Хорошие солдаты - Дэвид Финкель

Его война, ее война. Разница между этими войнами была огромная, и каждый нес свои тяготы, по существу, в одиночку.

В апреле, сообщая ей о гибели Джея Каджимата, он не стал входить в подробности того, что может сотворить СФЗ с машиной и людьми, а она, отвечая ему, не стала входить в подробности того, как они с детьми красили пасхальные яйца.

В июле, когда 2-16 подвергался атакам по нескольку раз в день, она не стала распространяться о своей собственной драме: она возвращалась с детьми из дальней поездки, вдруг сел аккумулятор машины, пришлось «прикуривать» от чужого, они зашли в «Уэндиз», детям срочно понадобилось в уборную, но она не могла заглушить мотор — боялась, что он опять не заведется, а отпустить их одних она тоже не могла…

В сентябре она не стала распространяться о разговоре с женой полковника, которая, подойдя к ней, спросила: «Как ваши дела?» — «Хорошо», — ответила она. «Вы уверены?» — «Да». — «Вы уверены?» — «Да, у меня все в порядке». — «Нет, у вас не все в порядке. Не все». Разговор был бы неприятным в любом случае, но важно было еще, где он произошел: на поминальной службе по трем погибшим солдатам.

— И что я должна была отвечать? — спросила она сейчас, сидя у себя в кухне. — Что устала быть одинокой матерью? Что устала от пустой постели? Так я должна была ответить? Что это не жизнь, а дерьмо?

Подобные вещи она держала при себе. Она не собиралась ни говорить такое жене полковника, ни писать такое Ральфу, которому — она была уверена — она нужна была в бодром состоянии.

«С днем рожденья, ча-ча-ча», — пели дети, и она совершенно не собиралась сообщать ему, каких усилий стоила запись этого ролика: мальчики предпочитали смотреть телевизор или играть с друзьями, никто рта не хотел открыть, и ей пришлось шепотом командовать детьми и суфлировать.

«Привет, любимый! Ну-ка, угадай с трех раз, кто тебя любит? Я + А + Дж + Г, вот кто!!!!! Надеюсь, тебе понравились фотки, которые я раньше послала… у нас такая буря — ух!» — начала она электронное письмо поздним вечером 11 декабря, уложив детей спать.

Она ничего не написала про упавшую ветку, которая чуть не повредила машину, про то, как она молотком и ножом колола лед на тротуаре, потому что реагент так и не нашла, про то, что, посылая фотографии, переживала, что не внесла в дом на зиму садовый шланг и он это заметит.

Она не написала ему, что перед тем, как она смогла сесть за это письмо, ночь состояла из шагов, кашля, шума спускаемой воды в уборной и голоса усталой матери, пытавшейся успокоить напуганных мальчиков: «Приятных снов, мои красавцы, мои храбрецы».

Она спустилась вниз. Посмотрела на безмолвную фотографию, стоявшую на холодильнике. На муже была белая рубашка. На всей семье, когда они ходили в «Сирс» фотографироваться, были белые рубашки. Это было перед самым отъездом. Сейчас, спустя почти одиннадцать месяцев, она, конечно, скучала по нему, но к этому дело не сводилось.

— Я думаю, это обида. Глубокая личная обида. Негодование. На то, что это будет пятнадцать месяцев. На то, что я ращу детей одна. Что я должна справляться с жизнью в одиночку, — сказала она. — Ненавижу эту войну за то, что она сделала с моей жизнью.

Этого она тоже ему не писала. В ее электронном письме, где ничто, кроме времени отправки — 0.44 ночи, не указывало на ее усталость, говорилось дальше: «Школы завтра опять закрыты. Выпало еще больше осадков, так что мы, пожалуй, махнем на ледяную горку и всласть покатаемся! УХ! Помчимся во весь опор! Чем не способ приобщить детей к экстремальным видам спорта?! Я так ждала этой возможности выплеснуть адреналин!! Ха-ха! Я, конечно, понимаю, что без тебя это будет далеко не так весело, но что касается адреналина — я думаю, мы найдем случай вместе выплеснуть его в январе!!!»

На январь приходилась большая часть его отпуска. Он должен был вылететь из Багдада через шестнадцать дней.

— Меня беспокоит январь, — призналась она. — Каким он приедет?

«Я горжусь тобой! — написала она ему. — Твоя жена Стефани».

И вот пришла его очередь.

Домой.

Его томило нетерпение.

Он вылетел 27 декабря в час ночи. Сначала отправился в Форт-Райли, оттуда с семьей в Орландо, штат Флорида, оттуда опять в Форт-Райли, оттуда в Багдад — но перед этим заехал в Армейский медицинский центр Брука в Сан-Антонио посетить некоторых своих солдат, получивших серьезные ранения. После встречи с семьей это было второе, к чему он готовился, чего он ждал.

Несколько человек из его батальона уже побывали в АМЦБ и вернулись потрясенные. Среди них был специалист Майкл Андерсон, который 4 сентября ехал позади подорванного «хамви», в трех машинах от него. Через месяц, отправившись в отпуск, он поехал в АМЦБ к Данкану Крукстону, одному из двоих выживших солдат в этом «хамви».

— Смотришь, и сердце кровью обливается, — рассказывал потом Андерсон. — Я же помню Крукстона, каким он был. Взрослым парнем. А теперь, честно вам говорю, он выглядел как ребенок. И не скажешь, что взрослый человек. Ног нет. Правой руки нет. Левой кисти нет. Весь перебинтован. В защитных очках. Туловище в сетке какой-то. Не хочется такое говорить, но это жуть была, если честно, увидеть таким своего товарища. Дрянь была просто. Проклятое 4 сентября по новой.

Крукстон был одним из тех, кого хотел повидать Козларич. Всего их там было четырнадцать, включая шестерых, с которыми встретился, приехав в отпуск и проведя несколько часов в АМЦБ, Нейт Шоумен. Один потерял обе ноги ниже колен. Другой потерял глаз. Третий — большой кусок левой ступни. Четвертый — большой кусок правой ступни. Пятый — правую руку ниже локтя. Шестой — правую кисть. Они сидели в кафетерии за ланчем, и в какой-то момент кто-то помянул Козларича.

— Не хочу больше видеть этого мудака, — сказал один из солдат.

10

25 ЯНВАРЯ 2008 ГОДА

Я говорю людям вот что. Я говорю людям здесь, в Америке, что иракская мать хочет для своих детей того же, чего хочет американская мать, — чтобы дети могли мирно расти, воплощая в жизнь свои мечты, чтобы дети могли выходить из дома и играть, ничего не боясь.

— Парни будут очень рады встретиться с вами, сэр, — сказал Козларичу сопровождающий в АМЦБ.

Был ветреный, дождливый день, пронизывающе холодный — особенно для человека, который десять месяцев провел в Ираке и десять дней во Флориде. Во время отпуска Стефани держала свои мысли о войне большей частью при себе, Козларич тоже — если не считать последнего вечера дома, когда он признался, что несколько раз в Орландо, когда он сидел за рулем, ему чудилось, что он в «хамви» — и вдруг вспышка, грохот, столб пыли. Но всего несколько раз, подчеркнул он, и секунды спустя он уже снова ехал с семьей во взятой напрокат машине. «Ну, как ты?» — спрашивали они друг друга, и ответ — правдивый ответ — всегда звучал: «Прекрасно». Его приезд омолодил их обоих, и это чувствовалось даже в худший момент отпуска, когда в Диснейуорлде они въезжали на парковочную площадку «Простачок»[15] и Гаррет стукнул Алли по носу. Алли закричала. Из носа на ее одежду потекла кровь. Стефани не могла найти носовых платков. Козларич, решив проучить Гаррета, принялся вытирать кровь его курткой. На мгновение показалось, что это неплохая воспитательная идея, но в суматохе вместо куртки Гаррета он по ошибке схватил куртку Джейкоба, и теперь Джейкоб был расстроен, Гаррет был расстроен, Алли была расстроена, Стефани была расстроена, а Козларич начал было наставительно говорить: «Никогда больше не смей бить девочек!» — и тут Алли стала давиться и сплевывать кровь, обильно пачкая куртку Гаррета.

Война? Какая война?

Но вскоре все вернулось на круги своя: Козларич прилетел в Сан-Антонио, и в АМЦБ его проводили на четвертый этаж госпиталя, где висела табличка: «ИНСТИТУТ ХИРУРГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ АРМИИ США. ОЖОГОВЫЙ ЦЕНТР».

Он решил начать с Данкана Крукстона.

Надев халат, бахилы и перчатки, он пошел к девятнадцатилетнему солдату, который потерял левую ногу, правую ногу, правую руку, левую руку ниже локтя, уши, нос, веки — и у которого то немногое, что осталось, было обожжено.

Да, прав был Майкл Андерсон. Проклятое 4 сентября по новой, никуда не делось.

— Ничего себе, — еле слышно произнес Козларич. А потом, еще сильнее проникшись увиденным: — Сволочи.

Вот как выглядела война с дальнего конца, и к первому ошеломляющему впечатлению от Данкана Крукстона присоединились другие картины, другие встречи — то, что Козларич увидел в разных частях АМЦБ. Число раненных за всю войну американских военных перевалило к тому моменту за 30 тысяч, и несколько тысяч самых тяжелых из них привезли в этот уголок Техаса поправляться — а кого-то умирать. Сюда везли сильно обожженных. Сюда везли многих после ампутаций. Здесь можно было пролежать недели, месяцы, год — столько, сколько понадобится, и уровень здешнего лечения и ухода все считали необыкновенным.