Всё так (сборник) - Елена Стяжкина

Кроме головы, я еще помыла полы, плиту, Мишино лицо от шоколада.

Помыть лицо Сережи мне не удалось. Он решил остаться себе верным и грязным.

Андрюша пришел. Улыбался. Ел. Курил в вытяжку. Катя потягивалась и зевала. Пила молоко. Сережа и чайник кипели. Зря.

Андрюша сказал:

– В «Наташе» предлагают свое меню, свое спиртное и свою музыку. Где-то тридцать долларов на человека. И если в эту «Ларису» отвезти деньги прямо сейчас, то они сделают скидку. А еще в «Галине» бывают цирковые артисты. Нам надо?

На прощание он поцеловал Катю в губы, а меня – в руку.

– Какой бабник! Если по Фрейду! – прошипел Сережа в закрытую за Андрюшей дверь.

– Склеротик! Кафе называется «Ольга», – не согласилась я.

– Ой, ну не надо ссориться, – пропела Катя и обняла нас обоих. – Зато одно имя из девичьего списка мы можем вычеркнуть. Это же нехорошо, когда папа не может запомнить, как зовут дочь? И мы не будем напрягать папу. Так что Ольге – точно нет.

28 августа

Смотрели фильм «Отец невесты». Сережа сказал: «Ну точно про меня. Ненавижу этих Макензи».

Ходили на перекличку. Миша спросил: «Вы уверены, что школа – это обязательно?»

29 августа

Позвонила бабушке Маше. Зажмурилась и сказала:

– Это я, Наташа. Мама, – тут запнулась, – вашей внучки Кати. У Кати свадьба. Приезжайте.

– Деточка, – заплакала она в трубку. – Деточка… Мой Геннадий умер. Умер совсем. Его теперь вообще нет. Два месяца назад. И операция, знаешь, прошла успешно. Очень хорошие хирурги в Бакулевском центре. И дорого очень берут. За такие деньги можно было сделать и две, и три операции. Но сделали одну. Очень хорошую. Он хотел пить, курить и быть физически сильным. Сказал, что жить инвалидом-диетником не собирается. Только не вы́ходили мы его. Три месяца, деточка. Три месяца. И я сейчас уже в сорок втором размере. А ты, как обычно, в пятидесятом? Главное – это уход. Вся больница мне удивлялась. И кашки ему, и супчики, и все время рядом. А он, Гена мой, глаза откроет, посмотрит – и назад, в свой мир. Никогда меня в свой мир не пускал. И тут… То же самое. Взял и сбежал. Ему меня очень жалко было. Он ради меня только и жил. И умер ради меня. Чтобы я этими кашами не мучилась, через всю Москву не ездила. И Валера нам очень помог. За все заплатил. Ты помнишь Валеру? А теперь осталась собака. И эта собака, мы назвали ее Джерри, все время ждет Геночку. Но Геночка, как обычно, не приходит. А Джерри ждет. Мы ходим с ним гулять, и все прохожие смотрят на нас и очень сочувствуют, потому что мы выглядим красивыми, одинокими и неприкаянными. И как нам теперь жить, деточка?

*

«Ужас, – сказал мне когда-то давно папа Гена, – это если ты будешь надеяться на то, что он вернется. Или кто-нибудь. Вернуться можешь только ты сама».

Я позвонила маме:

– Знаешь, савельевский папа Гена на свадьбу не приедет. Потому что он умер…

– Зачем? – спросила мама.

Я пожала плечами.

Мы молчали друг другу в трубку. Мама тихонько плакала, стараясь, чтобы мне не было слышно.

– Ты помнишь?.. – спросила мама. – Ты помнишь?

– О маковом поле? – усмехнулась я.

– Угу, – всхлипнула мама.

Да, о поле. Теперь я видела его совершенно отчетливо. Много солнца, много красного, много нежного, много хрупкого и несуществующего. Много такого, к чему нельзя прикасаться, если ты не бежишь навстречу. Если там, с другой стороны, тебе не улыбается судьба. Женщина по имени Мирей Матье.

30 августа, утро

– Двадцать лет эти люди не интересовались ни Катькой, ни тобой. Двадцать лет их не было в твоей жизни. Я не понимаю, почему ты вздыхаешь уже шестой час подряд? – сказал Сережа.

– Мне хотелось их победить…

Мой биологический отец приезжал крепить узы родства не часто. Великий режиссер. Известность плюс занятость. Гениальные идеи, битвы за бюджет, поиски сценария, кинопробы… В общем, получалось примерно раз в год.

Мама и папа готовились неделю: закупали продукты, чистили хрусталь и кастрюли, стирали шторы и мыли окна, крахмалили скатерть. Мама делала прическу, папа стригся и немножко злился.

Великий режиссер приносил маме большой букет роз, папе – коньяк, мне – разные подарки. Часы, например, или серьги с бирюзой, которая в нашей семье считалась девичьим камнем.

После застолья родители, размягченные едой и тягучими непрозрачными разговорами, брались за меня.

Меня – предъявляли. Я примеряла шубу, купленную на вырост, итальянские сапоги на каблуке и чешские на «манке», показывала дневник и грамоты за участие в олимпиадах, фотографии с морских курортов – Ялта, Адлер, Сочи, Анапа.

Мои успехи были материальны. И мама торжествующе улыбалась. Ребенку, то есть мне, было очень хорошо в новом мамином замужестве. Ребенок рос гармонично развитым, сытым и отдохнувшим. У него были шубы, шапки и платья «на выход». У него даже джинсы были.

Моими достижениями мама побеждала всех своих врагов. Всех тех, кто ее бросил и не оценил. Всех, кто бросил и меня тоже.

Я никогда в жизни не носила часы. Не ношу и сейчас.

И никогда не прокалывала уши.

У меня много серег на все случаи жизни: от девичьих бирюзовых до солидных, коллекционных, с южноафриканскими бриллиантами.

И я – мамина дочь. Я хотела предъявить Катю – во всей ее красе, – чтобы победить.

– Понимаешь, Сережа?

31 августа

Сваты как одноклассники. Только одноклассников нам выбирают родители, а сватов – дети.

Мы заказываем меню. Сначала пробуем все, что есть. Есть и пить. Заказываем, пробуем и слушаем администратора. Он говорит, что свое спиртное покупать нам будет не выгодно. Де-юре бутылка своего выходит на тридцать процентов дешевле. Де-факто – на десять дороже.

Приличное заведение берет двадцать-тридцать долларов за обслуживание.

Обслужить бутылку в теплый осенний день нелегко. Во-первых, ее надо принять. По описи. По черной-черной-черной описи. Во-вторых, охладить. Она будет занимать койко-место в холодильнике. И этим нанесет ущерб всему пищеблоку ресторана.

В-третьих, ее надо вытащить, вытереть и открыть.

В-четвертых, в обслуживание бутылки входит «разнос» и «налив».

В-пятых, есть моральный ущерб. Местным бутылкам обидно. Кроме того, может набежать налоговая и поинтересоваться приходными документами и лицензиями. И от налоговой придется откупаться, потому что садиться за чужую водку в тюрьму никому не интересно.

– У свадьбы, – сказал наш будущий сват Эдик, – оказывается, есть тактико-технические характеристики.

– Не смешно, – сказал Сережа.

– Если бы я пытался вас насмешить, то рассказывал бы анекдоты. Я же призываю вас включиться в аналитическую дискуссию. Без женщин и детей.

Внутри Эдика на момент организации конференции было пятьсот миллилитров водки. Внутри Сережи – четыреста миллилитров коньяка.

– Уйдите, – сказали они хором и махнули на нас рукой.

На Катю, Андрюшу, Мишу и на нас с будущей сватьей.

– Тебе есть куда уйти? – сочувственно спросила сватья.

– О да! – гордо сказала я.

*

О да. Мне всегда есть куда уйти. Потому что самое полезное приобретение в жизни женщины – это трагическая любовь.

Не важно, как его звали и зовут. Всё – не важно.

Валерик первым обратил на него внимание. Сказал: «Смотри, он тебя любит…»

«Не может быть!» – отрезала я.

Сто школьных и институтских лет мы провели вместе. Иногда он приводил к нам с Валериком своих женщин. Часто ночевал, чтобы не ехать ночью через весь город. Он видел меня ненакрашенную, с непомытой головой и посудой, с веником и телефоном на длинном-длинном проводе. Однажды мы затопили соседей, потому что вечером отключили воду, а ночью Катины штаны забили водосток. Утром, когда воду дали, воде некуда было деться. Она переливалась через края ванны на пол, просачивалась сквозь бетонные перекрытия и весело бежала по стенам седьмого, шестого и даже пятого этажа.

«Совок! Тряпки! Фен! Быстро!» – закричал он в семь часов утра.

Валерик даже не проснулся.

Он собирал воду совком в ведра, потом полотенцами. А я сушила полы феном. Через полчаса в нашу дверь стучали (хотя звонок работал) соседи.

Валерик снова не проснулся.

Он открыл дверь и, потягиваясь, спросил: «В чем дело?»

«Вы нас залили! Вы ответите за это! Будете делать ремонт! Мы вас отсюда выселим как наркоманский притон!!!»

«Да? – удивился он. – Залили? А чем?»

«Немедленно пропустите нас к ванной!!!»

«Пожалуйста. Только у нас все сухо».

У нас действительно все было сухо.

31 августа, ночь

Наша любовь была такая же, как этот «залив». Когда ее дали, нам некуда было деться. Она проливалась, просачивалась и весело бежала, сбивая с ног. Падать было совсем не больно.

Он не кричал: «Тряпки! Фен! Совок!» И я тоже не кричала.

Я знала, что это Валерик, паршивец, «нацелил» его взгляд на меня. Чтобы мне было не скучно и не обидно терпеть его гульки. Это сводничество дурно пахло. Конечно. Еще как дурно.