Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

Если он поставил себе целью окончательно сбить меня с толку, то добился своего — мысли замелькали, как стекляшки в калейдоскопе. Значит, преступник не арестован? Ускользнул? Или Симаков хочет проследить его связи? Если так, то чем вызвана моя отставка? Соображениями безопасности? Но я же сейчас в самом выгодном положении, это ведь надо использовать…

— Но, товарищ подполковник, какая необходимость… — заикнулся было я, но он не дал мне договорить.

— Ты свою миссию выполнил, и выполнил успешно. Теперь очередь за нами.

— Я не о том, я хотел сказать…

— Знаю, что ты хотел сказать. — В его голосе прорезались резкие нотки. — Повторяю: с сегодняшнего дня ты выходишь из игры. Все — точка.

Боясь вызвать новые упреки, я взял себя в руки. И без того ясно, что так разговор кончиться не может. Однако Симаков не спешил. Можно подумать: у него вообще пропало желание говорить.

Он включил зажигание, развернул машину и уверенно погнал ее через кустарник по одному ему ведомой дороге.

До самого шоссе мы ехали молча, и лишь когда вышли на трассу и с умеренной скоростью покатили к городу, он заговорил подчеркнуто сухо, показывая тем самым, что время беседы по душам и на равных истекло:

— Приказы, лейтенант, не обсуждаются. Они выполняются. Это азбучная истина, и надеюсь, мне не придется ее повторять…

Вступление не сулило ничего хорошего, и продолжение было выдержано в том же духе. Он припомнил мне и Нину, и вчерашний невыход на связь, и мою чрезмерную склонность к самостоятельности. Перебрав все большие и малые грехи, окончил:

— В розыске многое строится на индивидуальной работе, но труд у нас коллективный. Он требует дисциплины. Чем раньше ты это усвоишь, тем лучше.

Мы проехали мимо придорожного кафе. Под легкой пластиковой крышей, на ярко освещенном пятачке, танцевало несколько пар. Они пронеслись как мираж, как плоское изображение на экране кинотеатра, в котором только что выключили свет. За поворотом нас снова обступила тьма.

— А теперь слушай и запоминай, Сопрыкин. Сегодня с твоей помощью мы вышли на след преступника. Но, к сожалению, этого недостаточно. Остался невыясненным ряд важных вопросов. Нам нужно время: может, несколько часов, может, сутки — думаю, что не больше. Обстановка такова, что в течение завтрашнего дня ты должен оставаться на Приморской, но при этом категорически запрещаю тебе проявлять какую бы то ни было активность. Если б это зависело от меня, я бы вообще отозвал тебя оттуда, но преступника это может насторожить, да и наши планы окажутся под угрозой срыва. Оставайся, но никаких контактов по твоей инициативе, никаких идей, никаких самовольных действий. Ты понял?

— Понял.

Мой ответ будто снял ограничения в скорости: Симаков сменил передачу, и мы легко обогнали «Запорожец» с горой туристского снаряжения на крыше. Та же участь постигла маленькую «Ладу», а за ней огромный рефрижератор, обвешанный сзади фонарями, как елка новогодними игрушками.

Влажность была чудовищная, еще больше, чем днем. На стекло оседала мелкая, взвешенная в воздухе водяная пыль. Симаков включил «дворники», и они заходили из стороны в сторону, стирая влажную пленку, а вместе с ней и останки разбившихся о стекло насекомых.

— Что приуныл? Гадаешь, кто сидел в машине? — спросил он и сам же ответил: — Я и сам этого не знаю. Нет у нас стопроцентной уверенности. След есть, а уверенности нет. Пока нет.

Я так и не понял, хитрит он или говорит правду, и, точно прочитав мои мысли, Симаков добавил:

— Если бы я даже знал, кто крутил баранку этой машины, вряд ли тебе сейчас сказал, так что не забивай себе голову.

— Но почему? — не выдержал я.

— Видишь ли, иногда человека выдает случайно брошенный взгляд, одно неосторожное слово, а после сегодняшнего инцидента преступник будет особенно внимателен. Он может искать встречи с тобой. Нам нельзя рисковать.

Мне нечего было противопоставить его логике, и все же я возразил:

— Ну а если я сам узнаю его имя, что тогда?

— Вряд ли у тебя это получится, — спокойно парировал он.

Пожалуй, это был самый сокрушительный удар по моему самолюбию.

— Ты не обижайся, просто у тебя слишком мало исходных данных. — Последние слова он произнес не так официально, как прежде, но мне это было уже безразлично. — Учти, от того, насколько естественно ты будешь держаться, зависит многое, если не все. Будь валютчиком, спекулянтом, обменщиком квартиры — кем угодно, но о деле постарайся забыть. Выброси его из головы. Завтра у тебя выходной. Ты абсолютно свободен. Отдыхай, купайся, загорай…

Совсем не к месту на ум пришли строчки из маминого письма, где она рекомендовала мне делать то же самое. Сговорились они, что ли?

— Постараюсь, — сказал я не слишком бодро для человека, которому перепал внеочередной выходной день.

Один за другим мы сделали два крутых поворота, успев дважды сменить направление почти на сто восемьдесят градусов, и вновь вышли на прямую.

Симаков молчал, давая мне возможность освоиться в новом для себя качестве. А может, ждал, чтобы я выложил ему все, что скопилось на душе за последние полчаса. Если ждал, то напрасно. Я ушел в себя, как черепаха под панцирь, и не испытывал ни малейшего желания высовываться наружу.

Кто спорит, он мой начальник, к нему стекается вся информация, ему видней. В интересах дела он может менять ход операции, может держать в тайне имя преступника, может вовсе вывести меня из игры — это его законное право. Обижаться тут не на что — какие могут быть обиды? — но ведь и меня можно понять. Досадно сознавать, что после стольких усилий тебя берут за ухо и, точно нашкодившего первоклашку, отводят в сторонку, чтобы не путался под ногами у взрослых…

В стороне от дороги показались огни автозаправочной станции.

— Здесь я тебя высажу, — сказал Симаков, съезжая на обочину. — Доберешься городским транспортом. — И по установившейся традиции спросил: — Вопросы имеются?

— Имеются.

— Слушаю.

— А связь, Игорь Петрович? — схитрил я. — Как будем поддерживать связь?

Но он лишил меня и этой, последней, надежды.

— Никак и ни под каким видом. Ты что, не понял? Мы же условились — ты абсолютно свободен. — Он протянул руку. — Ни пуха тебе, Сопрыкин. И пожалуйста, никакой самодеятельности. До завтра.

— До завтра, — ответил я замогильным голосом.

— Ну-ну, не вешай нос, лейтенант. Ты сделал все, что мог, даже больше. — И уже когда я открывал дверцу, добавил: — Готовь, Сопрыкин, рамку. Благодарность тебе объявим по управлению.

4

К остановке, мягко покачиваясь на рессорах, подкатил темно-желтый «Икарус».

Я вскочил на подножку, бросил в кассу пятак и сел на свободное место. Автобус тронулся.

Езды до центра было минут двадцать — двадцать пять, и от нечего делать я уставился в окно, откуда на меня смотрело собственное отражение — хмурое лицо с пасмурно сведенными бровями. Прав Симаков — надо учиться держать себя в узде, по такой физиономии можно читать, как по открытой книге.

Я попробовал улыбнуться, но лучше б я этого не делал — выражение стало еще свирепей.

«Что приуныл? — подал голос мой неизменный оппонент и собеседник. — Радоваться надо, дурачок. Сам слышал, благодарность объявят, поработал на совесть, чего еще человеку надо?! Или у тебя нет личных проблем? Взять ту же Нину…»

«Замолкни», — попросил я, и он обиженно затих, оставив меня в полном одиночестве.

Вскоре сплошной массив зелени за окном сменился чередой санаториев и домов отдыха.

Мое отражение в стекле перечеркнули цепочки огней. Многоэтажные, похожие на пчелиные соты корпуса подступали к самой дороге, поднимались из ущелий, гроздьями огней мерцали на фоне Большого Кавказского хребта.

Я смотрел в окно и силился внушить себе, что с делом покончено раз и навсегда. С этой минуты я предоставлен сам себе, волен делать все, что пожелаю, — ходить в кино, принимать морские и солнечные ванны, нагуливать недостающие семь килограммов — полная свобода! Абсолютная, как выразился мой начальник. Единственное, что мне запрещалось, — вмешиваться в события. Но разве я виноват, что именно этого мне хотелось больше всего?

Впрочем, запреты запретами, а события развивались по своим, непредсказуемым, законам, и никакие, даже самые веские, аргументы не могли в них что-либо изменить.

Стоило мне сойти на ближайшей к «Лотосу» остановке и пересечь бульвар, как на самом углу Приморской я увидел такси, номерной знак которого показался мне смутно знакомым.

Я взял чуть левее, подошел к машине со стороны багажника и заглянул внутрь через заднее стекло.

Впереди, припав головой к рулевому колесу, сидел Шахмамедов. Я узнал его по густой шапке вьющихся волос, широкому не по росту размаху плеч и куртке с рекламой «Мальборо» на спине — в ней он был в среду у кинотеатра «Стерео», в ней я видел его вчера у гостиницы.