Зачарованные смертью - Светлана Алексиевич

Об этом все друг другу рассказывают… Он поднялся во весь рост и пошел навстречу тем, кто в него стрелял: „Братья абхазцы…“

А русский парень Соколов с гранатой бросился под танк… Он что-то кричал… Но никто не расслышал, что он кричал… (Пауза.) В танке горели грузинские парни… Они тоже кричали…

Я говорила и говорила… Шептала и шептала… В детстве меня никто не учил молитвам. Я придумывала свои…

Я возвращалась домой.

Дома плакала мама:

— Я никогда не была такая счастливая, как в старости. И вдруг война…

У мамы в доме все подоконники заставлены цветами. Подушки вышиты цветами, она сама вышила. Она мне признавалась, она не раз мне признавалась: „Я проснулась ранним-ранним утром, солнце пробивается сквозь листву, и я чувствую, что это солнце, что это радость струится, и у меня сразу мысль: „Вот я сейчас открою глаза — и сколько же мне лет?““. У нее бессонница, у нее болят ноги, она тридцать лет на заводе проработала, но она утром не знает, сколько ей лет. А ей шестьдесят пять. Потом она встает, чистит зубы, видит себя в зеркале: на нее смотрит старая женщина…

Но потом она готовит завтрак и забывает об этом. И я слышу, как она поет…

Раненые старики… Это еще страшнее, чем раненые дети… Если дети ничего не понимают, то эти все понимают… Это правда.

Я слышу ночью, как меня окружают сны. У меня сны не страшные. Мне все время снится одно и то же… Как я ухожу из своего тела… Поднимаюсь высоко-высоко…

Первые дни грабители ходили в масках… Черные чулки на лицо натягивали… Потом без масок… Идет: в одной руке хрустальная ваза, в другой — автомат… Или: на спине — ковер, а на груди автомат болтается. Телевизоры тащат, стиральные машины… Женскую шубу несет… Мебель грузят… (Молчит.)

Девочка одна у нас повесилась. Мы пришли к ним в дом, пришли помочь. А ее бабушка говорит, что она любила парня, а он женился на другой. Ее хоронили в белом платье. Она из-за любви… Она любила… Никто не верил… Не мог понять. Как это из-за любви? Красивая девочка… Вот если бы ее изнасиловали…

Смерть не самое страшное из того, что я там видела… Не самое страшное… Как будто… Нет… Все можно вспомнить… Волнуюсь… Путаюсь в словах… (Молчит.) Мамина подруга… Тетя Соня… Она насмотрелась на все это и заболела. Слегла.

— Девочка моя, зачем после этого жить? — говорила она.

Я кормила ее супом из ложечки. Она не могла глотать… (Молчит.)

Я еще не готова исповедоваться… Открываться незнакомому человеку… (Молчит.) Не готова…

Они с оружием… Но они — мальчишки… Они еще маленькие… Восемнадцать — девятнадцать лет… Они еще недавно вешали кошек в подвалах… Разрывали лягушек на части, чтобы узнать, как устроен мир. Им никто ничего не объяснил… Если бы у них был хороший учитель физики… Или русской литературы… Наивно? Но я так думала. Или если бы у них была мама такая, как у меня… (Молчит.) Больше всего я люблю думать о маме… Вспоминать…

Как моя мама долго по вечерам расчесывает волосы… Тихонько покачивается и улыбается сама себе… Мама часто рассказывала о папе, как они любили друг друга. Я слушала, как старую сказку… О том, как сначала у нее был другой муж… Однажды она гладила ему рубашки, а он ужинал… И вдруг (это только с моей мамой могло такое произойти) она сказала вслух: „Я больше рожать от тебя не буду“. Забрала сына и ушла.

А мой папа бродил за ней по пятам. Ехал в автобусе. Ждал на улице. Отморозил зимой уши. Ходил и смотрел И однажды он ее поцеловал… Он любил клятвы:

— Поклянись, что любишь меня! Хочешь, я поклянусь?!

Я родилась от любви… Вся тайна в том, что я родилась от любви…

…Мама продала все ценное, что было у нас в доме: телевизор, папин серебряный портсигар, который мы всегда берегли, мой золотой крестик… Чтобы уехать из Сухуми, надо было дать взятку. Люди неделями живут на вокзалах. На аэродромном поле. Под бомбежкой, под обстрелами… Взятки берут большие… Военные, милиция… Наших денег едва хватило на один билет… (Молчит.)

А я хотела пойти в госпиталь… Ухаживать за ранеными… (Молчит.)

Мне не разрешили взять даже сумку с мамиными пирожками… А рядом… Это правда. Рядом мужчина в штатском… Но солдаты к нему обращались: „Товарищ майор…“ Он грузил мотоцикл… Большие деревянные ящики… И тут же женщина… Эта женщина взяла двух мальчиков: один — свой, второй соседский… Мальчики распухли от голода… (Молчит.)

Мама меня оторвала от себя… Затолкала в самолет…

Я не знаю сейчас: жива она или нет?

— Мама, а куда я еду? — спрашивала я. Плакала. Кричала.

— Ты едешь домой… В Россию… (После долгой паузы.)

Я хотела погибнуть на войне. На какой-то другой войне. Красивой… За Родину! Это правда.

В Москве я жила на вокзале… Две недели… Там беженцы отовсюду… На всех вокзалах — на Белорусском, на Киевском… С семьями… С детьми, со стариками… Из Армении, из Баку, из Таджикистана… Они спят на скамейках, на полу… Месяцами… Суп на вокзале варят, макароны… В туалетах… Там есть розетки — в туалетах… Или возле эскалатора, там тоже розетки… Воды в таз налил, туда — электрокипятильник… Лапши набросать, мяса… Суп готов! Я ела… У меня быстро кончились деньги…

Можно все вспомнить… Но я еще не готова исповедоваться… Открыться незнакомому человеку…

Мне кажется, что все вокзалы в Москве пропахли консервами и супом харчо… Детской мочой… Старыми пеленками… Их сушат на батареях, на окнах…

— Мама, а куда я еду?

— Ты едешь домой, в Россию…

Я не знаю сейчас: жива моя мама или нет?

Я жила на вокзале две недели… Там тысячи людей… Они никому не нужны. Их никто не ждет. Вся Москва — это вокзал… Большой вокзал… Меня хотели изнасиловать… Два раза: один раз какой-то солдат, другой раз милиционер…

Днем я убегала на Красную площадь. Или ходила по магазинам. Продуктовым. Очень хотела есть. Одна женщина купила мне пирожок с мясом. Я не просила. Она ела, а я смотрела, я даже не понимала, что я смотрю, как она ест. Как во сне… Куда-то идти, бежать, чтобы не сидеть на вокзале. Не думать о еде, о маме. Куда идти? На Красную площадь… Моя мама всю жизнь мечтала: поехать в Москву — увидеть Красную площадь и Ленина… Это правда.

Днем я жила на Красной площади. Ночью — на железнодорожном вокзале. Пока не приехала мамина сестра. Из Рязани. Две недели. Пока я написала письмо, пока оно дошло. Пока тетя насобирала по соседям и родственникам деньги на дорогу. Ей восемьдесят лет.

— Ольга… вас ожидает в комнате милиции ваша тетя из Рязани.

Все зашевелились, задвигались: Кто? Кого? Как фамилия?

Мы прибежали вдвоем: там оказалась еще одна девочка с такой же фамилией, но с другим именем. Из Душанбе… Как она плакала! Это правда.