Преподаватель симметрии - Андрей Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Большое видится на расстояньи… – вздыхал Варфоломей. – Век – это разве расстояние?» Девятнадцатый все еще стоял лагерем вокруг века двадцатого: даже Первая мировая не так уж его отодвинула… О, эти бесконечные кровати, в которых Наполеон провел по одной ночи! Они множились, как амебы, простым делением, принося доход провинциальным кабачкам и гостиницам.
Несмотря на свою безграничную власть, Варфоломей был широкого ума человек: тщетность этих его усилий доказала ему главное – что они тщетны. А тщета, как и суета, ниже достоинства властителя ранга Варфоломея. Так-таки правда: нелепо жертвовать властью большей ради власти меньшей. Бороться с Наполеоном для Варфоломея было то же, что Наполеону властвовать над островком Св. Елены. Варфоломей вовремя усмехнулся и пожал плечами: нет и Буонапарте он не уступает во власти! Разве во власти Наполеона было создать хотя бы букашку, хоть какую былинку?.. Между тем это были доступные и даже уже пройденные этапы власти Варфоломея: это он вырастил одно очаровательное растеньице из семейства зонтичных, и это он же заселил Патагонию крошечным мотылечком Варфоломеус Ватерлоус, неизвестным не только науке, но и самому Создателю. Он сделал это лишь однажды, в тот самый день, когда ночь всего длиннее в году, в день рождения узурпатора. Кто скажет, что Варфоломей злоупотреблял когда-нибудь властью? Он не ставил себя на одну доску с Творцом, но то, что в его власти было, и то что доступно лишь Ему одному, – бесспорный факт.
Так что после Создателя власть его была следующей. А поскольку у Создателя это и не власть, а Он сам, то можно считать, что Варфоломей в своем царствовании обладал властью, которой человечество не знало во всю свою историю.
Власть его не была обременительной для его подданных, поскольку была абсолютной. Ее не замечали, как воздух, как воду. Она ни в ком не могла вызвать ни сомнения, ни подозрения, потому что никто не был способен ощутить ее насилие – настолько оно было велико (не обсуждаем же мы власть силы тяжести, ибо она не может быть легче, а – какая есть…). Время подчинялось Варфоломею. Он властвовал над Славой Мира, являясь единственным ее наследником, конечной ее инстанцией. Он был Итог всего. Он всегда стоял в конце всей череды царьков и императоров, от наших дней до шумерских. И не только потому, что живая собака лучше дохлого льва, а именно потому, что последний и есть Единственный. Предыдущих – тьмы. Варфоломей вел за собою весь мир за эту ниточку, и тот следовал за ним покорно, будто и сам туда шел.
Варфоломей пробудился от непонятного стука. И стук был непонятен, и источник его. Было еще темно. «Это немудрено, – подумал сонный Варфоломей, – сегодня самая длинная ночь в году… Однако который час?» Он включил ночничок и добрался до лежащего на тумбочке будильника. Будильник показывал три часа и не тикал. Он давно уже прихрамывал при ходьбе; мания величия у королевского будильника дошла до того, что он показывал время только в том случае, если его ось была установлена строго параллельно оси земной, которая, как известно, несколько сама наклонена в отношении своей орбиты. Перед сном Варфоломей подолгу добивался для гордого аппарата этой астрономической точности. Сейчас прибор не оживал ни в каком положении, совсем умер, видимо, не пережив столь длинной ночи. Стук повторился, и проснувшийся Варфоломей определил источник его.
То вдовствующая королева-мать стучала своим скипетром по судну.
При всей своей власти Варфоломей никогда не забывал своего сыновьего долга, ибо он и есть самый королевский долг перед подданными, его детьми: каков может быть отец, если он не исполняет свято долг сыновий? Варфоломей спустил ноги на пол и одну туфлю нащупал сразу, а другой не было. Он пошарил – не было. Он вспомнил, какой сегодня день… Сегодня – очень важный день, быть может, за весь год и, кто скажет, вдруг и за всю жизнь. Во всяком случае, не весь ли год готовимся мы к дню завтрашнему, копя силы, экономя ежесекундно на трате их, а поскольку и к самому году готовимся мы, прожив до него всю свою предыдущую жизнь, то можно считать, что и всю жизнь мы готовимся именно к тому дню, который вчера называли «завтра»… Не есть ли сегодня – итог всего? Сегодня во власти Варфоломея было низвергнуть какое-нибудь небольшое царство, или осушить море, или развенчать героя, ибо как раз сегодня завершалась ежегодная общая картина мира, которой и быть таковой в грядущих веках… и именно сегодня он не собирался развлекаться своей властью подобным образом, ибо именно сегодня пришел наконец момент свести и кое-какие личные счеты, тяготившие его на протяжении последней жизни, счеты с одним персонажем, так неосмотрительно пересекшим однажды пути его власти, неким сударем Полужаном. И в такой день!.. Куда запропастилась проклятая туфля?! Бес раздражения окончательно овладел им, когда он обнаружил ее на той же тумбочке, что и будильник. Полузасыпая, не зная, как добиться от него ходу, не найдя ничего под рукой, он подпихнул под будильник туфлю, добившись наконец искомого наклона, – воспоминание развеселило его, раздражение слегка улеглось, и сумел он без него с должной сыновьей почтительностью забрать у королевы-матери судно.
Следуя с судном в руке по коридору, услышал он и еще непонятные звуки, доносившиеся из кухни, – род всхлипываний. Кто бы это мог там плакать?.. Минуя ванную и туалетную комнаты все с тем же плещущим судном в руке, в одних подштанниках, король Варфоломей естественно заглянул на кухню, чтобы увидеть там патлатую босоногую девицу в короткой рубашонке, хлещущую с жадными всхлипами, обливаясь, прямо из бутылки холодное молоко (дверь холодильника была распахнута). Девица пискнула, как крыска, прыснула молоком и порскнула по коридору в комнату наследного принца (Варфоломея-младшего, или Среднего, потому что был еще и другой – Варфоломей-младше-младшего, или Варфоломей-младшенький… но его как раз и не было – они отбыли с герцогиней в Опатию лечить ее спинку…), – Варфоломей-король вздохнул вслед одной из многочисленных фавориток принца Варфоломея, которых уже не различал. Король потянул догадливо носом и уловил этот пряный запашок, за который и имел некоторые счеты с Александром Великим, относясь к нему в целом с симпатией, до некоторой степени обвиняя именно его в том, что, пристрастившись в своих войнах, переродившихся в странствия, к наркотикам, Александр проторил этой дури прямой путь в Европу. Принц в последнее время поверхностно увлекался Востоком, всякими правдами и неправдами накуриваясь ежедневно до смерти. И Варфоломей опять вспомнил, какой сегодня день, и бес раздражения на помеху от ближних поперек великого дела с новой силой вошел в него. Который, однако, час? И фамильные женины часы в виде троянского коня, еще донаполеоновские, эпохи расцвета герцогов де О, часы, за исправный бой которых велась последовательная, непрекращающаяся наследная битва во многих поколениях, – эти часы тоже стояли.
Он их озлобленно пнул, и они забили своим копытцем, застоявшись, за всю ночь сразу. Тридцать семь ударов насчитал Варфоломей – это не могло быть временем. Варфоломей рассмеялся – чего-чего, а чувства юмора у короля было не отнять, – взглянул в окно, оно слегка серело, что означало десятый час! Великое утро наступило, и Варфоломей давно опаздывал.
Завершив туалет королевы-матери, напоив ее кофием с гренками, «бедный рыцарь», он заботливо пересадил ее в трон-каталку, укутал в горностаевую мантию, до того ветхую, что уже без хвостов и лапок, так что напоминавшую даже кротовью, но все еще весьма теплую, и выкатил, вернее, выволок (коляска была без колеса, с приспособленной ломаной полулыжей…) этот трон на открытую террасу, где в углу в кадке чахла березка и открывался вид на сырые крыши Парижа, столицы французской провинции Варфоломея, родины его жены, в настоящее время приютившей его резиденцию. «Эх, эмигрантское житье…» – вздохнул Варфоломей. Он не любил этот город. «Если бы не женитьба…» – вздохнул он, выпустив облачко пара в сырой туман, в сторону родины, где и положено находиться Альбиону в тумане.
Уже в плаще и с зонтиком заглянул он в комнату сына. Принц спал поверх одеяла, одетый. Чего же тогда девица была раздетая? – усмехнулся печально король. Но фаворитки уже не было: улизнула – Варфоломей и не заметил. В комнате удушливо пахло дурью. Король поморщился, распахнул форточку, укутал принца пледом. Тот не шелохнулся, безжизненный, задрав к потолку острый нос, за ним острый кадык, за ним острую грудь, – Варфоломею так и показалось, укутывая, что он заворачивает в плед птицу. Король вздохнул и выложил на столик пять франков, вновь вздохнул и добавил еще пять.
Совсем уже в дверях был король, как изволил проснуться Василий Темный (названный так в честь московского князя XV века, главным образом потому, что Варфоломей пока не установил, почему князь носил прозвище Темный…) и пошел, требовательно и грузно топая, зевая и мявкая, ему навстречу – огромный, морозный белый, слепой от рождения кот, не кот – медведь (почему и темный и русский…). Роняя зонтик, король ссудил его рыбиной, погладил вялой рукою тирана, утомленного властью, и еще раз вздохнул: кто в поднебесной обладает большею властию, чем царь?.. Его любимый кот.