Картины Парижа. Том II - Луи-Себастьен Мерсье

«Могу ли я его жалеть? — скажет хозяин квартиры. — Не должен ли я сам платить домовладельцу?» А домовладелец скажет: «Не должен ли я платить королю одну десятую своих доходов, да еще восемь су с каждого ливра, которые только что накинули?» Это неизменный предлог, чтобы не оказывать ни малейшего снисхождения бедным.

При рождении сына Франции{157} все грузчики, носильщики портшезов, трубочисты и водоносы объединяются в корпорации и во главе с музыкой, т. е. с несколькими скрипачами, отправляются в Версаль, где испрашивают себе аудиенцию у короля. Они ждут в Мраморном дворе появления короля на балконе и приветствуют его, держа в руках аттрибуты своего ремесла, причем нередко развлекают публику забавными шутками.

То это какой-нибудь трубочист, спрятанный в трубе, которую несут на носилках четверо его товарищей. Он неожиданно высовывает голову из отверстия трубы и обращается оттуда к королю с приветственной речью. Он говорит, что оберегает от пожаров дома его славной столицы. То носильщики портшезов приносят громадное чучело, одетое в расшитое лилиями платье; чучело держит в своих мощных объятиях крошечного младенца и награждает его нежными поцелуями.

Рыночные торговки пользуются особым преимуществом: их пускают на самую галлерею, где они отдельно от остальных приветствуют короля; но они делают это стоя на коленях. Затем их угощают обедом в большой придворной оффициантской, где их принимает один из старших оффициантов дворцового управляющего. Обед бывает великолепный.

Вернувшись в Париж, рыночные торговки с торжествующим видом прогуливаются по городу и докладывают Крытому рынку об оказанном им приеме. И в течение полугода рынок бывает очень доволен Двором. Если король в это время приезжает в Париж, громкие голоса здешних торговцев и торговок, дающие сигнал площади Мобер и другим рынкам, кричат: Да здравствует король! — так громко и рьяно, что становится даже страшно.

Все подобные приветствия и поздравления сочиняются писателями, которые забавляются этим втихомолку и сочиняют такие речи удачнее, чем вещи, под которыми им пришлось бы подписаться. Мне попадались среди этих пустячков довольно остроумные вещицы; далеко не все они известны, многие из них так и остались непроизнесенными. Древний праздник Сатурналий{158}, преисполненный мудрости и веселья, у нас никогда не возродится; а между тем, я думаю, все бы выиграли хотя бы с точки зрения простой забавы, если бы попробовали это сделать, пусть хоть один только разик.

303. Дыни

Дыни, выращиваемые в окрестностях Парижа, хороши только с виду. Тот, кто едал превосходные ломбардские или вкусные голландские дыни канталупки, не может прикоснуться к этой дряни, присвоившей себе название одного из лучших плодов мира. У нас дыни до такой степени выродились и сделались столь вредными для здоровья, что в осеннее время, около 25 сентября, полиция бывает вынуждена запрещать их продажу и предписывает выбрасывать их в реку.

Оранжереи, выстроенные по новому образцу, с приподнятыми стеклами, лучше концентрирующими солнечные лучи, смогут, без сомнения, доводить эти фрукты до той зрелости, которая сделает их менее вредными.

Но самое вредное для здоровья — это тыква, если не считать устриц, которых привозят в конце октября из Дьеппа или Канкаля. Никому не советую есть устриц в это время года, до наступления первых холодов. Полиции следовало бы в данном отношении присматривать за парижскими гурманами, как нянька смотрит за детьми.

304. Девушки на выданьи

Число перезрелых девушек громадно. Нет ничего труднее заключения брачного контракта, и не столько потому, что эти узы вечны, сколько потому, что нужно нотариальным порядком выделить невесте соответствующее приданое. Некрасивые перезрелые девушки изобилуют, но и хорошеньким не без труда достается замужество. Быть может, следовало бы возобновить в Париже обычай, существовавший у вавилонян. Там всех девушек, достигших брачного возраста, приводили на городской базар. Являлись юноши; они, естественно, покупали самых хорошеньких, а вырученные деньги шли на приданое дурнушкам.

Мы видим, что брак превратился в тяжелое ярмо, которого всеми силами стремятся избежать; видим, что с недавних пор в безбрачии стали усматривать более приятное, более надежное и спокойное положение. Девушка, по собственному желанию не вышедшая замуж, представляет теперь далеко не редкое явление в среднем классе. Сестры или подруги устраиваются на совместную жизнь и преумножают свои средства, помещая их в пожизненную ренту. Не представляет ли собой это добровольное отречение от уз, искони дорогих женскому сердцу, эти противобрачные воззрения в высшей степени замечательного явления в наших нравах?

У лакедемонян женщины ежегодно секли в храме Венеры холостяков. Что сказал бы Ликург, если бы узнал, что наши современные барышни пренебрегают брачным алтарем, избирают безбрачие, которое они всячески защищают и восхваляют, и пользуются свободой почти наравне с мужчинами, свободой, которая ни у одного народа в мире никогда не была уделом женщин!

Что же получается в результате такого странного непорядка? Обеспеченные люди, не вступающие вовсе в брак, или вступающие в него поздно, почти не имеют детей; отважные нищие, женящиеся слишком рано, производят их множество, а в силу этого богатства сосредотачиваются все в меньшем и меньшем числе рук, и в классе, которому они были бы наиболее нужны, их меньше всего.

Все слои общества изобилуют старыми девами, которые пренебрегли обязанностями жен и матерей и только и делают, что бегают из дома в дом. Избавив себя от горестей и радостей брачной жизни, они не должны притязать на внимание и уважение, которое заслуживают матери семейств, окруженные потомством; и было бы правильно считать старых дев бесплодными лозами, которые, вместо того чтобы приносить плоды, — выращивают под солнечными лучами только скудные желтые листья.

Вход в кабачок Рампоно. С гравюры неизвестного художника.

Все эти престарелые девы обычно более злобны, хитры, надоедливы и скупы, чем женщины, имевшие в свое время мужа и детей.

Следовало бы обложить холостяков и старых дев особой податью; разрешать подросткам обоих полов давать обеты (принудительные или безрассудные) не иначе как по достижении определенного возраста, и притом более зрелого сравнительно с тем, какой допускается теперь, и отменить безбрачие солдат, вызывающее безбрачие девушек, тем более, что женатые солдаты были бы храбрее и крепче привязаны к своей родине. И наконец, законодателю следовало бы вновь вызвать к жизни былые браки с левой руки{159}, чтобы уменьшить препятствия к заключению браков. В прежние времена наложница не считалась бесчестной женщиной. Желая чрезмерно обуздать свободу мужчины, его толкнули на новые заблуждения. Здесь уместно будет напомнить, что зачастую сам закон порождает грех.

305. Визиты

Визиты отнимают много времени. Мало того, что вы расписываетесь у швейцаров: бывают дни, когда вы принуждены путешествовать из дома в дом, чтобы раскланяться, присесть, произнести несколько ничего не значащих слов и затем исчезнуть, чтобы проделать то же самое в соседнем доме. Ходить из особняка в особняк является особым занятием и трудом.

Всем нуждающимся в протекции приходится поневоле делать визиты великим мира сего. Долг, гордость, алчность заставляют проходить целый ряд передних. Просители страдают, ворчат себе под нос и терпят общую участь. Лакей, который непременно обязан обладать прекрасной памятью, громко произносит фамилии входящих: предусмотрительный обычай! При входе женщин раскрывают настежь обе половинки двери. Вот когда звание и титул ласкают слух их обладателя: одно голое имя заключает в себе нечто постыдное.

В настоящее время формулы первых приветствий значительно сокращены. Вы можете, если желаете, сесть, не произнося почти ни слова. Вновь прибывшая занимает ближайшее к хозяйке кресло; потом уступает его в свою очередь следующей и так далее. Женщины оглядывают друг друга с ног до головы, строя друг другу гримасы. Это момент, когда сообщаются последние новости, так что то или иное событие, случившееся в восемь часов вечера, в десять делается достоянием всего Парижа. Его передают уже со всевозможными комментариями и остроумными словечками, которые становятся его приговором, а на другой день о нем уже неудобно будет говорить.

После обмена новостями переходят к обсуждению каких-нибудь новых теорий, но разговор этот быстро иссякает, если только не выступает какой-нибудь морской офицер, который пользуется случаем прочесть публичную лекцию о лоцманском искусстве[24].