Клубника на десерт (ЛП) - Секстон Мари

– Поедем в Париж вместе.

Я даже засмеялся: такого я точно не ожидал.

– Ты серьезно?

Он не засмеялся вместе со мной.

– Да.

– Зачем?

– Просто так. Почему нет?

Тут я осознал, что его просьба каким-то образом связана с тем, из-за чего он сегодня плакал у меня на диване. В чем бы ни заключалась причина, она имела для него огромное значение. Перестав смеяться, я обдумал его слова. Париж?

– Когда-нибудь – с удовольствием, Коул, но…

– Солнце, я имею в виду не когда-нибудь. А сейчас.

– Я… – Мне все не верилось, что он говорит серьезно. – Я не могу.

Он замолчал, а я, как часто бывало во время наших ночных разговоров, пожалел, что не вижу его лицо.

– Почему? – наконец спросил он.

– Я должен найти работу. Мое пособие скоро закончится. Потом мне выплатят еще что-то за неиспользованные отпуска, но…

– Солнце, как только ты найдешь работу, то застрянешь здесь намертво. Когда потом тебе дадут отпуск? Если ехать, то ехать сейчас.

Тут он был прав. Чтобы получить неделю отпуска мне предстояло проработать, наверное, целый год. Возможно, согласиться на короткое путешествие перед поисками работы и не было таким уж безответственным шагом.

– Если только на несколько дней…

– Нет, Джонни. – Он перекатился ко мне и лег на меня сверху. Мы оказались лицом к лицу, но темнота скрывала от меня то, что было в его глазах. – Я говорю не о нескольких днях. И не о короткой поездке, чтобы потом сразу вернуться в Финикс. – Он помолчал, словно набираясь храбрости, чтобы продолжить. – Я прошу тебя поехать со мной в Париж на неопределенный срок.

– Коул, я не настолько богат. Я могу поехать на две недели. Максимум. Но…

– Джонни. – Ему потребовалась пауза, чтобы произнести следующие слова, и когда я услышал их, то понял, почему он колебался. – Тебе не нужны деньги.

Моей первой эмоцией – как всегда при разговоре о деньгах – было раздражение. Сразу за ней пришел гнев, и, как я ни пытался отбить его прочь, мой голос, когда я ответил, прозвучал чересчур резко:

– Ты хочешь, чтобы я позволил тебе содержать себя?

Еще мгновение тишины, а потом:

– Да.

– Нет.

– Солнце, тут нечего стыдиться. Через четыре-шесть месяцев мы вернемся…

– Шесть месяцев?

– …и ты устроишься на работу. Мы могли бы…

– Нет! – сказал я уже громче, и он, осекшись на полуслове, отпрянул от меня, словно я ударил его по лицу. – Нет, – повторил я – на сей раз более мягко. – Коул, я не могу. Давай поедем, но не больше, чем на пару недель…

– А потом ты снова начнешь работать, и ничего большего у нас никогда не будет, – сказал он, отчаянно стараясь сохранить голос нормальным, но я слышал, что он снова находится на грани слез. Я не понимал его. Я никак не мог взять в толк, почему это так много для него значит.

– Коул… – Что еще я мог сказать? – Я просто не могу так. Прости.

Он молчал. А потом в темноте я увидел, что он кивнул.

– Понимаю, – произнес он с тихой покорностью.

– Правда? – Я так не хотел огорчать его.

– Нет, – сказал он. – Но я знал, что ты ответишь именно так.

Он скатился с меня, но вопреки моим ожиданиям не вернулся на свою половину кровати, а свернулся калачиком рядом, положив голову мне на плечо, и я его обнял.

– Коул, – заговорил я, желая рассказать, как сильно люблю его, но он, как это часто бывало, предугадал мои действия, и его мягкие пальцы заставили меня замолчать.

– Ш-ш, Джонни. Не надо. – Он убрал руку, обнял меня и, поерзав, придвинулся ко мне поближе. – Спокойной ночи.

В последующие две недели он больше не заговаривал о Париже. А я, если в его глазах появлялась грусть, изо всех сил старался не обращать на нее внимания.

Глава 19

19 июня

От Коула Джареду

Знаешь, теперь я понимаю наркоманов. Раньше мне было не понять, как можно заниматься саморазрушением, зная, что тем самым ты причиняешь вред не только себе, но и ранишь близких тебе людей. Мне казалось, что бросить невероятно просто. Всего-то и надо, что отказаться от следующей дозы. Просто остановиться. И все. Но, как со мной часто бывает, случилось так, что самонадеянность затмила от меня суть.

Теперь, впрочем, я ее вижу.

Каждое утро я говорю себе, что этот день будет последним. Каждую ночь, засыпая в его постели, я обещаю себе завтра же забронировать билет в Париж, на Гавайи или в Нью-Йорк. Неважно куда, лишь бы уехать из Финикса – и от него – до того, как все зайдет еще на шаг дальше.

Но потом он вновь притрагивается ко мне, и моя решимость исчезает как дым на ветру.

Ничего хорошего из этого не получится. Вот в чем суть, сладость. Ты знаешь, что я уже проходил этот путь и что в конце него, кроме душевной боли, ничего нет. У моей истории не может быть счастливого конца как у вас с Мэттом. Оставшись здесь, с ним, я скоро стану озлобленным и беспокойным.

Это уже происходит, и я не могу остановить себя. Я становлюсь все более нервным и раздражительным. Очень скоро он больше не сможет терпеть меня и в итоге бросит. Но если я сделаю то, что должен – то, на что толкает меня моя натура, – конец будет таким же. Так или иначе я останусь один. Разве не мудрее, сладость, покончить с этим прямо сейчас? Разве не лучше смириться с тем, что моему счастью суждено быть уничтоженным?

Завтра я уеду. Завтра я перестану откладывать неизбежное.

Завтра я перестану лгать себе и ему.

Завтра.

Ты спросишь, почему не сегодня? Сегодня уже слишком поздно. Он скоро придет домой, на плите стоит ужин, а в холодильнике охлаждается бутылка вина.

Он улыбнется мне, когда зайдет, а я притворюсь, будто то хрупкое и опасное чувство, возникшее между нами, может жить вечно.

Еще один раз, сладость. Самый последний. Это все, о чем я прошу.

Вот почему я теперь могу понять наркоманов.

***

Он разбудил меня посреди ночи, мягкими пальцами поймав меня за руку. Ничего подобного он раньше не делал. Я даже не сразу понял, что произошло.

– Коул?

В кромешной темноте спальни мне едва удалось разглядеть очертания его тела. Его лицо было не более, чем тенью.

– Что такое? – Не ответив, он быстро переместился ко мне. Он никогда не стеснялся требовать секса, и я знал, что если бы он разбудил меня только за этим, то уже перешел бы к делу. Здесь было что-то другое. Что-то нехорошее и пугающее. Он был слишком тихим, слишком напряженным в моих руках. – Что? – прошептал я.

Он весь дрожал. Он обнял меня и прошептал, мягкими губами касаясь моих губ:

– Еще один раз, солнце.

Все было нежно и медленно, и за все время он не произнес ни единого слова. Его дыхание было дрожащим, ноги крепко сжимали мои бедра, тонкие руки понуждали к движению. И когда в конце я поцеловал его, то почувствовал на губах слезы.

Я замер, гадая, не показалось ли. Коснулся его щеки, ощутил под кончиками пальцев влагу, и у него перехватило дыхание.

– Пожалуйста, скажи, что с тобой.

Но он не ответил. Только покачал головой. Спрятал лицо у меня на груди и перестал сражаться. Что бы ни мучило его, он сдался, его трясло от безмолвных слез, и я не представлял, что делать. Я обнимал его, пока он не заснул, прижавшись мокрой щекой к моему плечу. Его дыхание пришло в норму, а я еще долго лежал без сна в темноте, чувствуя, как от дурного предчувствия болезненно сжимается сердце. Я сказал себе, что ничего страшного не случилось. Я сказал себе, что все будет хорошо.

Около пяти я заснул. Когда же спустя два часа я открыл глаза, Коула рядом не было. Он ушел.

***

Сначала я подумал, что он отправился в магазин. Вдруг у нас закончился бекон или яйца. А может, решил сегодня не заниматься завтраком и вышел в кофейню купить латте. Я сходил на пробежку, ожидая потом обнаружить его на кухне. Однако, когда я вернулся, его там не оказалось. Меня это удивило, но по-прежнему не встревожило. И только стоя в душе, я вспомнил о том, что произошло ночью. Каким тихим он был.