Шкура дьявола - Алексей Шерстобитов

Подключившиеся сослуживцы Ильича заставили подойти к расследованию серьезнее, но пока результатов это не принесло – все ждали основного фигуранта…

В одном проценте вероятности

«…В беде надежней всех

Не тот, кто мощен и широкоплеч, -

Одолевает в жизни только разум».

Григорий, после произошедшего, уже дважды имел встречу с «Седым», но как-то странно, не получил ожидаемого нагоняя, напротив, хоть и не похвалу, но разрешение на новый запускаемый проект и обещание помощи, если что-то пойдет не так. Алексеем же теперь тот собрался заниматься сам, впрочем предупредив чтобы «Усатого» не выпускали из видимости и пока вывели, вместе с участвовавшими в перестрелке «лианозовскими», из игры…

Сын Алексея был в стабильно тяжелом состоянии, если и витала надежда на его выздоровление, то только у родственников – все дыхательные пути мальчика были обожжены, хотя снаружи не было ни одного ожога, да и вообще ничего, что могло бы угрожать жизни. Если бы всего на пару минут раньше его вытащили из машины, то он отделался бы легким испугом, так как осознать потерю матери был еще не в состоянии.

Этот маленький человек, будто бы боролся со смертью сознательно, хотя бы для того, чтобы дать возможность отцу попрощаться с ним, еще не ушедшим в мир иной. Год жизни, который он прожил в совершенно счастливой семье, останутся всем, что будет напоминанием о жизни вообще Алексею, и о том, что она вроде бы, когда-то была еще долгое время, оставив огромный рубец на всю душу этого человека…

…Уже на третий день, когда все допросы еще были запрещены, а клиент ожогового отделения, охраняемый одновременно четырьмя сотрудниками новообразованного спецподразделения милиции СОБР, с пристегнутыми к кровати руками был посещен человеком, которого он узнал не сразу, а вспомнив, почему-то не был удивлен…

…«Седой», придвинув услужливо поданный стул к самому изголовью и присаживаясь, загадочно улыбался, глядя прямо в глаза больному, но это не выглядело издевкой, а скорее попыткой вернуть понимание многогранности и многополярности мира, в котором еще есть добро, надежда и спасение. Все, что нужно было человеку, одетому в белый халат посетителя – понять доходят ли его слова до сознания раненного арестованного или нет. Получив положительный ответ, моргнувшими глазами, гость начал, заранее попросив всех удалиться из палаты, очень внимательно глядя в, полуприкрытые опухшими веками, но смотрящие на него, глаза:

– Все очень неважно складывается, друг мой, единственный, кто может вам всем помочь, сидит сейчас перед тобой. Не верь ни единому слову, которые во множестве услышишь завтра. Хотя у Виктора Ильича то же далеко не все гладко – предъявленное обвинение в убийстве и…, но ни это главное, против вас включились силы, противостоять которым вам, в одиночестве, по крайней мере без поводыря, будет сложно. Суть – я предлагаю решение всех вопросов моими ресурсами в замен просто обещания подумать о предлагаемой мною службе…, не совсем государству, но Родине, кажется именно ты объяснял мне когда-то разницу между двумя этими понятиями. Я не требую ответа сейчас, просто… – Алексей с трудом зашевелил губами, что заставило пришедшего наклониться:

– Ииияяяя… – «Седой» сразу понял, что судьба супруги точно не была известна прикованному, в прямом и переносном смысле, к постели, а лучшим и полезным для дела станет только правда – по крайней мере сейчас:

– Алексей…, я не вправе лгать…, даже скрывать…, – эх…, ни я должен это говорить! Но раз так…, жив только твой сын, но состояние его не внушает надежд… – Глаза, внимательно слушающего, закрылись, мышцы расслабились распластав ноющее тело с растерзанной душой. Нет, слезы, такой киношной и такой нужной при описании и увеличении чувственности действия описанного, не было. Потухший огонек взгляда, как одиноко упавшая у камина искорка, еще каким-то образом жившая и дающая, пусть и микроскопический отблеск и даже не красного, а желтоватого оттенка, превратилась в пепел, как и все, к чему он теперь будет прикасаться…

Он не чувствовал ничего и не заметил как уходил «Седой», прежде вложив ему что-то в руку. Где-то вдалеке остались слова, произнесенные удаляющимся в никуда голосом о том, что с этим делать. Через какое-то время придя в чувства, Алексей вспомнил о них, взглянул на какой-то брелок, зажатый в ладони, но кроме светлого креста больше ничего не разглядел… Боль пронзила все тело, на немного задержалась в голове и медленно начала сползаться к груди, где все отчетливей проявлялась одной и той же пульсирующей мыслью: «Зачем мне все это, если ее больше нет?!»…

Следующий день показал правоту слов «Седого», правда на еле слышный вопрос о его жене, Алексей получал неизменный ответ:

– Да чо ты все о ней, забудь с твоим-то сроком и о бабе думать!.. – Правда, по мнению следователя в самый подходящий момент, чтобы расслабить и так уже выбившегося из сил и словно распятого на койке, как на кресте, что забавляло милиционера, он добил «Солдата»:

– А ты разве не знаешь, что твой тесть – «великий стрелок». Именно он первой же пулей и ухлопал дочь, аккурат в височек попал?!.. Нет?… Ну, тогда извини… – Такая ложь, правда, после оказавшаяся правдой, да еще в таком тоне, кроме негодующей ненависти больше ничего не могла вызвать.

Черствеющая душа уже более не могла противостоять желаниям мести, а виновность за происшедшее перекладывалась на сегодняшних мучителей. Ему все казалось, что не попади он сначала в отдел УВД, а после сюда, то смог бы что-нибудь предпринять, из того, что изменило бы ситуацию кардинально.

Совершенно не понятно было сказанное вчерашним гостем о состоянии сына, которое по его словам не позволяло на что-нибудь надеяться, но это была та самая малость, с которой человек начиная верить, убеждает себя, что все уже прошло и опасность миновала. А потом, он был уверен, что и мать, и отец, как бы им трудно не было, сделают все от них зависящее: нужно будет продать квартиру – продадут, нужно будет чем-то пожертвовать – пожертвуют большим, хоть самой жизнью. Но всего этого никому нужно не было – ни людям ни обстоятельствам, ни Господу, в непознанные планы которого ни оживление Ии, ни спасение Ванечки не входило:

– Что же тогда?!.. – Кричал он в своем сознании:

– Что! Почему он! Почему именно с ним все это произошло и происходит именно с ним!.. Происходит именно то, что в принципе не должно было произойти, на что любой разумный человек оставил бы один процент вероятности. Одииин!.. – Мысли, плескающиеся и бьющие по полушариям, причиняя небывалую боль – не физическую, на эту он уже не обращал внимания, а на ту, которая вела прямиком к безумству. Казалось, еще чуть-чуть и мозг отключит разум, оставив работающими лишь участки, отвечающее за жизнедеятельность в образе растения. Пусть так, пусть, лишь бы не чувствовать этой боли!

Действительно все, что с ним происходило три с половиной года после знакомства с Ией, казалось тоненькой дорожкой, лЕбезной и не видимой, и каждый следующий шаг он опасался делать так, чтобы не промахнуться, теперь же он много дал бы из того, что был в состоянии, чтобы путь его стал иным.

Но во-первых, кроме жизни и здоровья дать не чего, а во-вторых – из этого никому оказалось ничего не нужным, похоже даже следователю…

Прошло две недели после всего случившегося, «Седой» выполнил обещание – все обвинения были сняты, «настоящие» преступники найдены, правда, как оказалось среди них не было действительно настоящих. Сейчас же он стоял и еще слабой рукой держал ручку, которой только что подписал документ – он соглашался… «убить» своего сына, отключив его от аппаратов искусственно поддерживающих его жизнь. Шансов не было – мозг ребенка был мертв…

По левую руку от Алексея стоял отец, по правую бывший, хотя почему бывший, тесть – все в втроем были уверены только в своей вине и совершенной безвинности двух остальных присутствующих. Первым тишину нарушил батя «Солдата»:

– Чего ждем, господа офицеры, может на кладбище – надо все таки договориться о внуке… или нет, наверное сыне… Я никогда не был мстительным, но сейчас еле сдерживаюсь… – На услышанное уголки нижних век, расположенные у переносицы его сына, странно поднялись коснувшись слезными канальцами верхних век, так не понятно слегка опустившимся навстречу, непонятным образом немного уменьшив площадь глаз. Не сощурились, а именно уменьшились. Как это получилось – не известно, наверное само собой и в это время в глаза ему смотреть становилось крайне не приятно, что и заставляло отворачиваться:

– Давай, бать, а мне нужно долг отдать…

– Эээ… Алёх, ну ка погоди, ты что это задумал? А?… Мы с Ильичом… – короче, если уж что-то делать, так нам с Витей. Ты еще молодой… – Лев Георгиевич, в свои шестьдесят с лишним был довольно бодр, крепок, оптимистичен и сверкал взглядом как хищный стервятник, впрочем таковым его взгляд был всегда. Нос с горбинкой, черные глаза, волосы с проседью, тонкие черты лица, среди которых выделялись совиные брови и расплывающийся над ними широкий лоб мыслителя, со всегда спадающей, чуть длинноватой лихой челкой, формировали выражение лица человека прямолинейного, мужественного, не отказывающегося пред сложностями от задуманного, да и вообще никогда не меняющего однажды принятого решения.