Рассказы и повести - Анатолий Безуглов

Он был сухопарый, чуть выше среднего роста. Возраст – сразу и не определишь. От сорока пяти до пятидесяти пяти. Наверное, из-за его худощавой фигуры. Одет Карцев был в не очень модный, но тщательно отутюженный костюм. Тугой накрахмаленный воротник белой рубашки подпирал его выбритое до глянца лицо. Волосы были аккуратно разделены пробором. Но особую элегантность юрисконсульту придавал галстук-бабочка.

– Пожалуйста, мы вас слушаем… Только просьба: не забывайте о регламенте.– Председательствующий постучал по своим наручным часам.– Коротенько и по-деловому.

– Постараюсь,– кивнул Карцев. И сказал уже для всей аудитории: – Есть старая, однако всегда не стареющая истина: лучше меньше, да лучше… Уже более двух часов мы слышим сплошные цифры. Поток цифр! Но почему-то никто не встал и не сказал прямо: давайте разберемся, что стоит за всей этой арифметикой. Какова реальная польза от наших лекций?…

Начальник угрозыска ткнул меня в бок.

– Не в бровь, а в глаз,– негромко сказал он.

Напор, с которым начал Карцев, видимо, встряхнул сидящих в зале: наступила гробовая тишина.

А Карцев продолжал:

– Кто-нибудь задумывался, почему люди порой слушают нас неохотно? Более того, частенько на лекции приходится буквально загонять слушателей… И это очень скверно! Минус нам, товарищи…

– Так уж прямо и загонять,– послышался чей-то недовольный голос с места.– Это дело добровольное. Мало ли всяких разгильдяев и несознательных…

– Я считаю, что если человек не хочет слушать скучную, неинтересную лекцию, нет оснований обвинять его в несознательности,– парировал Карцев.– Нельзя заставлять насильно. Да еще отнимать обеденный перерыв или задерживать рабочего после смены…

– Это где же вы видели, чтобы лекции читались во время обеденного перерыва?! – послышалась еще более рассерженная реплика.

– У нас на предприятии,– спокойно ответил юрисконсульт.– Знаю, что подобное практикуется и в других местах. Да, да! Иногда доходит до того, что не выпускают с проходной!… В железнодорожных мастерских произошел и вовсе нелепый случай. Троих рабочих хотели лишить премии за то, что они не остались на лекцию…

– Верно, было такое! – подтвердил из зала женский голос.

– Вот здесь выступал участковый инспектор,– продолжал Карцев.– Прошу извинения, не запомнил его фамилию…

– Павлюченко,– подсказал кто-то.

– Благодарю вас,– кивнул в зал Карцев.– Товарищ Павлюченко прочитал за год двести пятьдесят лекций… Впечатляет! Но, товарищ лейтенант,– посмотрел юрисконсульт в сторону участкового инспектора,– если вы и на лекциях выступали так же, как сегодня, не отрывая глаз от текста, уж лучше бы не выступали вовсе… Извините за резкость…

– Ну дает! – наклонившись ко мне, шепнул Вдовий, явно выражая одобрение словам Карцева.

Мне тоже нравилось, что тот поднимает важные, животрепещущие вопросы. Говорит нестандартно и весьма убедительно.

Карцеву буквально внимали. С неподдельным интересом. А он все говорил и говорил. Даже председательствующий забыл о регламенте.

Когда я вернулся в прокуратуру и рассказал о юрисконсульте кондитерской фабрики своему заместителю, Юрию Александровичу Вербицкому, тот заинтересовался Карцевым и посетовал на то, что не можем пригласить в прокуратуру на работу такого толкового, грамотного работника: в настоящее время у нас не было подходящей вакансии.

– Может, поговорим с ним, скажем, что будем иметь его в виду, на будущее? – предложил Вербицкий.

– Предлагать так предлагать конкретно,– возразил я.– А выдавать туманные авансы… Нет, не солидно…

И вот теперь этот самый Виталий Васильевич Карцев пришел ко мне, городскому прокурору, на прием.

Я сразу обратил внимание на перемену, происшедшую с ним. Какая-то едва уловимая небрежность в одежде. Не так тщательно отглажены брюки, рубашка. Пыльные туфли…

Теперь ему можно было дать все шестьдесят. Кожа, обтягивающая его сухощавое лицо, имела нездоровый пергаментный оттенок. Под глазами залегли темные полукружья.

Чувствовалось по всему – человек не в своей тарелке.

Единственно, что осталось от его элегантности,– галстук-бабочка, тщательно выбритые щеки и запах дорогого мужского одеколона.

– Захар Петрович,– растерянно и жалобно произнес он,– нас обворовали!…

– Как… обворовали? – невольно вырвалось у меня.

– Средь бела дня,– сказал Карцев, в волнении пройдясь длинными сухими пальцами по пуговицам пиджака.– Конечно, надо бы мне не к вам, а в милицию… Знаю. Но, уважая вас лично и веря в справедливость… Так что прошу помощи…

– Погодите, Виталий Васильевич,– попросил я,– успокойтесь и расскажите по порядку.

– У мамы сохранились кое-какие наследственные ценности. Сережки, кулон, жемчужное ожерелье, пара колец… Не столько уж в них номинальной стоимости, скажу вам. Они ценны для нее, потому что их носили ее мать, бабушка, прабабушка и так далее. Поверьте, это далеко не состояние. Но одна вещь мамы, по-моему, действительно стоит больших денег. Колье. Старинная работа. Исключительной чистоты камни. В центре – три изумруда! Сколько в них карат, сказать не могу… Сочный темно-зеленый цвет… Мама как-то обмолвилась, что они якобы обработаны на знаменитой Екатеринбургской фабрике самим Яковом Коковиным… Вы когда-нибудь слышали о нем?

– Признаться, нет,– ответил я.

– О-о! – протянул Карцев.– Талантливейший был мастер! А судьба – трагическая… Как у многих талантливых людей в России… С его именем связана история изумруда-великана, найденного в первой половине прошлого века на Уральских копях. Этот гигант весил одиннадцать тысяч карат, то есть чуть больше двух килограммов. Так вот, по тайному доносу Коковин был арестован. За то, что якобы утаил несколько камней, в том числе и знаменитый изумруд… Мастер покончил с собой. А много лет спустя выяснилось, что Коковин не крал камней… Изумруд-великан попал в руки некоего графа Перовского, весьма азартного игрока. Он проиграл уникум тайному советнику Кочубею… Кочубей обладал крупнейшей коллекцией минералов в России. А в начале уже нашего, двадцатого века наследники Кочубея продали в составе этой коллекции и изумруд-великан. В Австрию. Судьба этого собрания русских камней так взволновала общественность, что царское правительство было вынуждено выкупить его. Более чем за сто пятьдесят тысяч золотых рублей… Теперь коковинский кристалл находится в минералогическом музее Академии наук страны… Но ото все к слову. Вернемся к маминому колье… Помимо изумрудов, в нем есть еще бриллианты. Прекрасной огранки… Вот это колье у нас и похитили…

– Когда?– спросил я.

– Скорей всего вчера вечером. То есть двадцать пятого мая… Понимаете, мама лежит в больнице. Что вы хотите, человеку восемьдесят три года. Позади жизнь, полная испытаний. Сердце ни к черту, склероз сосудов… Она уже пережила один инсульт. Врачи считают, что это второй удар… Вериге ли, я вздрагиваю от каждого телефонного звонка. Боюсь услышать весть, что мамы больше нет…

Виталий Васильевич судорожно вздохнул. Я выразил ему свое сочувствие.

– Вам, конечно, понятно мое состояние,– продолжил Карцев.– Я должен ежедневно бывать у мамы. Сама она есть не может…– вздохнул он.– Так вот, готовлю я ей вчера куриный бульон – единственное, что она еще принимает охотно… Звонок в дверь…

– В котором часу это было?

– В начале шестого. Вернее, пять вечера с минутами. Я обычно отправляюсь в больницу к шести… Значит, звонок… Открываю – женщина с грудным ребенком на руках. И рядом с ней мальчик лет десяти… Женщина спросила, можно ли перепеленать младенца? На улице, мол, холодно… Да вы сами помните, какая вчера была погода…

– Ну да,– кивнул я.

Действительно, уже несколько дней стояла невероятно холодная для конца мая и этих мест погода. Старожилы такой не помнили. Даже в «Вечернем Южноморске» выступил начальник нашей метеослужбы. По наблюдениям синоптиков, такого резкого похолодания в конце весны не было сто лет…

– Не мог я отказать,– продолжал Виталий Васильевич.– Тем более она сказала, что приезжая… Предложил пройти им в комнату… Мы живем в однокомнатной квартире – это для справки… Женщина сказала, что ей нужно обмыть ребеночка. Пардон,– несколько смутился Карцев,– он нехорошо себя повел… Словом, попросилась в ванную. И дала мне подержать младенца, пока она наберет в тазик теплой воды… Я взял его, а у самого руки дрожат, как бы ненароком не уронить… Опыта нет, так как своих бог не послал…

– Совсем маленький ребенок?– спросил я.

Виталий Васильевич задумался.

– По-моему, месяцев шесть-семь,– ответил он.– Впрочем, может быть, и годик. Я же говорю, что не имел счастья воспитывать своих… Пока я помогал женщине, совершенно выпустил из виду мальчика. А тут еще сбежало молоко, которое я кипятил для мамы… Короче, кинулся на кухню, снял с плиты кастрюльку с молоком, открыл окно… Женщина с ребеночком кончила возиться, поблагодарила меня и ушла… глянул я на часы – половина шестого уже, а у меня еще столько дел… Собрался, значит, и бегом на автобус… В больнице рассказал маме, почему задержался. За то, что я помог женщине, она похвалила. А соседка по палате, старуха, возьми да и ляпни: а не сперли у вас чего? Извините, Захар Петрович, это выражение той старухи… Еду я, значит, домой, а у самого из головы не идет замечание о возможности кражи… Вернулся в квартиру, тщательно осмотрел ее… Все на месте, только нет колье…