Зеленое море, красная рыба, черная икра - Леонид Словин

– Конечно. Теперь уже все равно.

Я дал ей чистой бумаги, посадил в кабинет Балы:

– Когда напишете, передайте, пожалуйста, секретарю.

Я спустился в дежурку. Здесь были уже известны последние новости.

Моего однокашника подняли с кровати. Он устроил скандал, сказал, что пойдет в тюрьму с партбилетом, но, узнав, что арест согласован наверху, сразу стих.

Супруги были готовы к обыску. Никаких ценностей и сберкнижек у Агаева не нашли и не описали, кроме видеосистемы и машины «Жигули» – ВАЗ-2105, на которой он ездил по доверенности от тестя.

Единственное, что всех очень удивило, прямо-таки поразило – огромное количество мужских костюмов – около ста! – висевших в его комнате. Все новые, один-два раза ношенные – импортные и отечественные, разных цветов и покроев. Агаев объяснил, что все они являются носильными вещами и не могут быть описаны.

В квартире, перед тем как вести к машине, на Эдика надели наручники.

Одновременно с Агаевым был арестован и Бураков. У него тоже не нашли никаких ценностей. Жена Буракова объяснила, что у мужа была другая семья, которую он тщательно скрывал, – сбережения и зарплату держал там, дома бывал редко. Соседи подтвердили ее показания. Не обнаружили даже огромной библиотеки, которую Бураков собрал в надежде, будучи на пенсии, заняться серьезным чтением.

Ни Агаев, ни Бураков виновными себя не признали.

Агаев показал, в частности, что знал Баларгимова как человека ранее судимого и по долгу службы – в порядке предупреждения новых преступлений с его стороны – иногда бывал у него дома с беседами профилактического характера, о чем всегда составлял справки. Он поражен, узнав, что Баларгимову в течение трех лет удавалось открыто в три смены снаряжать лодки за осетровыми и продавать улов на берегу. Свидетельские показания против себя Агаев рассматривал в качестве мести ему за партийную принципиальность при выполнении служебного дол

га, как отплату за нежелание идти на компромисс с браконьерской мафией.

Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Орезов – в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу.

Мы поднялись ко мне.

– Бураков сразу поплыл… – сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем.

– Начал давать показания?

– Пока нет. Но попросил дать подумать…

– Да-а…

Главари восточпокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефами лодок, поручая это кому-то в самом низу.

Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взымал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении «налога», организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых.

Теперь все упиралось в его показания.

«Поплывет Бураков – и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит – примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…» – подумалось мне.

– Он уже в тюрьме?

– Да.

– А что начальник рыбинспекции?

Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех – в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке – «гепард», принадлежащий заповеднику, и скрылся.

– Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… – Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. – Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России…

Дела Хаджинура складывались удачно – руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина – за его судьбу, по крайней мере, на данном этапе можно было не беспокоиться.

Он ушел, а я все сидел за столом.

Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно.

– Игорь Николаевич! Не забыли? – Гезель в дверях показала мне на часы. – Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают!

– Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную… Бала не появился?

– Нет. Я звонила – дома его тоже нет.

Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой – они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий.

Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась.

Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань».

Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке – небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов – путешественников и топографов.

Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами.

«Познай самого себя!» – говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра «Познать другого!» – вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?»

Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме?

Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой – через перевал – и уже через несколько минут был в центре Нахалстроя, у парикмахерской Гарегина.

Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь заведения, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться.

Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской.

Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку.

– Надо вызвать милицию. – Я тронул Согомоныча за плечо.

– Нет, – он отвел глаза. – У нас так не делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, – он взглянул на меня. – Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой…

Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение.

Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль.

Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой – поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских Семей и Лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей.

«Новыми успехами встретим…» – было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…»

Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила черная служебная «Волга». Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я учнал Фурмана.

– Привет, Игорь! – Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. – Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты – первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе.

Я поразился:

– У нас в следственном изоляторе? Чего ж они…

– Не у нас, слава аллаху! В следственном изоляторе КГБ…

– А туда-то он как попал? – удивился я. – Как шпион?

– Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет?

– Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. – Постепенно я пришел в себя. – У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя?

– Нет вроде.

Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась:

– Вас приглашают…

Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлетной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола.

– Присаживайся… – Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. – Что там с этим делом Умара Кулиева? – спросил он. – Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола? Я по поводу телеграмм…

– Стоит! Умар Кулиев в предъявленном невиновен…

Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне.