Просьба сердца (СИ) - Шулятицкая Анна

========== Глава 1. С чужой планеты ==========

Зоя Киселёва, которую за глаза называли лисой, шепталась с девчонками и лукаво поглядывала на Калинина. Хотя с начала сентября прошло две недели, Антон до сих пор ни с кем не сдружился. Он спокойно выполнял упражнения, мог задать учителю какой-нибудь интересный вопрос, а нас упорно избегал. Зародились подозрения, что с ним что-то не так.

— Отчего он такой кислый? Всё время ходит с лицом, будто его заставляют учиться, — сказала Ленка, которая дружила с Зоей.

— А разве бывает по-другому?

— Конечно! — ответил Дима Зотов. В прошлом году он выиграл олимпиаду по алгебре и очень этим гордился.

— Отличникам слова не давали.

— Ах так! Да я… да я… — возмутился покрасневший Дима. — Сами тогда разбирайтесь. И меня не просите подсказать.

— Не очень-то и хотелось.

— Мы не его сорта, — сказал Костя. — Другого уровня.

— Какого такого сорта? Чушь!

— Точно!

— Я говорю правду. Когда человек из другого мира, это сразу видно. Он для нас вроде пришельца. Вряд ли ему будет приятно наше общество.

Пока Костя молча рисовал людей на последней странице тетради (его уже ругали, но ему было всё равно), Зоя не переставала тараторить:

— Лучше бы пришла девочка. Инопланетян у нас и так полным-полно.

— Да ладно вам, — произнёс я громко, хлопнув ладонью по жёсткой парте в порыве весёлости. — Скажете тоже, пришелец! Растормошить можно кого угодно, было бы желание. Ну и положительный пример, естественно.

— Попробуешь? — вскинув бровь, спросил Дима.

— Как появится желание, так сразу. О, кажется, появилось. Вперёд-вперёд.

— Что скажешь-то?

— Какая разница? Главное — начать, — бросил я вслед шумной компании.

Оказалось, что подойти к Антону легко, как и раскрыть рот, чтобы произнести незамысловатую фразу.

— Как грызётся гранит науки? — спросил я первое, что пришло на ум, обратив внимание на строки, написанные округлым крупным почерком.

Подняв голову, Антон впился в меня немигающим взглядом. В нём был лёд, и пламя, и ураган в придачу. Серые глаза понемногу вытягивали силы. Но я не планировал так просто сдаться. За спиной раздавался торопливый шёпот. Меня ждали, а в знак поддержки хихикали.

— Нормально, — ответил он сухо.

— Собираемся на танцы. Присоединишься?

Костя покрутил пальцем у виска. Ну конечно, ни о каких танцах мы даже не договаривались.

— Зачем?

— Разве нужен серьёзный повод?

— Наверное.

— Нет, и ещё раз нет! Двигаться здорово. Вдруг у тебя талант? К твисту{?}[Танец, популярный в 60-70-е годы], например.

— Сомнительное удовольствие.

— Неблагодарный, — яростно шепнула Зоя.

— Видно, из плохой семьи, — прокомментировала Ленка, и Дима охотно ей поддакнул, потому что, влюблённый до одури, носил розовые очки.

— Тебе просто не везло. Я бы помог, если что. Подсказал, как старший товарищ.

Я мягко улыбнулся и уже было решил, что Антон попался на крючок, как вдруг он выдал совершенно серьёзно:

— Опозоришься.

Смех, который последовал далее, принадлежал Косте. Он не был грубым или злым, но всё равно насторожил меня. Сердце застучало где-то в горле. Почему же оно подскочило?

— Проверим? Или трусишь?

Но Антон не боялся, а моя подвижная мимика не производила на него впечатление. Ни раздражения, ни задора. Ничего. Вместо лица — бездушная маска. Вероятно, Антон жалел о впустую потраченном времени.

— Я занят, — сказал он и, подперев кулаком подбородок, залистал тетрадь. — Уходи.

Ленка сложила сочувственную гримасу, а Дима ухмыльнулся. Пожав плечами, Костя махнул рукой, мол, отстань от него, он не в духе.

— Мило пообщались. Почаще бы так!

— Угу, — едва заметно кивнул Антон и повернулся к стене, словно на ней показывали увлекательный фильм.

Несмотря на откровенное равнодушие Антона, день закончился весело. После школы мы с ребятами купили по брикету мороженого, а потом заскочили в кафе, чтобы отпраздновать бабье лето. Как только солнце спряталось за тучами, я отправился домой.

***

В комнате мало что могло рассказать обо мне. Глиняные фигурки, гитара, выпуклый телевизор, на котором лежал потрёпанный «Робинзон Крузо», да раскладной диван. Всё остальное, в том числе магнитофон, досталось от мамы. Когда-то она любила слушать кассеты в гостиной, где шила для друзей и знакомых. Те, кому требовалось платье по последнему писку моды, обращались к ней. Ещё ни разу не видел, чтобы кого-то так настойчиво задаривали. Приносили конфеты, цветы, серебряные ложки. Тётя Рита даже привезла из Чехословакии набор для ликёра.

Мамой восхищался и папа, но только до тех пор, пока та не ушла.

Случилось это, когда я пошёл в седьмой класс. Она сказала, что больше не радуется жизни и обняла меня до боли в груди. Было ясно, что дело в папе, разлюбила. Она забрала вещи и выпорхнула за дверь, как птица, истосковавшаяся по воле, оставив после себя лёгкий аромат духов. Тогда, застыв в передней, я глотал слёзы и размышлял: «Не убежишь! Не отпущу!» Но продолжал стоять, пялясь на муху, которая влетела в форточку.

Комната была не моей. Она принадлежала маме. Неудивительно, что в каждую нашу встречу я рассказывал, как и что переставил. Карандаши, нет, ещё не источились, убрал в ящик письменного стола. Почему? Чтобы не пылились. Страшно измазать, я же постоянно леплю животных и героев книг. Мишка на удачу теперь отдыхает на тумбочке. Не маленький уже, чтобы спать в обнимку с игрушками! Журналы? Теперь в гостиной, в серванте за стеклом. Кипа того и гляди вывалится на пол. Папа предлагал выкинуть, но я настоял, и он оставил.

Конечно, я не каждый день уделял время перестановке. Перед приходом папы надо было убраться, приготовить ужин и сделать уроки.

— Что нового? — спросил он вечером. — Все уши прожужжал этим своим Антоном.

Что правда, то правда.

— Он странный.

— Оставили бы вы его. Не давите на парня.

— Ты не знаешь, на что он способен.

— На что? — удивился папа, тщательно намыливая руки. — Украл у младшеклассника жвачку?

— На многое, — вымолвил я тихо. — Скорее всего.

— Откуда знаешь?

— Подумал. Тем более о нём многие сплетничают.

— Девочки?

— И мальчики.

— Ты тоже сплетничаешь? — спросил он неожиданно строго. — Признайся.

— Иногда. Точнее, редко.

— Будь я на его месте, то наверняка бы расстроился. От надоед портится настроение и аппетит.

На кухне папа с наслаждением хлебал горячий суп. Я уже поел, поэтому просто сидел на стуле, наблюдая за стенными часами. Время текло медленно, как дёготь.

— Мы желаем ему добра.

— А он сам просил об этом?

— Такой не попросит.

— Уж не знаю, озвучить ли тебе мои мысли… Не буду. Не пойдёт на пользу.

— Пожалуйста, — попросил я горячо, отломив кусок хлеба, и скатал из мякиша несколько кругляшей разного размера. Хоть снеговика лепи. — Иначе замучаюсь.

Отставив тарелку, папа нахмурился, будто им овладели грустные воспоминания.

— Ты достаёшь Антона только потому, что он искренен в своих убеждениях.

— В каком смысле?

Прошла минута, затем вторая, а он всё молчал. Я не выдержал и, разлепив сухие губы, медленно произнёс:

— Ничего ты не понимаешь.

Слова отрезвили его самым чудесным образом.

— Верно, не понимаю. Да и ты не понимаешь, раз не отворачиваешься от совета. Если Антон будет похож на вас, тебе станет легче.

— Когда он рядом, что-то действительно происходит. И это мне не нравится. Почему он ведёт себя так, будто лучше остальных? Важный, надменный. Неправильно, когда люди замыкаются. Даже если у него горе, почему бы не поделиться с нами? Неизвестность пугает. Я вот разговариваю со всеми и постоянно улыбаюсь.

Папино выражение лица смягчилось, а глубокие морщины разгладились. На щеках появились озорные ямочки. Он не поверил моим словам. Вместо того чтобы ответить, что не всегда улыбка выдаёт по-настоящему счастливого человека, он проглотил серые кругляши.