Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

В определенный момент оказалось, что власть Императора при сохранении внешних атрибутов по сути утрачена. Этому способствовало, во-первых, новое отношение к материальной власти. Трудно бояться того, кому слегка сочувствуешь. Во-вторых, аппарат устрашения стал работать вхолостую: конфискации, ссылки и казни стали восприниматься не как крушение жизни, а как повод, пусть печальный, для самоусовершенствования. Это было уже по-настоящему опасно.

Вэй Чунь далее пишет: "Как все мы знаем, только многолетние глубокие раздумья Императора Тай-цзуна и проявленная им затем решимость спасли государство от окончательного распада и вернули ему могущество и устойчивость". О содержании раздумий Тай-цзуна и о конкретных проявлениях решимости нам остается только догадываться, поскольку затем почему-то следуют слова: "Например, всякий помнит, что жил некогда в Хэцзяне Дунлин, торговец тканями" и примечание переписчика: "Далее рукопись отрезана".

Дина пояснила мне то, о чем я уже догадывался: в отрывке идет речь о совершенно неизвестном нам продолжительном периоде истории великой страны. В этом смысле "Рассуждения Вэй Чуня" можно сравнить с диалогами «Тимей» и «Критий», единственными источниками сведений об Атлантиде, с той лишь разницей, что в существовании Китая сомневаться не приходится. Итак, встает грандиозная задача — воссоздать этот отрезок времени во всей возможной полноте и понять, что он значил для истории огромной населенной области и почему так прочно забыт. Всякому человеку, даже далекому от науки, понятны масштаб и важность открытия.

Я подержал драгоценную рукопись в руках. Вид у нее был, несомнено, очень старинный, но что там было написано, я, конечно, не понимал. На первой странице древний художник изобразил жанровую сценку из римской жизни: патриций в тоге и сандалиях беседует с крестьянином в конусообразной соломенной шляпе. Вернувшись домой, я долго сидел в кресле, даже не пытаясь уснуть, а часа через полтора позвонил Дине (она тоже не спала) и посоветовал ей обратиться к академику NN и по его рекомендации опубликовать перевод в "Докладах Академии Наук". Кстати, NN, по-моему, единственный человек, кроме нас, видевший оригинал рукописи.

Что было дальше, по-моему, известно всему миру. В «Докладах» перевод вышел через месяц в сокращенном виде, но Дина к этому времени уже уехала обратно в Индию и, как мне кажется, по сю пору находится где-нибудь в Гоа, с местными хиппи. Местонахождение рукописи неизвестно никому, мы располагаем только дрянной ксерокопией. Однако за прошедшие несколько лет количество публикаций о "Рассуждениях Вэй Чуня" достигло уже четырехсот и продолжает стремительно расти. Некоторые авторы выражают сомнения и вспоминают к случаю завещание Генриха Шлимана и другие темные истории, но большинство исключает возможность подлога. Специалисты говорят о необходимости пересмотра истории Смутного времени, о влиянии книги Суй Циня на даосскую философию и кризис конфуцианства, а журналисты-популяризаторы вовсю обсуждают тривиальную идею "Китайского Марко Поло".

Вы, конечно, правы, обратившись именно ко мне с вопросом — является ли исходный текст подлинным. Дело же не в результатах радиоуглеродного анализа, или в манере написания иероглифа «пинь». В конце концов, и в XI веке можно написать фальшивку, и она будет ничуть не лучше современной, разве что дороже с точки зрения «Сотбиса». Давайте просто подумаем, как сама Дина оценила бы происходящее у нас на глазах.

Наши попытки воссоздать образ жизни Китая 4–6 веков с убийственной точностью повторяют попытки китайцев понять жизнь Рима, а авторитет Императора вполне заменяется авторитетом "Докладов Академии Наук". Такое отношение можно назвать вложенной симметрией, и, по мнению Дины, подобная симметрия вполне может служить доказательством истинности "Рассуждений Вэй Чуня" в настоящий момент. Далее, были ли "Рассуждения…" истинны раньше? А вот это, по воззрениям Дины, совершенно бессмысленный вопрос, поскольку раньше текст лежал в монастыре, где его никто не читал.

Так что правильный ответ, по-моему, следует сформулировать так: "Рассуждения Вэй Чуня" — подлинный документ XI века. Автор его, скорее всего, сама Дина. Возможно так же, что Вей Чунь использовал вымышленный им эпизод. В конце концов, мы помним, что задача Вэй Чуня состояла не в описании жизни города Рима, а в доказательстве некоего неизвестного нам этического тезиса, оставшегося в отрезанном конце рукописи.

Москва-Бостон, 1986, 1999

В поисках башмачника Маруфа

Жил некогда в Багдаде башмачник (услужливая память подсказывает — Маруф). Лучше бы, конечно, она подсказывала что-нибудь более полезное, но и на том спасибо. Итак, мы повторяем фразу "Жил некогда в Багдаде…", нисколько не задумываясь, отчего она содержит именно эти слова, и, что совсем странно, в таком порядке?

Подумаем вместе, каково назначение первой фразы сказки? Понятно, скажет кабинетный ученый, дать экспозицию, сообщить слушателю о месте, времени и стиле предстоящего действия, о героях… Ну, нет нужды говорить, что ученый опять попал пальцем в небо.

Во-первых, что значит "жил некогда"? Рассказчик (точнее, неизвестный нам автор сказки, позднее я покажу, что это был конкретный и весьма непростой человек, но пока будем говорить обобщенно — рассказчик) как бы снимает с себя ответственность за происходящее. То есть, с одной стороны жил, но с другой стороны — некогда.

Далее, почему именно в Багдаде? А очень просто: это был самый крупный город халифата в описываемое время (скорее всего, примерно в VIII–IX веках). То есть, опять-таки, круг подозреваемых вроде и ограничивается, но это видимость: все ограничения сконструированы таким образом, чтобы оставить круг максимально широким.

И дальше: башмачник. Вот тут уже непонятно, не самая ведь распространенная профессия. Почему не кузнец, не водонос? А еще лучше — купец, указание на класс вместо конкретной профессии. А потом уже совсем неясно: сообщается имя, причем довольно редкое. Как объяснить такую непоследовательность?

Итак, предполагаемый слушатель уже после первых 5 слов полностью сбит с толка: неведомо где и когда якобы существовал совершенно конкретный человек. Неизвестно, жив ли он до сих пор, а если жив, то чем занимается и где? По-прежнему ли он тачает сапоги и башмаки? А если нет, то зачем нам информация о роде его занятий? Изменилось ли его имя? Если да, то было ли это результатом крещения, смены паспорта, бегства от правосудия, женитьбы, забывчивости, ошибки чиновника, проводящего перепись, или просто неумолимой судьбы? Недурно при этом вспомнить, что даже город Багдад, в котором якобы жил некогда наш герой, многие не без оснований путают с Вавилоном. Что уж говорить о жителях? Кто поставлял Маруфу, или как его звали, кожу? Почему имя этого человека оставлено в тайне (открою секрет — оно так до конца сказки и не всплывает). Все эти вопросы не так безобидны, как может показаться, и я предлагаю возможному читателю прерваться и некоторое время поразмыслить над ними самому.