Купчая - Юлия Григорьевна Рубинштейн

Тоже, наверное, из бригады ремонтников. Самый длинный машет руками, как настоящая ветряная мельница. Мать показывала Эгле остов от такой, далеко отсюда, на разорённом, заросшем травой хуторе. А когда были крылья – наверно, вот так это и выглядело. Наверно, это прораб или бригадир, кажется, так они называются на стройках. Поменьше ростом, в чёрно-красной куртке, наверное, его помощник, а третий? Для стройки одет слишком роскошно. Бежевая замшевая куртка в такой пыли? Эгле приоткрыла окно. Ворвались запахи старой штукатурки, каких-то ещё москательных товаров и громкая речь длиннорукого. На удивительной смеси русского, английского и ещё каких-то языков тот рассказывал историю этого дома, упоминая купца второй гильдии Нагеля, капитана Петериса Гайгала, войну и реституцию.

– Матушка, да к вашему дому уже экскурсии водят, – опять пробасил Мартиньш.

– Дайте послушать! – такого резкого тона Эгле не слышала от матери никогда в жизни. Мартиньш ещё недостаточно хорошо знал будущую тёщу и, видимо, недооценил серьёзность момента, так как повернулся всем своим основательным телом на сиденье, надел на прямые и жёсткие губы подобие почтительной улыбки и, глядя еле-еле сероватыми, почти бесцветными, ничего не выражавшими глазами прямо на Ингу, добавил:

– Да ещё и иностранцев…

Инга бросила на него такой взгляд, что испепелила бы, будь в устойчивой фигуре Мартиньша хоть что-то от соснового бревна, о котором напоминал цвет его шевелюры. Но, видно, устойчивость эта происходила не от бревна, а от гранитного валуна, материала совершенно негорючего. И Мартиньш остался сидеть вполоборота, слегка растерянно моргая белёсыми коровьими ресницами, а обе дамы, мать и дочь, не обращая более на него внимания, пожирали глазами троицу перед ремонтирующимся домом.

Длиннорукий уже говорил о полиции, о какой-то акции выселения и депортации, не удавшейся только благодаря мировой общественности. Якобы единодушно поднявшейся на защиту бесправных и неимущих. Тот, что был поменьше ростом, достал из-за пазухи газету и развернул её. Стал тыкать пальцем в лист. Тут уже Мартиньш с силой распахнул дверцу, выпростал наружу своё громоздкое туловище – вся машина пружинисто закачалась – и зашагал наискось через проезжую часть улицы.

– Это частное владение! – раскатился на всю улицу его бас. – Das ist ein privat Haus!

– Если не ошибаюсь, господин Силинь? – развернувшись к нему всей фигурой, спросил по-русски тот, что был в чёрно-красной куртке, кудрявый, темноволосый.

Кажется, он и жил в этом доме до того, как… Только была борода? Он кричал «я тебя убью», и его забрали в полицию. А потом сообщили, что выслали в Россию. И снова он тут! Силинь огляделся вокруг.

– Полиция! Полиция!

– Бастует полиция, господин хороший, – сказал по-латышски, очень старательно выговаривая слова, прохожий в старом-престаром демисезонном пальто ещё советского пошива и столь же старой линялой шляпе.

Мартиньш встал как вкопанный, точно наткнувшись на препятствие. Мозги его медленно ворочались, соображая, словно были так же громоздки, как тело. И лицо так же медленно розовело. Кто не знал этого человека, тот не заподозрил бы ничего худого. Эгле – знала. И поэтому вся напряглась, ожидая неминуемого дальнейшего.

Подошли ещё двое молодых людей, парень и девушка, внимательно прислушиваясь к объяснениям длиннорукого. Теперь тот говорил, превосходя самого себя в многоязычном красноречии, о старых традициях предпринимательства, о купце второй гильдии Нагеле и достойных его наследниках – семействе Силиней-Гайгалов, составивших состояние во время второй мировой на строительстве метро.

– Какое метро! Откуда вы взяли в Риге метро, это только оккупанты везде носятся со своим московским метро! Прекратите нести чушь, это вмешательство в частную жизнь и клевета! – загремел на всю улицу бас Мартиньша.

Вокруг уже стояло не меньше десятка человек.

– Сумасшедший, – предположил кто-то вслух по-латышски.

– Это же иностранцы с гидом. Что хочет, то и говорит, – ответили ему по-русски.

– Дайте послушать, интересно же! – снова по-латышски.

– А что, в Риге строили метро? И правда, Москва, что ль?

Любопытных всё прибывало. Мартиньш проломился сквозь кольцо публики, расталкивая плечами, локтями, коленями, будто это были неживые предметы. Прошёл к машине, раздражённо попирая ногами мостовую, вымещая на камнях свою досаду. Бухнулся на сиденье.

– Кто им дал право трепать нашу фамилию, – неторопливо, но зло выговорил он. – Я этого так не оставлю, едем жаловаться, здесь и полиция не бывает.

– Нашу? – переспросила Эгле. Что-то словно проросло сквозь неё, она уже не в силах была противиться этому ощущению, рядом с которым не имело значения даже то, что рядом сидит мама. Она распахнула дверцу:

– Господа, если вы наши гости из Европы, то не должны слушать человека, который третирует женщину! – её немецкая речь прозвенела сталью о сталь, как будто снова уронили ключ на мостовую, голос точно взлетел над головами любопытных, и головы обернулись к ней. – Не может быть! – вырвалось у неё в следующий миг по-латышски.

Владимир, увидев расширившиеся от изумления светло-серые глаза рыжеватой, стройной, словно подсушенной молодой дамы с таким же подсушенным, ломким и высоким голосом, вспомнил, где он их видел.

– Мы с вами виделись ровно один раз, – сказал он по-русски, потом повторил это же по-английски. – Я Владимир, а не … Саша.

Это имя он произнёс, чуть помедлив. Вряд ли она знала настоящее. Он вспомнил: Самвел называл её Элочкой, а на самом деле её зовут Эгле. И добавил опять по-русски:

– Не бойтесь нас, Эгле. Вас мы не обидим.

– Кто это мы? – переспросила она по-русски после недолгой паузы.

– Я, Арнольд Соломонович, месье Лансэ, – сказал Владимир, – вообще все мы… «Запчел».

– Ах, «Запчел»…

– Уважаемая Эгле, – вмешался длиннорукий, – конечно, мы не оскорбляем женщин. Всё это очень неприятно, но… поздно, – и он развернул перед Эгле лист «Svenska Dagbladet».

Эгле не понимала по-шведски. Но она, в отличие от Владимира, прекрасно знала немецкий, и ей сразу бросились в глаза такие подробности, на которые Владимир не мог обратить внимание. Что такое центр Симона Визенталя, она не знала, но слово «расследование» по-шведски очень походило на немецкое, походило до несомненности. Международное расследование деятельности Мартина Силина. То есть Мартиньша Силиня. И Андриса Силина. Андриса, отца Мартиньша, из комиссии по реституции. Расследование фактов реституции недобросовестно приобретённой собственности.

– Результат расследований положено молчать до приговор суда! – сказала она по-русски, резко, отчеканивая каждое слово.

– Если даме неприятно слышать… – сказал длиннорукий тоже по-русски, а дальше вновь полилась непринуждённая смесь английских, латышских, опять-таки русских и ещё каких-то слов. Теперь длиннорукий приобнимал своих собеседников и подталкивал их вдоль переулка. Небольшая толпа любопытных стала рассасываться. Эгле пошла к машине. В голове у неё гудело, точно там вращались колёса механизма международных скандалов. Кажется, это называется так. Вот, оказывается, как они запускаются. «Svenska Dagbladet». Нейтральная европейская страна. Как, каким образом, во имя господа справедливого, купчик-азиат, представлявшийся русским именем Саша, мог заполучить влияние на шведскую газету? А этот иностранец, как его назвали… Месье Лансэ? Француз? Ещё и во