По морю прочь - Вирджиния Вулф

Его глаза были широко распахнуты в изумлении, руки – холодны, мозг возбужден и одновременно жаждал сна. За дверью все оказалось точно так, как было, когда он уходил, с одним отличием – в холле не осталось ни души. Стулья стояли повернутыми один к другому, как их покинули ушедшие собеседники, пустые бокалы стояли на столиках, газеты лежали разбросанными на полу. Закрыв за собой дверь, Хьюит почувствовал себя так, будто оказался в прямоугольном ящике, и от этого он сразу немного сник. Здесь все было таким четким и таким маленьким… Он остановился у длинного стола, чтобы найти газету, которую собирался почитать, но ночной мрак и свежий воздух были еще слишком живы в его воображении, чтобы он мог спокойно вспомнить, какая это была газета и где он ее видел.

Вяло перебирая газеты, он увидел краем глаза, что кто-то спускается по лестнице. Послышалось шелестение юбок, и, к его большому удивлению, к нему подошла Эвелин Мёргатройд и, положив на стол руку, будто чтобы помешать ему взять газету, сказала:

– Вот как раз с вами-то я и хотела поговорить. – Голос у нее был немного резкий, с металлическим оттенком, а глаза – очень ясные, и она смотрела ими на Хьюита не отрываясь.

– Поговорить со мной? – переспросил он. – Но я сплю на ходу.

– Мне просто кажется, что вы понятливее большинства людей, – объяснила она и села на стульчик, стоявший у большого кожаного кресла, так что и Хьюиту пришлось сесть рядом с ней.

– Итак? – сказал он, недвусмысленно зевнул и зажег сигарету. Ему не верилось, что все это с ним действительно происходит. – О чем пойдет речь?

– Вы действительно чуткий человек или это просто поза? – спросила Эвелин.

– Об этом вам судить. Я думаю, мне интересно. – Он все-таки чувствовал оцепенение во всем теле, как будто она сидела к нему слишком близко.

– Интересно может быть кому угодно! – нетерпеливо воскликнула она. – Вашему другу мистеру Хёрсту тоже интересно, полагаю. Однако я верю в вас. Вы как-то так выглядите, будто у вас есть очень милая сестра. – Она помолчала, перебирая блестки на подоле платья, а потом, словно решившись, начала: – Так или иначе, я спрошу у вас совета. С вами бывает, что вы сами не понимаете, что у вас на душе? Со мной это сейчас. Понимаете, вчера на танцах Рэймонд Оливер – это высокий смуглый юноша, который выглядит, как будто в нем течет индийская кровь, хотя он говорит, что это не так, – в общем, мы с ним сидели в саду, и он все мне о себе рассказал, как плохо ему жилось дома и как противно ему здесь. Его запихнули в какое-то гадкое горнодобывающее дело. Это он так говорит: «Оно гадкое; оно должно мне нравится, я знаю, но мне оно совершенно некстати». И мне стало его ужасно жаль – никто не смог бы удержаться от жалости к нему, – и когда он попросил разрешения поцеловать меня, я разрешила. В этом ведь нет никакого вреда, правда? А сегодня утром он сказал, что подумал, что я имела в виду нечто большее и что я не разрешаю себя целовать кому попало. И мы говорили, говорили. Наверное, я вела себя очень глупо, но, когда жалеешь человека, он неизбежно начинает тебе нравиться. А он мне ужасно нравится… – Она сделала паузу. – Ну, и я частично обнадежила его, а ведь, понимаете, есть еще Альфред Перротт…

– А, Перротт, – сказал Хьюит.

– Мы познакомились во время того пикника, – продолжила Эвелин. – Он казался таким одиноким, особенно когда Артур ушел со Сьюзен, – конечно, любому стало бы интересно, что он переживает. Мы долго беседовали, пока вы осматривали развалины, и он рассказал мне о своей жизни, о своих тяготах, как страшно трудно ему приходилось. Вы знаете, он в детстве служил посыльным в бакалейной лавке и разносил по домам свертки в корзине. Меня это ужасно заинтересовало, потому что я всегда говорю: не важно, кем ты родился, если ты правильно устроен внутри. Еще он рассказал, что у него сестра парализована, бедняжка, и, конечно, сразу понятно, какое это испытание, хотя он явно ей искренне предан. Должна сказать, что я восхищаюсь такими людьми! Вы – вряд ли, потому что вы такой умный. А вчера вечером мы сидели вместе в саду, и я не могла не понять, что он хочет сказать, и, чтобы утешить его хоть немножко, я сказала, что он мне небезразличен – и это правда, – только ведь есть еще Рэймонд Оливер… И вот я хочу вас спросить: можно любить двух человек сразу или нельзя?

Она умолкла и положила подбородок на руки, с таким видом, как будто перед ней стояла настоящая проблема, которую обязательно надо обсудить.

– Я думаю, это зависит от того, что вы за человек, – сказал Хьюит.

Он посмотрел на нее. Она была миниатюрна и хороша собой, лет двадцати восьми – двадцати девяти, но, несмотря на эффектную внешность, ее черты не выражали ничего определенного, кроме того, что она очень энергична и обладает крепким здоровьем.

– Кто вы, что собой представляете, я ведь ничего о вас не знаю, – продолжал он.

– Я собиралась к этому перейти, – сказала Эвелин М. Она все так же опиралась подбородком на руки и пристально смотрела перед собой. – Меня вырастила мать, без отца, если вам интересно. Ничего особенно хорошего в этом нет. Такое часто случается в деревнях. Она была дочерью фермера, а он – аристократом, красавцем из богатого особняка. Он так и не устроил ее жизнь, так и не женился на ней, хотя денег нам давал много. Ему не позволяли родители. Бедный папа! Я все равно люблю его. Мама была не такой женщиной, которая могла бы привязать его к себе. Его убили на войне. Я представляю, как солдаты боготворили его. Рассказывали, что здоровенные кавалеристы, не стыдясь, рыдали над его телом на поле боя. Жаль, я не знала его. Из мамы как будто высосали все жизненные силы. Общество… – Эвелин сжала кулак. – Сколько мерзости такая женщина видит от людей! – Она повернулась к Хьюиту. – Ну, вы хотите узнать обо мне что-то еще?

– А как жили вы? – спросил он. – Кто о вас заботился?

– Я сама о себе заботилась, по большей части. – Она засмеялась. – У меня великолепные друзья. Я люблю людей! В том-то и беда. Что бы вы сделали, если бы вам нравились два человека, оба очень сильно, и вы не могли бы решить, какой из них больше?

– Я продолжал бы им симпатизировать и не стал бы спешить. А почему нет?

– Но надо же что-то решать, – сказала Эвелин. – Или вы из тех, кто не верит в брак и все тому подобное? Слушайте, так нечестно, я говорю все, а вы – ничего. Может быть, вы такой же, как ваш друг? – Она посмотрела на него с подозрением. – Может быть, я вам не по душе?

– Я не знаю вас, – сказал Хьюит.

– А я всегда знаю с первого взгляда, нравится мне человек или нет! Вы мне сразу понравились, за первым же ужином. Боже мой, – продолжала она с досадой, – от скольких бы неудобств люди себя избавили, если бы только прямо говорили, что думают. Я так создана. Ничего не могу поделать.

– Вам не кажется, что это ведет к некоторым трудностям? – спросил Хьюит.

– В этом виноваты мужчины. Они всегда приплетают любовь.

– Значит, вы получаете предложения одно за другим.

– Не думаю, что мне сделали больше предложений, чем обычно делают женщине, – сказала Эвелин, правда, без уверенности.

– Пять, шесть, десять? – стал гадать Хьюит.

Судя по выражению лица Эвелин, десять было верным числом, но вовсе не таким уж большим.

– Наверное, вы считаете меня бессердечной кокеткой, – возмутилась она. – Мне все равно, считайте. Меня не волнует, что обо мне думают. Только оттого, что тебе интересно, что ты хочешь общаться с мужчинами, говорить с ними так же, как с женщинами, – тебя называют кокеткой.

– Но, мисс Мёргатройд…

– Лучше называйте меня Эвелин, – вставила она.

– После десяти предложений вы можете, положа руку на сердце, сказать, что мужчины ничем не отличаются от женщин?

– Положа руку на сердце! Ненавижу это выражение! Его любят снобы! – вскричала Эвелин. – Положа руку на сердце, так должно быть. Это больше всего и огорчает. Каждый раз думаешь, что этого не произойдет, и каждый раз это происходит.

– «В погоне за дружбой», – сказал Хьюит. – Название комедии.

– Вы ужасны! – воскликнула она. – Никакой вы не чуткий. Вы все равно что мистер Хёрст.

– Что ж, – сказал Хьюит. – Давайте разберемся. Давайте разберемся… – Он умолк, потому что вдруг забыл, в чем они должны разбираться. Ему намного интереснее была она сама, чем ее затруднения, потому что во время разговора с ней его оцепенение прошло и он почувствовал смесь симпатии, жалости и недоверия. – Вы пообещали выйти замуж и за Оливера, и за Перротта? – заключил он.

– Не то что бы пообещала, – сказала Эвелин. – Я не могу решить, кто из них мне нравится больше. О, как мне отвратительна современная жизнь! – простонала она. – Насколько легче было в елизаветинскую эпоху! Когда мы были на той горе, я подумала, как бы мне хотелось быть среди колонистов, рубить деревья, устанавливать законы и так далее, вместе того, чтобы терять время со всеми этими людьми, которые видят во мне молодую красотку и больше ничего. А я не такая. Я могла бы что-то делать . – Она помолчала с минуту, размышляя, а потом сказала: – Боюсь, мое сердце говорит, что Альфред Перротт мне не подойдет. Ведь он не сильный, да?