Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

— А чем ты занимаешься сейчас? Не бросил музыку?

— Что вы! Я первая скрипка в оркестре «San Mose».

— Оркестровая аристократия…

Гуарески смутился.

— Ну, не знаю… Может быть. Эти четыре дня мы в Вене на гастролях.

— Так это вашими афишами оклеены все стены города. Мне бы хотелось сходить в театр, но… жаль, не получится…

— Как же так, Маэстро! — воскликнул Гуарески, но тут же понял, что Учитель не может себе позволить даже билет на галерку.

— Обязательно приходите, я проведу вас!

— Упаси тебя Бог! Ты хочешь, чтобы тебя выгнали из Оперы? О, молодость, беспечность… Ты хороший человек, Джанни. У тебя открытая, широкая душа. Оставайся подольше таким, прошу тебя… Но не надо что-то делать из признательности, из чувства долга. Не надо жалеть меня. Со мной случилось то, что должно было случиться… Я знал, на что шел. А ты… ты талантлив. Береги свой талант. Это ведь большая ответственность. Нет, не передо мной — перед Богом!

— Но…

— Послушай. Не станешь ведь ты общаться с чумным. Подавать руку прокаженному… А мне сейчас хуже во сто крат. Самое главное, Черный Омут может затянуть еще и тебя, ни в чем не виноватого. А я не могу этого допустить. Прощай. И не ищи встречи со мной.

Виральдини развернулся и ушел прочь, мгновенно затерявшись в пестрой венской толпе. Растерянный Гуарески почти сразу потерял его из виду. Незнакомый город поглотил Учителя словно песчинку. Куда идти? Где искать? Венская толпа не могла дать ответа…

— Я обязательно найду вас, Маэстро! — крикнул он в пустоту толпы.

Гуарески не обманул Учителя. Через два дня в бедном пристанище композитора Антонио Доменико Виральдини с глухим скрипом отворилась дверь. На пороге стоял Джанни Гуарески с привычным по приюту совершенно хулиганским выражением лица и с корзиной в руках. В корзине уютно возлежала всякая вкусная снедь и темно-зелено поблескивала объемная емкость, в венском просторечии именуемая «Подруганка». В ней плескалось нечто влекущее, манящее, конечно же, зовущее. И обещающее мимолетное утешение в горестях быстротекущей жизни.

Опережая протесты Учителя, Гуарески быстро проговорил:

— Маэстро, я ненадолго. По делу!

На столе в мгновение ока появилась вышеупомянутая бутылка и причитающиеся к ней аксессуары: четыре вида сыра, темная сырокопченая ветчина, свиная вырезка с черносливом, сухая охотничья колбаса, шейка, запеченная с чесноком и майораном, и румяный венский каравай.

— Вино еще из венецианских запасов, — заливался соловьем Гуарески, не переставая выкладывать закуски.

«Из мирного времени…» — пронеслось в голове у Виральдини.

— …А все эти вкусности куплены здесь, в Вене, в лавке какого-то… Штрауса. Он уважает музыку и обещает своих детей и внуков обучить музыкальному искусству.

— Вероятно, обучит… — произнес Виральдини, только чтобы прервать этот словесный поток, призванный усыпить его бдительность изгнанника.

— Конечно, обучит, — подхватил Гуарески. — Но это его дело. Я-то здесь совершенно с другой целью.

— С какой же, позволь полюбопытствовать?

— Мне безумно хочется выпить за ваше здоровье, Учитель.

Виральдини приложил ладони к лицу и усмехнулся.

— Достойный повод, мой мальчик.

— Вот и я так подумал… Ведь такого вина вы не пили давно, и я…

— Я давно не пил вина, — перебил его болтовню Виральдини. — А теперь присядь. И расскажи, как ты меня нашел.

Джанни обвел глазами комнату. При входе в жилище своего некогда прославленного Учителя он лишний раз понял — Маэстро бедствует, как никогда. Полуподвальная клеть из двух комнат с нужником налево от коридора. Подобие окна под неровным потолком. Старый клавесин в углу под поблекшими, но наверняка не потерявшими благодати изображениями Спасителя, Мадонны и Анны Павийской. Деревянный стол, два плохо отесанных табурета. Совершенно голые стены…

Джанни присел на один из табуретов.

— Это было не так сложно, Маэстро. В Академии музыки…

— Не говори мне о ней! — Виральдини прикрыл глаза, но тут же совладал с собой. — Прости…

Когда бутыль вина была откупорена, а вино разлито в красивые бокалы посеребренного венецианского стекла («Боюсь, что именно они будут проданы в ближайшее время», — подумал Джанни), Учитель сказал:

— За тебя! За твой талант, за твою удачу, за твое счастье, данное Богом, и, может быть, немного направленное мной…

— Нет, Маэстро. Я хочу выпить именно за вас.

— Ну… давай тогда за меня, — почти равнодушно согласился Виральдини.

Оба по маленькому глотку отпили вино. Дверь бесшумно приоткрылась. Гуарески поднял глаза и увидел Анну Джирони — бессменную нестареющую примадонну виральдиниевских опер. Его музу и давнюю страсть. Джанни едва удержался, чтобы не перекреститься, до того зловещим показалось ему это явление. Он сам не понял почему. Впрочем, возможно, он просто не успел этого понять — Анна коротко кивнула и закрыла дверь, оставив Антонио наедине с гостем.

Виральдини, хоть и сидел в кресле спиной к двери, почувствовал ее появление, но не сделал никаких попыток познакомить с Гуарески.

— Итак? — спросил маэстро, сделав очередной глоток вина и наслаждаясь почти забытым истинно итальянским вкусом.

— У меня есть заказчик… вернее заказ… вы не поверите, Маэстро, это удивительная история… я расскажу вам… — проговорил Гуарески, подливая вина в бокал учителя и свой. — Дело было вчера вечером. Я шел в свою гостиницу после концерта. Захотелось что-то пройтись пешком… Ну, мы немножко выпили после концерта…

— Понятно…

— Сами ведь знаете — без этого в нашем деле нельзя…

— Смотри, не увлекайся.

— Что вы, Маэстро! Я только маленькими глоточками… Ну и вот, иду я, настроение такое хорошее… Никуда не спешу… Как вдруг что-то вихрем проносится мимо меня и резко останавливается. Это была черная карета, запряженная четверкой вороных. Я музыкант, а не лошадник, но скажу вам, синьор Антонио, таких, как на подбор, породистых, дорогих коней поискать… Карета распахивается, и из нее выскакивают двое!

— В масках?

— Да! Как вы догадались? В черных масках, совсем как у нас в Венеции, на карнавале — одни глаза горят! Неужели грабители, думаю я, прижимая скрипку к груди. Как заору: «Скрипку не отдам!!» А они, ни слова не говоря, подхватывают меня под руки и заталкивают в карету. Просто похищение! Дальше я что-то плохо помню, — продолжал Гуарески, меланхолично подцепив вилкой кусочек сыра и отправляя в рот. — Похоже, меня чем-то усыпили… Очнулся я на роскошном диване в богато убранной гостиной. Сразу же убедился, что скрипка при мне, и немножко успокоился. Выходит из-за портьеры седовласый господин — благородный такой старикан. Я молча гляжу на него, и он ничего не говорит — смотрит на меня, вижу — изучает. Вдруг он заговорил по-итальянски. Вначале рассыпался в извинениях за такой не очень приятный способ знакомства. Выразил надежду, что я не очень пострадал. Он, видите ли, боится огласки и хочет остаться инкогнито. Я был целиком в его власти, так что счел за лучшее не возражать ему. А затем, Маэстро, он заговорил о вас.