Шкура дьявола - Алексей Шерстобитов

Еще лежа в больнице, «Солдат» дал себе слово: если «Покупатель» сдержит данное обязательство, то Алексей выполнит любой его каприз, даже если тот пожелает чтобы он сделал себе сёпуку – сделает, и с превеликим удовольствием.

Конечно принципы остались, но все происходящее выстраивалось именно так, что он имел возможность оправдать перед собой любой свой поступок, а ни это ли единственное необходимое условие? К тому же, он еще не встречал человека, который бы не произнес так или иначе фразу, узнав о его несчастье, о необходимости смерти тем, кто был виновен в произошедшем. Справедливости ради нужно заметить, что какая-то его часть сопротивлялась, наверное она называется совестью или душой. Но холодок начинающий замораживать чувства, оттеснил все сомнения.

Взглянув еще раз с неприязнью на фотографии, он произнес:

– Правильный расчет – они мне то же не нравятся, особенно вот этот, с усами. С чего и когда начинать?… – Вместо ответа «Седой» взял, лежащий на углу стола со стороны Алексея свой, оставленный ему в больнице, брелок, убрал его в карман, из другого вытащил коробочку из черного, тяжелого дерева с витиеватой инкрустацией серебром и золотом, с вплетенной в нее буквой «С», и протянул сопровождая словами:

– Римская цифра «С» – «100» – это ты. Я и те из немногих, которых я представляю, уже поняли и знают этот смысл, если увидишь у кого-то одну из цифр на подобном брелке, представляйся, как «сотый»… – И это означило, что теперь обратного пути уже нет. Затем вытащил из внутреннего, нагрудного кармана конверт и положил на стол:

– Здесь адрес, с которого можно начать. Достаточно одного «Усатого». Ни в действиях, не в выборе не ограничиваю. Если проблемы с «железом», скажи Григорию…, не смотри на меня так – у него нет такого предмета, как в этой черной коробочке, хотя и он, как и каждый из нас некий инструмент…

– Да, конечно…, впрочем, такой же как и я…

– Нет… не то, даже посыл не тот. Он служит двум господам… Между вами никогда не будет знака равенства. И не потому, что он другой – он не из нас. Скорее всего… я, ты, и другие погибнут, но со временем ты поймешь – это того стоило… Это и есть та причина, из-за которой не просто можно, но и нужно жить так – жертвуя всем. Вопросы?

– Национальный состав… вот с такими коробочками?

– Хм! Оригинально, но не лишено смысла – тебя устроит… Еще?

– Какая цифра у вас?… – Показывая на свою, на коробочке. Вместо ответа собеседник снял с указательного пальца правой руки перстень с прозрачным голубым камнем с обработкой «кабошон», сквозь который четко был виден мальтийский крест белого цвета, повернул обратной стороной, так что бы было видно латинскую буква L – «эль», означающую – «50».

– Не густо…

– Те, что предо мной – живут почти «вечно», то есть умирают своей смертью, и все же уходя, передают последующему… – Может все это и покажется интересно, и интригующе, но апатия, в состоянии которой находился Алексей или, как теперь «Сотый», было наилучшим состоянием, но все же не унынием, сопровождавшим его последние несколько дней. Сказать правду – восторга от услышанного у него не было, но появилась какая-то надежда в обретении смысла. Все что он понял из глобального: кто-то, с чем-то то ли борется, то ли противостоит чему-то, то ли…, в любом случае смысл должен быть, и он устраивает как минимум 99 человек и явно не самых глупых – либо все пройдет, как все проходит, либо наступит время, как наступает для всего, что имеет начало, пусть даже если это будет конец.

Разговор душ…

«Кто собирал много, не имел лишнего; Кто собрал мало, не имел недостатка».

Был вечер, направление следование Алексея – Введенское кладбище, или как в народе его называют – Немецкого, так как расположено оно было в Лефортово, то есть в том самом районе, где «гер Питэр» впервые знакомился с европейскими обычаями, носителей которых и хоронили в этой земле. Расположено оно рядом с военным госпиталем имени Бурденко, что на Госпитальном валу. Когда-то в этом госпитале скончался его дед, которого он никогда не видел. Он тоже носил имя Алексей, и покинул этот мир за десять лет до рождения внука. Похоронили предка на Преображенском кладбище, где и сейчас можно найти могилу Алексея Михайловича, к которому присоединились многим позже Татьяна Алексеевна – его младшая дочь, а так же Манефа Николаевна – супруга заслуженного воина, сыгравшего не последнюю роль в Великой Отечественной войне и чуть ли не главнейшую в обучении китайских военных в овладении реактивными установками и, который, как и отец Алексея, был для него всегда примером.

Сегодня «Солдат» появился именно на этом кладбище – в детстве ему нравилось здесь бродить так же, как и по дорожкам Измайловского парка. Что его привело после такого разговора, повернувшего судьбу в сторону, не предполагаемую им никогда?

Сегодня, через улицу, от этого тихого места сделал последний вдох, пусть и искусственный, его маленький сынишка. Деды занимались делами похорон, он же, тем что пытался поговорить может сам с собой, а может и с душей Ванечки. Слова обращенные именно к ребенку, катились редкими каплями жгущих слез – он их не сдерживал и наблюдал, наклонив голову, за их падением.

В тишине и безлюдье, только при шелесте листвы старых деревьев и перешептывании стел и памятников между собой посредством перелетающего песка с одних и бьющихся об ограды и каменные тела других.

Вот в такой вот тишине целые тирады оправданий и обещаний наказать тех, кто повинен в происшедшем, изливались из глубины уже пережитого и из того, что предстоит пережить. Самым большим виновником был он сам, а понимая это, искал для себя хоть какого-нибудь наказания. Не находя выхода, отдался течению происходящего и, похоже, согласился со всем, даже с тем, что претило и казалось безумным – вот и наказание!

Чуть успокоившись и присев на одну из лавочек крытых захоронений, достав пакет, переданный теперь уже соратником, пока еще не известно на каком поприще (и соратником ли) и распечатал. Толстая пачка денег зеленого цвета выпавшая из рук, подняла новую волну эмоций – ну зачем ему столько сейчас, когда он один?! 10 000 $ – это даже больше, чем все сбережения отданные этому Петру Семенычу…, и что тот сделал за эту сумму, и что поможет сделать эта?! Милиционер стал еще одним человеком, выстроившимся в «очередь», но для начала он соберет о нем все, что сможет и подробно узнает о его роли до… и после трагедии. Что-то подсказывало – вина есть, а время, усилие и терпение сделают свое дело и сведут все воедино, осветя деяния каждого из персонажей, упомянутых в списке, где первую строку занимал, разумеется, «Усатый». Этим он займется завтра, сегодня же Алексей обещал быть на Преображенском кладбище, куда и отправился на трамваях с пересадками…

…Двое, уже далеко не молодых мужчин, сидели против двух свеженасыпанных могил, один – с частично забинтованными руками и с повязкой на голове; другой – держащий два пластиковых стаканчика с водкой, из одного из которых отпивал сам, а из второго пытался настойчиво потчевать отказывающегося выпить друга. Они сидели сгорбленные и убитые горем, одинаково страдающие, несмотря на то, что один потерял все, другой только внука. Сзади подошел, третий потерявший…, потерявший, но уже не потерявшийся, что-то буркнул, двое привстали и чуть подвинувшись, снова присели, освободив небольшой краешек скамьи.

Присев, Алексей, принял стаканчик, отпил и будто не заметив гадкого, показавшегося теплым, напитка, вернул обратно слегка качнув головой. Все зависло в тишине – будто ветви деревьев, качаясь от легкого дуновения ветерка, не шелестели; пробегающие муравьи между ботинками сидящих, делали это беззвучно и незаметно; лепестки же разных цветов свежеположенных на почву, которая погребла двух женщин, трепетали, вторя нервам и уходящим чувствам. Хотя нет, чувства не уходили, но видоизменялись, превращаясь в нечто законсервированное, и все таки живое: тихо, тихо, с еле заметным биением сердца, в каком-то глубоком, то ли анабиозе, то ли летаргии, и под покрывалом какой-то, пока слабо воспринимаемой, одержимости.

На других концах двух бугорков, лицом к сидящим, стояли две фотографии в деревянных рамках, наспех приделанных к брусочкам, воткнутых в землю. Взгляды мужчин были прикованы именно к ним, причем молодой не отрываясь смотрел на юную, улыбающуюся и всю светящуюся от счастья, девушку – то самое увеличенное изображение со свадьбы, когда жених одевал туфельку, стоя на одном колене перед невестой. Второй не отрывался от лица женщины, очень похожей на свою дочь. Третий не в состоянии остановиться, переводил взгляд от одной к другой – это занятие совсем не успокаивало, но выбирало, как казалось, последнее, воспринимавшееся живым, общение.

Им вспоминались события недельной давности, когда два гроба, стоявшие в прикладбищенской церкви, освещались лучами солнца, и эти же трое: молодой, еще еле державшийся на ногах, и двое, уже стареющих но подпиравших его мужчин, стояли сбившись в кучку, словно растерянные дети, наблюдая за происходившим и повторяя шепотом все, что нараспев говорил протоиерей, тот самый, из рязанского собора, где не так давно проходило венчание упокоившейся ныне и, вроде бы, пока еще живущего, молодых людей.