Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - Дмитрий Старков

Поразмыслив малость в пессимистически-раздраженном ключе о судьбах, предназначениях и поиске оных, Петяша освободился от пиджака с галстуком, ополоснулся под холодным — на удивление, вопреки стоящим на дворе погодам — душем, сварил парочку чашек кофе, затем велел себе не мешать и, запершись в комнате, включил компьютер. Все равно, деньги, особенно большие, имеют тенденцию к убыванию, а это значит: пора вплотную впрягаться в творчество на продажу.

И чем скорее, тем лучше.

Допишем рассказ, решил Петяша. И заодно… заодно Володьку увековечим. Пусть приколется.

Владимир Анатольевич Бабаков-Подольский, доцент с кафедры генетики и селекции, покачал головой. Уже около месяца он полагал (и не без оснований), что в списке кандидатов на очередное сокращение значится первым.

— Все это хорошо, — сказал он, поеживаясь от сырого холода, царившего в квартире Николая Ивановича. — Так хорошо, дорогие коллеги, что… э-э… с трудом верится. Мягко говоря.

Собравшиеся у Николая Ивановича (ради такого случая детей пришлось, понеся нешуточные расходы, отправить в кино под конвоем супруги) — Древнерусская Филология, Военная Подготовка, История Философии и Религии и все прочие, общим числом четырнадцать человек — согласно закивали.

— Что ж, — отвечал Николай Иванович, убавляя громкость телевизора, — продемонстрируем сей феномен наглядно. Эдуард Витальевич, прошу вас!

Ступив на порог, господин Пуговкин остановился и принялся судорожно раскланиваться.

— Я все рассказал моим друзьям, — сказал Николай Иванович, — но они не верят. Подтвердите же мои слова!

— Ну… Может, лучше бы я взял деньги, ушел с той передачи да молчал в тряпочку, а? Х-хе… Ну… Это все — правда. Бывает со мной иногда. Недавно милицейскую волну поймал — они бабу какую-то пьяную забирали…

С места поднялся доцент Фащевский, преподаватель геотектоники и предмет белой зависти всех прочих: в свободное от университета время он заправлял собственной маленькой пирожковой. Именно это способствовало весьма упитанному облику его самого и всей его семьи, однако темные круги под его глазами ясно говорили, что никакие жизненные блага не достаются человеку задаром.

— Простите! Вы, собственно, о чем?!

— Ну, это, — торопливо заговорил Эдуард Витальевич. — В армии еще… ударился я головой, так черепушку пластинкой железной залатали, вот здесь, за ухом. А потом, уж работать пошел, выщелкнули мне по пьяни половину зубов. На золотые-то у меня — откуда? Помучился с железными — горячего не ешь, холодного не пей… Это ж разве жизнь? И тут дружок один, слесарем он работал в оборонном институте, в мастерских… В общем, поставил я ему литр, а он мне выточил протез из какого-то сплава…

Профессор Дощук поднял тонкую до полупрозрачности руку.

— Минутку, — проскрежетал он. — То есть, вас следует понимать так, что вы, посредством этого зубного протеза, улавливаете… радиационные волны?

— Радиоволны, профессор, — поправил Дощука Николай Иванович. — Но суть — именно такова.

— Нечего указывать на мои ошибки, — неожиданно взбеленился Дощук. — Посмотрел бы я на вас, попадись вам в руки берестяная грамота века этак…

Доцент Марков поспешил кивнуть Эдуарду Витальевичу, взиравшему на свару ученых мужей со странной смесью насмешки и почтения во взгляде.

— Ну да, вот… Когда это бывает, я всегда понимаю, что оно такое. Но сказать наверняка, когда оно случится — это нет… Иногда музыка какая-нибудь прорвется: тра-ля-ля — и до свиданья. Один раз Хазанов был… Однако так ясно, и чтоб без всякого радио — вот, только с товарищем ученым вчера получилось. Он мне все ответы нашептал в передаче этой… а потом говорит — опять же, на расстоянии: приходи, говорит, завтра туда-то в такое-то время. Ну, я пришел. Вот он я.

Около минуты все молчали.

— Я обещал провести эксперимент в присутствии всех вас, — заговорил доцент Марков, вынимая из ящика секретера стола стопку чистых с одной стороны библиотечных карточек (писчая бумага выдавалась преподавателям едва ли не по счету), а из кармана — ручку, беспечно оставленную кем-то из студентов на столе в аудитории. — Эдуард Витальевич, вот вам половина карточек; садитесь там, на диване. Я буду передавать вам то, что пишу на своей карточке, а вы записывайте услышанное на своей. Коллеги, присоединяйтесь — так мы наверняка исключим мою предварительную договоренность с Эдуардом Витальевичем. Готовы? Начинаем!

Демонстрация заняла около получаса.

— Ну хорошо, — с тяжким вздохом сказал доктор Лунин (Английская Литература Средних Веков и Эпохи Возрождения). — Вы нас убедили. И — что? Что с того? Требуются деньги на… так сказать, промоушн этого… так сказать, феномена? Вот, у меня тут пятнадцать рублей… Три дня как-нибудь обойдусь без обедов.

Лицо Николая Ивановича озарилось торжествующей улыбкой. Он заговорил — и ораторское мастерство его поразило до глубины души даже видавших виды филологов и философов. Он сыпал соль на раны полной горстью. Он говорил о бедственном положении российской культуры, о нищете университетской профессуры и школьных учителей, о катастрофической разрухе в библиотеках, о миллионах долларов, ежемесячно выбрасываемых на рекламу, о поголовной коррупции в правительстве, о роскошных квартирах и непомерно дорогих автомобилях депутатов Госдумы. Он говорил, а коллеги слушали его с горящими глазами и пылающими сердцами; слушали, затаив дыхание.

Наконец Николай Иванович замолчал.

— Да, все это — так, — сказал доцент Соловьев, преподаватель старотибетского языка с Восточного Факультета. — Все это — правда, как ни больно признавать сей факт. Но — как говорят мои студенты — и че теперь?

— А вот что. — Николай Иванович обвел комнату широким взмахом руки. — Коллеги! Здесь собрались сегодня люди, в сумме обладающие таким запасом знаний, какой и не снился постановщикам передачи «Не упустите шанс!». Они просто не в состоянии изобрести вопрос, на который хотя бы один из нас не знал ответа. Довольно жить в нищете, коллеги! Богатство лежит под ногами!

Преподаватель истории Древнего Востока долго кашлял, прежде чем смог начать говорить.

— Ваше предложение, уважаемый коллега, совершенно очевидно. Очевидно настолько же, насколько оно бесчестно, неэтично и аморально. И я принимаю его!

Раздались аплодисменты. Лишь один профессор Константинов, седой, как лунь, преподаватель древнегреческого языка и истории античной литературы, отрицательно покачал головой.

— Берегитесь, друзья! — Слабый, надтреснутый голос его едва доносился до Николая Ивановича из последнего ряда. — Берегитесь hubris, греха неуемной гордыни. Ученому приличествует жить в скудости…

— Если это ваш разлюбезный Архимед проповедовал такую херню, — возмущенно вскинулся майор Клячкин с военной кафедры, — правильно его сограждане заставили отравиться!

Щеки профессора Константинова неожиданно для всех порозовели.

— Это сказал Гесиод, вы, бурбон и неуч! — воскликнул он. Но пыл его тут же угас. Профессор Константинов слабо махнул рукой. — А-а… Делайте, как знаете, друзья. Я — с вами.

Провожая гостей, Николай Иванович выглянул на лестницу и увидел полную женщину лет пятидесяти, стоявшую у окна лестничной клетки.

— Соседка моя, Ксения Семеновна, — шепотом пояснил Эдуард Витальевич, яростно подмигивая доценту через плечо. — Сожительница, можно сказать. Она не знает ничего. Я ей сказал — ученые меня в институт приглашают, на работу.

— Здравствуйте, — сказала женщина, поджимая губы. — Уж не знаю, на что он вам, в институте вашем, годен — разве краны чинить. Но, если малость приработает, надо ему хоть приодеться. Мой-то, покойник, невысокий был да толстый, а то бы…

Эдуард Витальевич смущенно ухмыльнулся, подхватил ее под локоть и увлек в направлении выхода.

— Честно говоря, меня эта женщина тревожит, — проговорил доцент Бабаков-Подольский, глядя им вслед. — Не знаю, отчего, но определенно тревожит.

— Ну да, — жизнерадостно воскликнул Николай Иванович, — а как же! Вы ведь, коллега, старый холостяк!

Обнаружив, что работа, как ни странно, в раздраженном образе работа пошла, Петяша решил пока что отставить рассказ в сторону и параллельно начать новый роман, замысел которого зрел в голове уже около года. Заодно исследовал методом научного тыка новый ноутбук. Ноутбук оказался немного пошустрее, чем компьютер, если судить по темпам загрузки текстового редактора, однако клавиатура его была непривычно мала, пальцам тесно. Вдобавок, снова — смутно знакомым образом — закружилась голова, к горлу подкатил приступ тошноты, в желудке вдруг закололо — да так, что Петяша согнулся пополам, прижав к животу ладони.