12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

— М-м-м… н-н-нет… правду-то правду, пожалуй, н-но…

— Что же?

— Да талант у нее — так повернуть и расписать правду, что уж лучше бы лгала…

— Однако, Оля, вот это, что она хвалилась, будто у них бывают великие князья, — это-то верно?

Ольга опять вся нырнула во мрак.

— Всякие у них бывают, — послышался сухой ответ.

— И великие князья? — настаивала Маша.

— Ну… иногда и великие князья… вот пристала!

— Так-таки вот — точно мы, в своей среде, друг к другу в гости ходим? совсем запросто?

— О, слишком запросто! — быстрой злой насмешкой откликнулась Ольга.

— И ты встречалась с ними?

— Имела это… удовольствие.

— Господи, какая счастливица! Но как же ты мне никогда ничего о том не говорила?

— Должно быть, к случаю не пришлось. Да и Полина Кондратьевна — заметь, кстати, и для себя — вообще не любит, чтобы на стороне болтали о том, что делается у нее в доме… Знаешь, пословица советует сора из избы не выносить…

— Помилуй, Оля, какой же этот сор — визит великого князя? Ты просто деревяшка, ледышка какая-то, если можешь равнодушно говорить о подобной чести… Я прыгала бы от радости!

— Прыгай, пожалуй, если уж ты такая… верноподданная, — с особенной, до грусти, серьезностью отозвалась Ольга, — но, Машенька, еще и еще повторяю: когда Аделька опять будет набивать тебе голову эпопеями о великих князьях и разных там Женях Мюнхеновых да Фринах, дели все, что слышишь, на десять: девять выкинь, одно оставь… да и то еще обочтешься!

Девушки умолкли — каждая в своих мыслях. Карета катила их в родной казенный двор.

— Да, — внезапно сказала Ольга, прощаясь с Машею, — скверные картины… Ненавижу их… Не увлекайся, не соблазняйся ими, Машенька…

— Ольга, — ты с ума сошла!.. — воскликнула изумленная Лусьева. — Неужели ты думаешь, что они могут мне нравиться?

Ольга горячо жала ей руку и говорила:

— Я, когда их вижу, всегда об одном думаю. Хорошо, что все эти госпожи рисованые — мертвые, фантазия одна… А если бы живые?.. Ты вообрази только, поставь себя на место женщины, которая была бы так… и все бы на нее смотрели… разбирали вслух ее красоту, ее сложение… Каково бы ей было? а?

— Что ты! разве это возможно? — озадачилась Маша.

— Да ведь писано же с кого-нибудь…

— Ну уж, должно быть, с каких-нибудь совсем бесстыдных… — горячо воскликнула Маша.

— Прощай, — сухо сказала Ольга и скрылась за дверью.

Маше спалось отлично, ей снились очень веселые сны в эту ночь.

В скором времени Марья Ивановна стала в доме Рюлиной своим человеком и, вопреки предостережениям Ольги Брусаковой, особенно дружески сошлась с красивой, умной Аделью. Лусьева еще не совсем вышла из того возраста, когда «обожают» интересных старших девиц и дам. Кроме Адели, у Маши появилась новая приятельница, некая Анна Казимировна Катушкина, по кличке рюлинского дома — Жозя, молодая разводка полупольской крови, очень красивая и веселая блондинка с заманчиво туманными глазами, крупная, породистая, с языком циническим, но острым, — неистощимый источник каламбуров, анекдотов и афоризмов самой беспечальной философии. Маше — впрочем, Рюлина успела уже и Лусьеву переделать в Люлю, по первому слогу ее фамилии — Жозя казалась очень милою, доброю, немножко жалкою, а что — шальная, то с нее и взыскивать нельзя: жизнь несчастная.

— Влюбчива я, душки! — ахала про себя сама Жозя. — Ах, если бы не моя проклятая влюбчивость! Ах!.. Ко мне князь Свиноплясов, за красоту мою, без приданого сватался, — десять миллионов, душки! — а меня черт дернул в Катушкина врезаться: он у татка в конторе за бухгалтера служил… глаза пронзительные, маслинами… ну и кувырком! и тайный плод любви несчастной!., вот тебе, здравствуй, и княгиня!.. Спасибо еще, что хоть сам-то Катушкин не спятился, соблаговолил жениться… Но и дул же он, зато потом меня, душки, — вот дул!.. С Катушкиным Бог развязал — банкир Баланович, — знаете, на Невском? У-у-у! его все боятся, всех в лапе держит, паучище, — беда! — звал меня жить за хозяйку… Собой еще молодец, усы, духи самые джентльменские, квартира, лошади, полторы тысячи в месяц на булавки… Я было и с лапочками, но тут подвернулся юнкер Шмидт. Выжимает шестьдесят килограммов, в рейтузах… Говорит: с милым рай и в шалаше, а то застрелюсь… Два месяца голодала с ним, как собака, да еще — отчаянный: полтора раза стрелял в меня из револьвера, потому что имел товарища Шульца… вот зубы, душки! ах, милые, шульцевеких зубов нельзя видеть без восхищения! Жемчуг! У дантистов в витринах не видала подобных!

— Погоди, Жозя, — издевалась Адель, — как же это Шмидт стрелял в тебя полтора раза?!

— А во второй раз осечка вышла. Впрочем, это уж не из-за Шульца. К Тартакову приревновал. Я портрет Тартакова купила за гривенник и спрятала под подушку. А Шмидт мой, длинноносый, нашел и сейчас же — за револьвер. Это у него ужасно как скоро всегда начиналось. Потому что он, душки, так себя понимал, что папаша у него пьяница, мамаша в сумасшедшем доме сидит, а я, говорит, наследственный декадент и психопат и никакого суда на свете не боюсь, потому что, какого лихого прокурора на меня ни спусти, с меня взятки гладки… Чуть поругаемся, глядь, револьвер уже в руках… И тебя, — говорит! И себя, — говорит! И его, — говорит! И всех, — говорит! А я с Тартаковым и по это время не знакома… ей-Богу!

— А зачем покупала портрет?

— Тут в аптеке соседней провизор был, очень похож: славный такой еврей, молоденький, круглолицый, кудрявый… ужасно как мне нравился.

— И с провизором был роман?

— Что! Не стоит внимания: всего два рандеву, а после его мамаша с папашей в Вильну выписали и женили на бакалейной вдове… Да! Влюбчива, дети мои! Что делать? Судьба. Погибаю от влюбчивости. Весь мой глупый характер: не могу. У кого голова кудрявая, — не могу. Сколько я от одного подлого актерья горя перетерпела, потому что, если мужчина средних лет очень аккуратно выбрит, против этого я уж никак не могу устоять. В одного влюбилась зато, что пиджак синий носил, очень хорошо сидел на нем… А он, дурак, возьми да явись на свидание в коричневом рединготе… ну и никакой иллюзии… потеряла настроение, прогнала.

— А теперь кто у тебя, Жозя?

— Инженер… преогромнейший, душки, мужчина… и все шампанское хлещет…

И Жозя, захлебываясь, повествовала, как и где она познакомилась с инженером, и какие приключения у них затем вышли.

— Стой, Жозька, перестань, — хохоча, обрывала ее Адель. — С тобой договоришься. В голове у тебя дырки, ветер продувает, язык без костей… Разве можно входить в такие подробности? У, бесстыдница! Тут барышня сидит, слушает, ей этого нельзя…