писатели… писатели, — печально произнес он, — предающие не только самих себя, но и всех остальных и поклоняющиеся своему единственному богу, богу наживы, Маммону. Я хочу привести вам слова знаменитого писателя: «Даже я готов подвергнуть цензуре настоящую порнографию, — писал он. — Порнография хочет оскорбить секс, вывалять его в грязи. Этому не может быть прощения». Этому действительно не может быть прощения. А знаете, кто написал эти великие слова? Я вам сейчас скажу. Д. Г. Лоуренс, автор «гимна чистоте», «Любовника леди Чаттерлей»!

Слушатели засмеялись и захлопали. Элмо Дункан с улыбкой поднял руку.

— Я еще не кончил, — сообщил он. — Послушайте-ка теперь вот что. Когда Джеймс Джойс издал в Париже своего «Улисса», знаете, кто одним из первых потребовал запрета этой книги? Конечно, вы уже догадались. Сам Лоуренс, автор «Любовника леди Чаттерлей», ставший защитником общественной морали. Он решил оградить общество от всякой порнографии, кроме своей собственной!

Громкий смех заставил Дункана замолчать. Спустя полминуты он снова заговорил, теперь уже серьезно:

— Я упомянул «Улисса» Джеймса Джойса, и он напомнил мне о том, о чем я давно хотел сказать. Долгие годы нам долдонили о храбрости судьи Вулси, который позволил этой порнографической книге попасть на нашу землю, долгие годы нам ставили в пример доблесть судей Огастэса и Лернида Хэндов, которые оставили решения Вулси в силе. Но, друзья, не обессудьте. Никакие ссылки на Вулси и Хэндов не помешают мне выслушать человека, которому следовало бы дать слово в первую очередь, настоящего храбреца, осмелившегося не согласиться с решением Хэнда на том апелляционном процессе. Я говорю о давно забытом судье апелляционного суда Мартине Мантоне. Его возражения каждый из нас должен записать на скрижалях нашего крестового похода против осквернителей свободы. «Конгресс принял этот законодательный акт против непристойности в интересах большинства населения, — писал Мантон, считая, что только ненормальный человек надеется защитить себя сам. Потом он продолжает: — Не люди существуют ради литературы, чтобы принести автору славу, обогатить издателя, а книге предоставить рынок. Совсем наоборот, литература существует для людей, чтобы ободрить уставших, утешить скорбящих, поддержать упавших духом, привить человеку интерес к окружающему миру, дать радость жизни и пробудить любовь к человечеству. Искусство, которое замкнуто на самом себе, бессердечно и скоро перестает быть искусством. Искусство, существующее только для удовлетворения потребностей рынка, вовсе не искусство, а торгашество. Единственным подлинным искусством является искусство, существующее для людей… Шедевры никогда не создавались людьми с непристойными и похотливыми помыслами, людьми, не верящими в Бога… Хорошее произведение литературы имеет прочные и надежные критерии оценки, оно, как всякая добротная вещь, благодарно и живет долго. Ему необходим человек, которого оно призвано веселить, утешать, очищать. Только хорошими книгами писатели могут заслужить право на свое место в мире». Я очень надеюсь, что эти слова навсегда станут девизом ОБЗПЖ и наши люди начнут остерегаться…

При упоминании имени Мартина Мантона серые клеточки Барретта усиленно заработали и быстро нашли то, что искали. Благородный судья Мантон через несколько лет после произнесения этих возвышенных слов был арестован за препятствование принятию справедливого решения и отсидел в федеральной тюрьме девятнадцать месяцев. Барретт спросил себя, стоит ли сообщить об этом Фей, слушавшей прокурора с открытым ртом, и решил промолчать. Слишком она была увлечена красноречием Дункана. Майк опять прислушался.

— …да, со вниманием отнестись к словам судьи Мантона, — говорил Дункан. — Потому что, если бы несколько недель назад им последовал один издатель и один книготорговец, в нашем городе было бы меньше насилия и наши соседи так не страдали бы.

Элмо Дункан сделал паузу и немедленно получил шквал аплодисментов в награду за это первое упоминание о «Семи минутах» и изнасиловании, совершенном Джерри Гриффитом.

Майк Барретт посмотрел на рукоплещущую Фей и еще раз обернулся на Мэгги Рассел. Как и прежде, она не хлопала. Мисс Рассел взяла пустой стакан и сумочку, внезапно встала, встретилась с Майком взглядом и направилась к выходу.