Влюбленный Байрон - Эдна О’Брайен

Однако скверное настроение вновь и вновь возвращалось к Байрону из-за крайне недоброжелательной реакции на его сочинения. В «Мансли ревью» появились обвинения в плагиате во второй песне «Дон Жуана». Байрона упрекали в том, что он позаимствовал описание кораблекрушения в сочинении сэра Джона Дэлиелла «Кораблекрушения и бедствия на море», опубликованном в 1812 году. Хотя Байрон утверждал, что это обвинение лишь насмешило его, он был взбешен. Его сцена кораблекрушения была вдохновлена не каким-то определенным бедствием, а многими описаниями таковых, включая дневник одного из его предков. Он хотел бы, чтобы Меррей и вся Англия знали, что ни один автор не заимствовал у своих предшественников менее него.

24 сентября 1812 года, все еще в Равенне, Байрон написал своему издателю самое язвительное и безжалостное письмо — шедевр ярости, укоров, уверенности в своей правоте и в конечном счете эпитафия раненого человека, изгнанного родиной. Письмо начиналось словами «Дорогой Меррей». Далее следовало: «…Я хочу предложить следующие условия для нашей будущей корреспонденции. Вы будете посылать мне питьевую соду, зубную пасту, зубные щетки… и не будете пересылать мне никаких современных или (как их теперь называют) новых публикаций на английском — повторяю, никаких, — кроме сочинений, в стихах и прозе, Вальтера Скотта, Крабба, Мура, Кэмпбелла, Роджерса, Гиффорда, Джоанны Бейли, Ирвинга (американца), Хогга, Уилсона (что написал «Остров пальм»)[77] или какого-либо совершенно исключительного художественного сочинения, которое, как полагают, обладает значительными достоинствами».

Количество мусора, который он получал в виде книг, было, по его мнению, неисчислимо, и все это только утомляло его. Газеты и журналы служили всего лишь эфемерным и поверхностным чтением. В Италии было почти ничего не известно о литературной жизни Англии — только то, что доходило через «краткие, искаженные отрывки в каких-то жалких газетенках». Его заключительные слова отличались еще большей высокомерностью: «Я сохраню разум свободным и беспристрастным, не реагируя на мелкие похвалы или порицания в свой адрес… чтобы мой собственный гений мог избрать естественное для него направление».

ГЛАВА XXI

«Я еду в Пизу, — написал Байрон Августе в октябре того года, подразумевая, что в отношениях его с Терезой произошли перемены, и добавил, как обычно, между делом: — Ты же знаешь, что все мои любови начинают безумствовать и устраивать сцены».

Семейство Гамба из-за своего опрометчивого революционного пыла было изгнано из Папского государства, отправлено в вечную ссылку, лишено почета, уважения и средств к существованию. Тереза отказалась было подчиняться, однако в конце концов согласилась, когда ей передали распоряжение Ватикана, что она должна либо вернуться к мужу, либо идти в монастырь.

Байрон, «не так пламенно влюбленный, как когда-то», не последовал за ними с той готовностью, с какой хотелось бы Терезе. Приготовление, упаковка вещей, ругань, суета и путешествие через Альпы по плохим дорогам, через бурные реки — вовсе не способствуют его творчеству. Кроме того, новость о его отъезде из Равенны была воспринята как общественное бедствие, беднота направила петицию кардиналу, чтобы тот убедил его остаться.

«Что ты делаешь сейчас, мой Байрон, и о чем ты думаешь?» — писала Тереза, добавляя, что два последних часа до захода солнца были непереносимой мукой для нее: она боялась, что он убит в лесах либо шпионами Ватикана, либо австрийской полицией. Не опасаясь такой судьбы, Байрон писал, что у него дурные предчувствия в связи с отъездом, что он предвидит большие беды для семейства Гамба, и особенно для Терезы. Потом он уцепился за совершенно нереальную мысль, что сможет использовать свое влияние на графа Джузеппе Альборгетти (генерального секретаря провинции, которому доверял папский легат), чтобы семью помиловали и не изгоняли.

Настоятельница монастыря в окрестностях Баньякавалло, куда год назад они с Терезой поместили Аллегру, так как она оказалась «упрямой, как ослица, и ненасытной, как стервятник», до которой дошли слухи, что Байрон собирается покинуть Равенну, написала ему, пригласив навестить монастырь. Она вложила в письмо записку от Аллегры: «Дорогой папочка, я уже давно очень хочу, чтобы мой папа приехал, так как у меня к тебе много просьб. Порадуешь ли ты свою Аллегру, которая так тебя любит?» Байрон счел письмо недостаточно нежным — просто трюком, чтобы получить «отцовские денежки».

У него были сотни причин, чтобы оттягивать поездку к Терезе: ожидание почты из Англии, перемежающаяся лихорадка, вторичное заявление для разрешения на вывоз имущества (Лега, этот дуралей, допустил, чтобы срок прежней бумаги истек), носильщики для мебели, которые должны были прибыть из Пизы, так как в Равенне их услуги слишком дороги. Через два месяца караван с его седлами, книгами и его постелью отправился в долгое путешествие через Апеннины с заходом в Ковильайо, Пистойю и Пизану. Однако сам Байрон все еще оставался в пустом дворце вместе со слугами, спавшими на соломе, и был, как Лега сообщил Терезе, «в очень дурном расположении духа». Его банкир Пеллегрино Гиджи пребывал в глубоком унынии, так как получил в дар почти весь зверинец Байрона — козу со сломанной ногой, уродливую дворнягу, птицу, похожую на цаплю, которая питалась только рыбой, барсука, парочку очень дряхлых обезьян, — а также ведение дел, связанных с обучением Аллегры.

Испытывая отвращение ко всякого рода сценам, Байрон выехал за несколько часов до рассвета 29 октября. Когда он дремал, на дороге между Имолой и Болоньей его карета встретилась с другой, в которой ехал лорд Клэр, его друг со времен Харроу. Их пятиминутная встреча, казалось, уничтожила все прошедшие годы. Байрон преисполнился нежности, он словно ожил и с восторгом говорил, что собственной кожей ощущает биение сердца друга юности. На той же дороге мимо него проехала почтовая карета, везшая Клэр Клермонт из Пизы во Флоренцию, где ей предстояло приступить к обязанностям гувернантки. Она смогла бросить последний взгляд на человека, которого так упорно преследовала и который перевернул всю ее жизнь.

Экипажи с его имуществом прибыли раньше Байрона. Бдительные чиновники, чувствуя исходящую от него опасность, оповестили великого герцога. Студент по имени Герацци писал, что в Пизу прибыл «необыкновенный человек королевской крови, обладатель огромного состояния, сангвинического темперамента и свирепых привычек, искусный в рыцарских упражнениях и обладающий демоническим гением».

По дороге между Флоренцией и Пизой в покаянном настроении Байрон написал «стишок» для Терезы. Так как стихотворение было написано по-английски, она, быть может, не заметила, что в нем маловато тех щемящих чувств, которые звучат в «Стансах к реке По», сочиненных для нее же двумя годами ранее.