Узник гатчинского сфинкса - Борис Карсонов

«По распоряжению высших властей Кюхельбекер должен был поселиться в слободе Смолинской, в трех верстах от Кургана. По прибытии на место (22 марта 1845 г.) он самовольно обосновался в Кургане (собственно, в 11/2 верстах от города, за Тоболом) и сразу же стал хлопотать в губернских инстанциях о разрешении остаться здесь».

А писатель из Тюмени Анатолий Васильев, выпустивший недавно повесть о Кюхельбекере, нимало не сумняшеся, прямо поселил нашего бедного Кюхлю посредине поймы!

«Он облюбовывает для ссыльной жизни своей Курган. Обращается с просьбой к губернатору. А пока, отведя подозрения в попытке неповиновения властям, останавливается посредине: ни в слободе, ни в городе, а в домике на левом берегу Тобола, в полутора верстах от сих пунктов»[26].

Вот какая удивительная метаморфоза! Ни туда, ни сюда! Оно и то верно, откуда им знать, иногородним исследователям, что в полутора верстах за Тоболом у нас никогда горожане не селились, тем более в прошлом веке. Во времена декабристов по ту сторону Тобола, ближе к реке, стояло три-четыре мыловаренных и кожевенных заводика, на которых работало по два-три человека. Причем после половодья они месяцами простаивали, пока не подсыхала пойма. Больше никаких построек там не было.

Итак, Курган. Но известно ли, где и у кого он поселился по приезде сюда, пока не купил и не перешел в свой собственный дом? Известно. Пусть Вильгельм сам об этом и расскажет нам. Вот письмо его из Тобольска от 11 мая 1846 года, писанное к своей племяннице Наталии Григорьевне Глинке:

«Милый друг Наташа!

…Чем долее живу на свете, тем горше собираю плоды человекопознания — и в какое время! Довольно, казалось бы, физических страданий — нет, должны к ним присовокупляться самые живые сердечные. Слегка упомяну тебе о некоторых: жил в Кургане со мной под одним кровом молодой человек, товарищ Н. П. Р.; он был у меня как сын родной, и между тем каждое мое слово передавал особе, не любившей меня; а когда я стал собираться из Кургана, повершил свой подвиг словами: пусть бы уж он по пути на меня сердился, а жаль, что я не украл его дневников…»

Н. П. Р. — это учитель русского языка Курганского уездного училища Николай Петрович Рихтер. Фигура довольно-таки одиозная для Кургана. Именно в его доме, в приходе Троицкой церкви, и поселился временно Кюхельбекер с семейством. Поначалу и вправду Рихтер тесно сошелся не только с Вильгельмом, но и с другими декабристами. Переписывал набело рукописи Бриггена, Фонвизина да и самого Вильгельма. Тем не менее Кюхельбекер правильно раскусил Рихтера, как человека непорядочного. Немного позже Бригген в письме князю Горчакову скажет о нем:

«Рихтер… такой человек, которым даже в Кургане все гнушаются».

Кстати, письмо Вильгельма к своей племяннице несет не только информацию о том, у кого он жил, но и о том, что жил именно в Кургане, а не в Смолино!

Ну, хорошо, скажет дотошный читатель. Допустим, что по приезде в Курган Кюхельбекер временно живет под одной крышей с Николаем Рихтером. А что дальше? Есть ли какие-либо документы, подтверждающие, что ни где-нибудь, а именно в Кургане он покупает себе дом? Ведь таких документов нет? А если бы они существовали, неужели те сотни исследователей, которые в последние сто лет работали над декабристской темой, не смогли бы их обнаружить и пустить в научный оборот?

Признаюсь, вопрос отнюдь не риторический. Недавно одна работница филармонии так и сказала: «Все равно я не верю, что Кюхельбекер не жил в Смолино. Столько лет считали, что жил, а теперь — не жил! Ведь кто-то же нашел там его дом, поди, тоже не дураки были…»

Думается мне, наверно, трудно исчерпывающе ответить на этот вопрос. Рассуждать по этому поводу можно много, и все-таки вряд ли можно что-либо сказать и однозначно и точно, поскольку дело касается категории совести, компетенции и научного подвижничества. Возможно, что мы порой переоцениваем наших исследователей. Бывает, что и задачи у них стоят иные: написать статью, реферат, диссертацию… И делается это, как правило, всегда в спешке, тут уж не о глубине рассматриваемого вопроса думает человек, а о сроках. Причин много. И все-таки повторюсь… тему «Кюхельбекер в Кургане» успешнее всего мог бы раскрыть… местный исследователь, знакомый с топографией города и окрестных деревень.

Однако мы отвлеклись. Как бы то ни было, но в фондах III отделения мне удалось найти столь необходимый нам документ, который как раз прямо и недвусмысленно ставит все точки над «i». Это конфиденциальное письмо генерал-лейтенанта Владимира Андреевича Глинки к управляющему III отделения Леонтию Васильевичу Дубельту. Старший брат этого Владимира, Григорий Андреевич, был женат на сестре Вильгельма, Юстине Карловне. Таково было их родство. Владимир Глинка был в то время главным начальником горных заводов всего Урала. Должность большая, при дворе с ним считались. С самых лицейских лет между Вильгельмом и Владимиром Глинкой установились сердечные, дружеские отношения. В начале 1820-х годов Глинка был добровольным посредником в переписке между Кюхельбекером и Пушкиным, когда временами они «терялись». Не оставлял он его и в крепостях. Вот почему Вильгельм называл его «лучшим, испытанным в счастии и несчастии другом».

В январе 1846 года Глинка оказался в Петербурге и не преминул лично стать ходатаем Вильгельма.

«Милостивый государь Леонтий Васильевич! Невестка моя, статская советница Устинья Карловна Глинка, родная сестра Вильгельма Кюхельбекера… поручила мне ходатайствовать… у Вашего Превосходительства перевести его из Курганского уезда в самый город Курган, где она для помещения семейства брата своего купила небольшой дом.

Такое Ваше ходатайство прошу и я с своей стороны, как личное мне одолжение»[27].

Ключевой документ!

Итак, дом куплен в Кургане. Теперь окончательно все встало на свои места. По приезде в Курган Кюхельбекер живет у Николая Рихтера, а 21 сентября 1845 года «перебрался в свой собственный дом, и вдобавок больной» — так запишет он в своем дневнике. Дом куплен у жены сотника Марии Федоровны Киниженцевой на имя Дросиды Ивановны Кюхельбекер.

Стоит особо обратить внимание в письме Глинки вот на эти слова: «…ходатайство прошу и я с своей стороны, как личное мне одолжение». Это не простая просьба и тем более не форма вежливости. Уральские заводы давали России металл. Юрисдикция главного начальника была столь велика, что, по существу, он являлся наместником края, подотчетным разве только царю. Николай ценил Глинку, благоволил к нему. Личные просьбы подобных своих сановников он, как правило, всегда удовлетворял. Не отсюда ли и такая самоуверенность: официально Кюхельбекер в Курган еще не переведен, а дом ему там уже куплен? Более того, перед нами вообще беспрецедентный случай, когда государственный преступник покупает дом, не испрашивая на то верховную власть, то есть самого царя. А между тем все декабристы, жившие на поселении и покупавшие дома, делали это только с разрешения Петербурга. Это было общее правило. В данном же случае Глинка просто ставит III отделение перед свершившимся фактом: дом куплен!

Не странно ли все это? Нет, не странно, коль скоро в дело вступает Глинка. В досье III отделения на Кюхельбекера я нашел интереснейшие черновики готовящихся для доклада царю бумаг, которые почему-то до сих пор ускользали из поля зрения наших историков. Кратко изложив суть дела о покупке для Кюхельбекера дома в Кургане и о переводе его в самый город, в особой справке дается обоснование о возможности такого перевода. Вот два пункта из этой справки:

«1-е. В Кургане находятся из числа государственных преступников на поселении Щепин-Ростовский и на службе Басаргин и Бригген.

2-е. На основании правил о государственных преступниках водворение их на поселение в одном городе или селении дозволено не более двух человек, но были допускаемы из сего изъятия несколько раз: например в Тобольске состоит на поселении 4 человека и на службе 3».

Как видим, прецеденты названы, допуски обозначены, и не поспеши Вильгельм умереть, быть ему и официально поселенным в Кургане. Причем, готовя бумагу царю, шеф III отделения, граф Орлов, пошел на явный подлог, фальсификацию. В Кургане на рассматриваемый нами момент жило пятеро декабристов. Швейковский к тому времени умер. Осталось четверо. Однако Орлову и этого показалось многовато и, для пущей важности, он указывает… только троих, «забыв» Башмакова. И все это ради «уважения ходатайства Глинки».

Или такой факт. Когда Кюхельбекер совсем уже расхворался, то стал проситься на излечение к докторам в Тобольск. И началась тут длинная, затяжная, без начала и конца переписка через Омск, Тобольск, Петербург. И не вмешайся в эту бюрократическую карусель Глинка, неизвестно, доехал ли когда-нибудь Вильгельм до Тобольска. Но едва в январе 1846 года Глинка появится в Петербурге, как тот же граф Орлов срочно шлет генерал-губернатору Западной Сибири князю Горчакову предписание, в котором пишет, чтобы он, «по уважению ходатайства генерал-лейтенанта Глинки, дозволил бы Кюхельбекеру отправиться на излечение в Тобольск, не ожидая моего разрешения».