Седьмой крест. Рассказы - Анна Зегерс

— Меня прислал Беллони, — сказал Георг.

Фрау Марелли кивнула. Она, видимо, не находила в этом ничего особенного.

— Подождите здесь минутку, — сказала она.

Всюду была разбросана одежда всех цветов и покроев; от запаха, еще более сильного, чем в передней, у Георга чуть не закружилась голова. Фрау Марелли освободила для него стул. Она вышла. Георг окинул взглядом все эти странные предметы: юбку, блиставшую черным стеклярусом, венок из искусственных цветов, белый плащ с капюшоном и заячьими ушами, лиловое шелковое платьице, но он был слишком измучен, чтобы на основании всего этого прийти к каким-либо выводам. Он опустил глаза на свою обтянутую носком руку. Рядом зашептались. Георг вздрогнул.

Сейчас его схватят, сейчас звякнут наручники. Он вскочил. Фрау Марелли вернулась, через обе руки было перекинуто платье и белье. Она сказала.

— Ну, переодевайтесь.

Смущенный, он признался:

— У меня нет сорочки.

— Вот сорочка, — отвечала женщина. — Что это у вас с рукой? — вдруг спросила она. — Ах, поэтому-то вы и не выступаете?

— Кровоточит, — сказал Георг, — по я не хочу ее развязывать. Дайте мне какую-нибудь тряпку.

Фрау Марелли принесла носовой платок. Она оглядела Георга с головы до ног.

— Да, Беллони дал правильно ваш размер. У него прямо глаз портного. Он вам настоящий друг. Хороший человек.

— Да.

— Вы были вместе ангажированы?

— Да.

— Только бы Беллони не сорвался. Он последний раз произвел на меня неважное впечатление. А вы, что же это с вами приключилось?

Покачивая головой, смотрела она на его изможденное тело, но ее любопытство было просто любопытством матери, народившей кучу сыновей и поэтому имевшей почти на все случаи жизни (касайся они тела или души) какое-нибудь объяснение. Такие женщины способны утихомирить самого дьявола. Она помогла Георгу переодеться. Что бы ни таилось в ее непроницаемых глазах, похожих на черный стеклярус, недоверие Георга исчезло.

— Бог не дал мне детей, — сказала фрау Марелли, — тем больше я думаю обо всех вас, когда вожусь с вашей одеждой. Я и вам скажу: осторожнее, иначе вы сорветесь. Ведь вы такие друзья. Хотите взглянуть на себя в зеркало?

Она повела его в соседнюю комнату, где стояли ее кровать и швейная машинка. Здесь также повсюду были навалены странные наряды. Она раскрыла створки большого тройного, почти роскошного зеркала. Георг увидел себя сбоку, спереди и сзади. Он был в котелке и в желтовато-коричневом пальто. Его сердце, которое столько часов вело себя вполне благоразумно, вдруг бешено забилось.

— Теперь вы можете показаться на людях. Когда человек плохо одет, ничего ему не добиться. По одежке встречают, говорит пословица. А давайте-ка я соберу вам ваше старое тряпье. — Он последовал за ней в первую комнату. — Я вот тут счет написала, — продолжала фрау Марелли, — хотя Беллони считал это лишним. Не люблю я эти счета. Вот посмотрите на капюшон, ведь почти три часа работы. Но посудите сами, могу я у человека, которому костюм зайца и нужен-то всего на один вечер, отобрать чуть не четверть его жалованья? От Беллони я получила за вас двадцать марок. Я совсем не хотела брать этой работы. Мужские костюмы я чиню только в исключительных случаях. По-моему, двенадцать марок — не дорого. Вот, значит, восемь. И кланяйтесь Беллони, когда с ним встретитесь.

— Спасибо, — сказал Георг. На лестнице у него еще раз мелькнуло подозрение: а вдруг за входной дверью следят? Он был уже почти внизу, когда старуха крикнула ему вдогонку, что он забыл свой сверток с одеждой.

— Сударь! Сударь! — звала она. Но он не обернулся на ее зов и выскочил на улицу, которая была тиха и пуста.

— Видно, Франц нынче совсем не придет, — говорили у Марнетов, — поделите его оладью между детьми.

— Франц не тот, каким он был раньше, — сказала Августа. — С тех пор как в Гехсте стал работать, он для нас пальцем не шевельнет.

— Устает он, — сказала фрау Марнет. Она хорошо относилась к Францу.

— Устает, — насмешливо повторил ее сухонький сморщенный муж, — я тоже устаю. Подумаешь! Если бы у меня было определенное рабочее время, а то не хочешь ли — восемнадцать часов в сутки.

— А помнишь, — возразила ему фрау Марнет, — как ты перед войной на кирпичном заводе работал? Вечером прямо с ног валился.

— Нет, Франц не потому не приходит, — сказала Августа, — что он замотался, наоборот: у него наверняка во Франкфурте или в Гехсте какая-нибудь краля есть.

Все посмотрели на Августу, она посыпала сахаром последние оладьи и ноздри ее раздувались от жажды посудачить.

Ее мать спросила:

— Он, что же, намекал?

— Мне — нет.

— Я всегда думал, — сказал брат, — что Софи к Францу неравнодушна, тут ему действительно только руку было протянуть.

— Софи к Францу? — сказала Августа. — Ну, значит, ей свой огонь девать некуда.

— Огонь? — Все Марнеты очень удивились. Всего двадцать два года назад в саду у соседей сохли пеленки Софи Мангольд, а теперь у нее, как утверждает ее подруга Августа, вдруг какой-то огонь оказался.

— Коли у нее огонь, — сказал Марнет, блестя глазками, — так ей топливо надобно, щепочки.

Вот именно, такую щепочку, как ты, подумала фрау Марнет, которая мужа терпеть не могла, но за все годы брака ни минуты не чувствовала себя из-за этого несчастной. Несчастной, поучала она дочь перед свадьбой, можно стать, только если ты к кому-нибудь неравнодушна.

«Седьмой крест»

В то время как его оладья со всей возможной точностью была поделена на две равные части, Франц входил в кино «Олимпия». Свет уже погас, и сидевшие кругом заворчали, так как он, неловко пробираясь на свое место, заслонил часть экрана.

Франц еще издали заметил, что место рядом с его местом занято. И вот он уже видит лицо Элли, бледное и застывшее, с широко раскрытыми глазами. И когда он сам начинает смотреть на экран, ему приходится прижать локти к телу, потому что рука, лежащая на общей ручке кресла, — это рука Элли.

Отчего нельзя вычеркнуть протекшие годы и сжать своей рукой ее руку? Он скользнул взглядом вдоль ее руки, вдоль плеча, вдоль шеи. Отчего нельзя погладить ее густые каштановые волосы? У них был такой вид, словно они нуждались в ласке. В ее ухе рдела алая точка. Разве ей за это время никто не подарил других сережек? Он нахмурился. Нет, ни одного лишнего слова, ни одной лишней мысли. Если он заговорит в антракте с хорошенькой соседкой, случайно очутившейся с ним рядом, тут не будет ничего подозрительного, пусть даже за Элли следят и в кино. Он вдруг устыдился своих встревоженных мыслей и чувств. Этого куска еженедельной хроники, которая приоткрывала перед зрителями картины жизни всего мира, точно на мгновение распахнувшаяся дверь, было бы в другое время достаточно, чтобы занять все его внимание. Но даже солнце можно заслонить собственной рукой, и так же побег Георга заслонил от Франца все остальное, пусть даже остальное и было миром, раздираемым войной, раздиравшей и душу Франца. А может быть, эти двое убитых, лежащих на деревенской улице, тоже были при жизни такими, как Франц и Георг?

Пойду куплю жареного миндаля, решил он, когда вспыхнул свет. Выбираясь из своего ряда, он прошел мимо Элли. Она взглянула на него — он был так близко от нее — и не узнала. Значит, Берта все-таки не пришла, размышляла Элли; интересно: от нее билет или не от нее. Может быть, эта старушка рядом — ее мать? Во всяком случае, какое счастье сидеть здесь, в кино. Скорее бы кончился антракт и свет бы опять погас.

Она посмотрела на Франца, когда он возвращался. В ее лице мелькнуло что-то. Вспыхнули смутные обрывки воспоминаний — она сама не знала, радостны они или печальны.

— Элли, — сказал Франц. Она изумленно взглянула на него. Еще не вполне узнав его, она уже почувствовала себя утешенной. — Как ты поживаешь? — спросил Франц.

Ее лицо омрачилось, она даже забыла ответить ему. Он сказал:

— Да, я знаю, все знаю. Не смотри на меня, Элли, слушай внимательно, что я скажу. Бери миндаль и ешь. Я был вчера возле твоего дома, теперь посмотри на меня и засмейся.

Она очень быстро и умело вошла в свою роль.

— Ешь, ешь, — повторил Франц. Он заговорил торопливо, вполголоса. Ей оставалось только отвечать «да» и «нет». — Постарайся вспомнить его друзей. Ты, может быть, знаешь кого-нибудь, кого я не знаю. Вспомни, с кем он был тут знаком. Может быть, он все-таки окажется здесь, в городе. Смотри на меня и смейся. Нас не должны видеть вместе. Приходи завтра рано утром на большой крытый рынок, я там помогаю тетке. Закажи яблоки. Я доставлю их, мы сможем тогда поговорить. Ты все поняла?

— Да.

— Взгляни на меня.

В ее карих глазах было, пожалуй, даже слишком много доверчивого спокойствия. Я бы не возражал, будь там еще кое-что, подумал Франц. Она деланно засмеялась. Когда опять стало темно, она еще раз быстро взглянула на него, повернув к нему свое настоящее, серьезное лицо. Может быть, она сама теперь взяла бы его за руку, правда, только оттого, что ей было жутко.