Бледная Холера - Иоанна Хмелевская

Гурский выслушал с большим интересом.

— Если бы еще бандюган где-нибудь оставил следы...

— В саду, — живенько предложила я. — Обрывок ниток на кусте. Если хотите, могу вам дать. кусок старой тряпки.

— Сад-то, к сожалению, очень основательно обыскали. Да, через него кто-то проходил, по никаких клочков на кустах не оставил.

— Откуда им там теперь взяться? Нет у них такого права.

— Слушайте, вы меня раздражаете, — пробурчала я. — Своя собственная точка зрения у вас имеется?

— А у вас?

— Что за мерзкая манера отвечать вопросом на вопрос! Своя версия у меня, может, и есть, но я сама от нее не в восторге. Надеялась, вы придумаете что-нибудь получше.

— А меня загнали в угол, и я ничего не могу сделать. Все выкручиваются, никто не говорит ни слова правды. Частная жизнь убитого — основа любого расследования — для меня тайна. Нельзя, и все. Даже жену его я в глаза не видел. Нет ее. Во Франции сидит. Экстрадиция невинных свидетелей пока еще законом не предусмотрена. Кажется, даже в Средневековье свидетелей не подвергали пыткам...

— Теоретически.

— Даже теоретически экстрадиция отпадает. Что же мне делать, похитить, что ли, эту бабу?

— А Кшись...

Вот кого я бы с удовольствием посадил, хотя бы на сорок восемь часов. Недопустимо вводить следствие в заблуждение. Вы же, наверное, в курсе! А то прямо общество взаимного обожания! Ведь все подозреваемые были знакомы друг с другом! Вы же сами дали мне фотографии, кассету я просмотрел — все в тусовке! А я вот даже в Краков к жене Бучинского не могу поехать. А зачем? Я же на службе, какие еще частные поездки? Вы, кстати, тоже хороши. Повесили мне на шею все это дерьмо, а сами? Ведь вы что-то скрываете. Я, может, и дурак, но не до такой же степени! Вы изо всех сил стараетесь извернуться! Хоть чаю еще дайте, раз другого толку от вас нет!

Это его желание я могла выполнить без труда. На душе у меня было прескверно. Все тайное всегда становится явным. Вот и наша великолепная задумка с бегами станет всеобщим достоянием, дайте только срок...

Меня немного успокоила мысль, что нашего тернистого пути никто не повторит. За последние годы, куда бы меня черти ни занесли, нигде, ни на одном ипподроме я не встретила ни одного придурка, который занимался бы тем же, что и я. Никто не стоял с блокнотом в руках и не записывал, как ведут себя лошади на старте, в какой они кондиции, каков их внешний вид, потные они или нет, какие интервалы в заезде, какие отставания на финише, какова манера езды, какая погода и еще тысячу прочих мелочей. Никто после заезда не подсчитывал и не сравнивал предвиденных шансов, не учитывал отношения между людьми в конюшне... Дорогой подражатель, можете начинать хоть сейчас, флаг вам в руки! Работы на каких-то паршивых тридцать пять лет!

Я принесла Гурскому чай.

— Простите пожалуйста, я не хотел показаться невежливым. — Он стал оправдываться прежде, чем я успела произнести хоть слово. - С чаем у меня как-то нехорошо получилось...

— Неважно. Вы правы.

— Много чего накопилось, а разрядка наступила у вас...

— И хорошо. Здесь кошки, они положительно воздействуют на человеческую психику. - Ни одной кошки на горизонте как раз не было, но я продолжила: — Я скажу вам всю правду. Только отнеситесь к ней серьезно. А то я буду вас мучить. Постоянно. Сведу вас с ума. Да, я утаила от вас несколько мелочей и кое-что существенное.

Гурский так и замер с чашкой в руке. Взгляд его, устремленный на меня, был полон надежды. Я тяжело вздохнула.

— Поймите меня правильно. Поначалу мне упорно казалось, что мы нарушаем закон. А ведь известно, что прокуратура в ходе расследования какого-нибудь крупного дела прежде всего хватается за мелкие нарушения. Труп может и подождать, а вот преступника, который ехал на трамвае без билета, надо арестовать. Если бы стали разбираться с нами, то большое расследование просто потонуло бы в мелочах. Его бы по-настоящему даже не начали. Но я тут как следует подумала и пришла к выводу, что никакого правонарушения с нашей стороны нет. Памятные записки со скачек, каждый вправе записывать что угодно. К этой мысли я шла постепенно.

Гурский терпеливо выждал несколько секунд и задал вопрос:

— И что из этого следует?

— Из этого следует, что содержание бумаг не имеет значения, никто им не должен интересоваться. Я, наверно, еще не сказала вам, какой там был бардак?

— Где?

— В квартире Бучинского, которую я своими руками привела в относительный порядок.

— Ну вы даете, — сдавленным голосом произнес Гурский. — Ну и номер вы откололи!

— Тоже мне номер. Бардак-то имел прямое отношение ко мне, пану Теодору и Кшисю. Ну и к Тупню тоже. Я до сих пор не уверена, что вас это заинтересует. Когда я там очутилась, наши бумаги были разбросаны по всему кабинету пана Теодора. И вне всякого сомнения, бумаги раскидал человек, который побывал там после пана Теодора, но до меня. Может, они орудовали на пару с Тупнем. Только Тупень-то оказался на полу в прихожей, а неизвестного и след простыл. На бумагах остались отпечатки пальцев очень ограниченного числа людей. Как вы считаете, на основании этого вы вычислите преступника?

Гурский долго молчал, потом почти прошептал:

— Пожалуйста, поподробнее. Что за бумаги?

— Речь идет о компьютерных расчетах, — нехотя ответила я. — Распечатки, содержащие уникальные материалы касательно лошадей и скачек. Они были аккуратно сложены в толстенную папку, очень солидная стопка, почти две полные пачки бумаги. Пан Теодор заявил, что во время визита Тупня они немного рассыпались. Этот гад решил наложить на них лапу. Он ведь напрямую был связан со скачками. А пан Теодор отдавать наши драгоценные бумаги отказался. Вот и вышла небольшая потасовка. Тупень норовил ухватить папку, а пан Теодор тянул обратно. Во всяком случае, я так поняла. А потом раздался звонок в дверь. Тупень испугался и отпустил папку. По словам пана Теодора, бумаги почти не рассыпались. Когда же там появилась я, они большей частью валялись на полу, более того, часть листов была смята, как будто их выдирали друг у друга. Я их собрала и припрятала.

— Кто трогал бумаги? Кроме вас?

— Я-то как раз меньше всех, расчеты у меня в компьютере, и распечатки мне не нужны. Материалы я распечатала для пана Теодора, бумагу в принтер я засовывала большими стопками, такими же стопками и складывала. Так что моих отпечатков не очень много. Позже их просматривал пан Бучинский, его отпечатки должны оказаться повсюду, потом за них хватался Тупень. Три человека. Если там удастся обнаружить отпечатки четвертого — преступник, пожалуй, в ваших руках, не так ли?

— И где же все это? Только не говорите, что в черном мешке для мусора, это я и сам угадал. Где мешок?

— В моей машине, в багажнике...

* * *

Найти Кшися, найти Кшися, найти Кшися... Я ни за что не стану заниматься этим дурацким расследованием, но Кшися я должна разыскать! Просто обязана! Кому еще этот болван рассказал о расчетах? Еве? Тупню? Доминике? Всем девушкам мира? И что это он так разошелся, никогда ведь не производил

впечатления болтливого дурачка. За три года слова не вымолвил, а сейчас — на тебе! Бес его, что ли, попутал?

Может, это все-таки не Кшись, а пан Теодор?

Я обязана найти Кшися. Я не видела его уже три недели, я выведаю у него больше, чем Малгося, я его лучше знаю. Я обязана его найти... Но хочу ли я узнать правду?..

Я сидела дома, не сводя глаз с телефона и терзаясь, когда позвонила Мартуся.

— С ума сойти! — завопила она без всякого вступления. — Иолька нам не нужна! Я лично подслушала разговор в буфете, она охмуряет одного художника-постановщика! Довольная как слон, просто сияет. Ведь мужик он экстра-класс!

— Давай по порядку, — велела я. — Кто охмуряет? Бледная Холера? И чей разговор ты подслушала? Холеры и ее подружки Дануси?

— Угадала, но только отчасти. Дануся и Бледная Холера в разговоре участие принимали, но имелась еще одна дамочка. И все разговаривали по отдельности.

— Что, каждая разговаривала сама с собой?

— Не издевайся! Одна говорила со второй, вторая с третьей и так далее! Ты же знаешь, подсчеты — моя слабая сторона!

Информации — море! Сенсация на сенсации! Я прямо вне себя.

Наверное, Мартуся и впрямь была вне себя, вернее, не в себе. Я физически чувствовала, как телефонная трубка раскаляется у меня в руке. На какое-то время даже Кшись вылетел из головы.

— Начни сначала, — твердо сказала я. — Ты пришла в буфет — и что?

— Подожди... Все не так. Я не приходила в буфет, я там уже сидела.

— Но не с сотворения же мира?

— Когда создавался мир, краковского телевидения, пожалуй, еще не было. Иоанна, ты хорошо себя чувствуешь? Ты дома? Одна?

— Ты же звонишь на домашний, где же я, по-твоему? Одна, чувствую себя великолепно, только третьей руки не хватает.